Пещера, заросшая россыпью мелких кристаллов, сияет от костра. Джисон дрожит всем телом, зуб на зуб не попадает. Он сидит на каменном полу в одних только портках и следит, чтобы его одежда, что сохнет у огня, чего доброго, не сгорела. Хенджин втирает ему в стопу пахучую мазь с травами, причем старается это делать как можно нежнее, за что Джисон то и дело благодарит его сквозь стучащие зубы.
- Те двое, пусть и проглоты, а в целебных снадобьях разбираются получше меня. – Хенджин перевязывает голень длинной полоской ткани – то его собственная изорванная рубашка. – Сейчас вода закипит, сделаю тебе настой. Перестанешь так мёрзнуть.
- Н-не усердствуй. Д-дай мне ещё немного п-побыть хворым. У т-тебя приятные р-руки.
- Ну, дурень, а. – Этот мягкий смех ласкает слух.
Все лекарства врачевателя унесло бурной рекой, но божки-еноты нарвали необходимые травы и все снадобья сделали сами, пока остальные приходили в себя. Мин и Нин, два пригожих юношей, помогли им выбраться из опасных вод; Джисон сразу признал в них своих прожорливых спутников с полосатыми хвостами. У Чана и Чанбина после той драки на мосту остались нешуточные синяки на лицах, а в реке они отделались ушибами. Джисон помимо того, что ушибся, еще растянул лодыжку и подхватил озноб. Только Хенджина Боги оставили в относительном порядке, чтобы было кому лечить увечья. Этим он и занимается добрую половину дня.
Сейчас его длинная красивая рука размешивает в дымящимся котелке что-то пахнущее имбирём и смородиной. Сучья в костре по-скорому трещат, и Джисон угодливо подкладывает жадному огню ещё. Он хочет как-то подсобить Хенджину, ведь не дело это – прохлаждаться, пусть и с больной ногой, пока кто-то тянет на себе двойную лямку. Чан с Чанбином ушли ловить дичь, а Мин и Нин ухаживают за скакунами, которые тоже настрадались в дороге. Джисон осматривается вокруг в поисках какой-нибудь работёнки и невольно задумывается, что им несказанно повезло с укрытием.
Эта пещера – настоящая находка. Здесь есть и широкая циновка, куда без труда поместятся все, и место для огня с железным крюком для котелка, и различные чашки, плашки, чугунные ёмкости для приготовления пищи. Даже парочка теплых шкур! Наверное, хозяин этого места – охотник; остаётся надеяться, что он не погонит незваных гостей прочь, если вдруг неожиданно заявится.
Джисон почти заканчивает перебирать дикую малину в туеске, когда Хенджин протягивает ему вкусный горячий напиток.
- Спасибо. – Говорит он, наблюдая с улыбкой, как Джисон забавно дует на горячее питьё, прежде чем сделать глоток. – Ты меня за руку так крепко схватил, что почти сразу вытащил, но не будь переправа такой хрупкой… Значит спасти меня хотел. Я ведь думал, ты только огрызаться горазд да срамные песенки распевать.
- М-можешь вздохнуть с облегчением, петь б-больше не буду. Не на чем. – Джисон грустно поджимает губы. Сильное течение прибило старушку-лютню к камням и разнесло в щепки. – Но зубоскалить не пе-перестану и не мечтай. Я тебя спасти х-хотел, потому что с такой вредной поганкой как ты хорошо ку-кусаться. Не обольщайся.
- Кусайся, сколько душе угодно, если так тебе будет легче. Когда мы вернёмся обратно, ты купишь себе инструмент лучше прежнего, не переживай.
Джисон не говорит, что денег у него, как у церковной мыши, что к чему-то новому ещё приноровиться надо, а его старенькая лютня служила ему верой и правдой, и была сделана будто специально для его рук… не говорит, потому что врачеватель к нему добр и пытается поддержать. Это дорогого стоит при том, что не так давно они вдвоем готовы были друг друга загрызть.
Когда наступает вечер и заметно холодает, снаружи слышатся знакомые голоса и смех. Вперёд Чана и Чанбина в пещере появляются еноты. Влетают внутрь большим разъярённым клубком. Во все стороны летят клоки шерсти, различная громкая утварь, упавшая со стен, красные искры и угли, когда чья-то шкурка катается в опасной близости с огнём. Мин и Нин намертво вцепляются друг в друга, больно царапают и кусают, когда Джисон и Хенджин силятся их разнять.
- Ты же их понимаешь! О чем они говорят? – врачеватель быстро-быстро гладит Нина по мягкому животику, пока енот шипит и брыкается.
Пушистый от злости собрат скалится в руках Джисона и исторгает грязные языческие ругательства. Вместо Джисона отвечает вошедший следом Чан:
- Сущая нелепица. Они прискакали к нам на речку и давай между собой спорить, кто сколько рыбёшек поймает. Причем, не на что-то конкретное, просто так. Нин поймал больше, но Мин незаметно слопал у него парочку, и пошло-поехало.
- Нам же лучше. – Чанбин показывает корзину, полную щук и всякой мелочи. В другой руке у него свежие гибкие веточки, чтобы рыбу нанизывать. – Еще на завтра хватить должно.
- Я сам почищу, - Хенджин пихает в руки Чану тяжелую енотью тушу и спешно забирает корзину с добычей. Видно, как ему совестно и неловко, ведь по его вине переправа развалилась и унесла за собой всех остальных. Чан за всё время не сказал ему худого слова, как и все остальные, но врачеватель всё равно боится, что они в тайне держат зло на него, поэтому спешит помочь, где надо, или как-то угодить.
Ужин получается сытным и вкусным. Они вшестером приговаривают почти всё выловленное, но часть Чанбин заблаговременно складывает в листья и связывает бечёвкой на запас. Чан замечает, что Хенджин хочет казаться меньше, чем он есть, за добавкой не тянется и очень долго возится с одной единственной рыбкой, словно специально урезает себя в еде.
- Держи. – На почерневшем от жара прутике дымится самая лакомая часть щуки. – Путь ещё неблизкий. Нехорошо будет, если наш единственный лекарь свалится без сил.
Хенджин ничего не говорит в ответ, но благодарно улыбается Чану.
Нин цепляется ловкими лапками за одежду Хенджина и ведёт носом-бусинкой, выпрашивая кусочек. Этот божок очень прикипел к врачевателю и позволяет только ему себя чесать. Джисон смотрит на Мина, что обгладывает косточки совсем рядом, и тоскливо думает, что старший братец-енот с таким же смаком обглодает его лицо, если Джисон посмеет прикоснуться к этой пушистой и мягкой шерстке. Свита Золотого Лиса превращаются в юношей только, когда очень нужно. В облике симпатичных енотов им проще дурить людей и подворовывать съестное.
Ночь обещает быть холодной. Редкий снежок заносит за порог пещеры колючим ветром. Чанбин помогает Джисону доковылять до циновки – лодыжка болит нестерпимо.
- Тоскливо без песен. – Говорит жрец, расстилая тёплые шкуры. – Если настроение будет, спой нам завтра что-нибудь.
- Верно. – Чан собирает грязные плашки, чтобы вымыть. – Мы и без лютни послушать можем. Ты, помнится, перед тем как нам отправиться, бахвалился, что такого музыканта как ты, нигде не сыщешь.
Джисон мямлит что-то непонятное, закутываясь в шкуры. Прежний он тут же заважничал бы, как индюк – его хлебом не корми, дай похвалы побольше, но сейчас единственное, что ему хочется, это спрятаться куда-нибудь в уголок и тихонько поплакать.
Чан будит Джисона в середине ночи. Они договорились, что будут дежурить по очереди, мало ли кто может заявиться в их убежище: недобрые духи или голодные волки? Джисон, укутавшись в плащ Чанбина, садится у слабого огонька и, не переставая, позёвывает. Слышно, как во сне что-то бубнит Хенджин, тесно прижимаясь к спине Чанбина. В небольшой впадинке между их телами теплым шаром свернулся Нин. Ближе к каменной стене размеренно поднимается и опускается холмик из шкур – это Чан, что уснул сразу, как коснулся циновки.
Над красными углями висит котелок с горячим чаем, чтобы совсем не околеть. Из отверстия пещеры на Джисона смотрит Матерь Луна, и её служанки-звёздочки искрятся и светятся, как волшебные самоцветы в чертогах Горного Короля. Пищат редкие мышки, и где-то далеко в лесу кричат ночные птицы. Чёрные ящерки выползают из щелей пещеры на тепло огня.
- Фу ты, по́гань. – Джисон вздрагивает всем телом, когда одна такая гостья сваливается откуда-то сверху ему на шею. – Кыш!
Ящерка с тихим «шмяк» падает с его плеча и исчезает в тени. В её зеленых блестящих глазах как будто видна молчаливая обида.
Джисон то проваливается в сон, то резко вскакивает, ковыляет кругами вокруг огня и садится обратно. Дремота одолевает им, и от того, как часто он зевает, уже болит челюсть. Время вязкое, как кисель, минуты и часы бесконечно долгие.
Рука, подпирающая лоб, расслабляется, и голова беспомощно падает на колени.
- Посмотри на меня. – Знакомый вкрадчивый голос звучит в стороне.
Джисон поднимает лицо и сонно жмурится. Его невидимый покровитель, стало быть, решил проследить, чтобы он не проспал свою вахту. Очень мило с его стороны, но… веки снова тяжелеют и бороться с усталостью больше нет сил. Подбородок неизбежно опускается на грудь.
- Посмотри на меня.
До Джисона, наконец, доходит, что этот голос звучит не в его голове. А когда доходит, весь сон как рукой снимает. В отверстии пещеры на фоне индигового неба чернеет таинственный силуэт. Некто неторопливым шагом приближается к скудному свету.
- Ну что, маленький лютнист, я всё ещё погань?
Джисон громко испуганно сглатывает. На него сверху вниз смотрит статный мужчина такой красивый и величественный, что сразу ясно – божество. Черные волосы украшает обсидиановая корона. Улыбчивые глаза, как камушки зеленого малахита, а щеки румяные и нежные, точно спелые яблоки. На нем монарший плащ из черного бархата, отточенный мехом, и одежда с длинными прорезными рукавами, переливающимися на свету, будто стрекозиные крылышки: всеми оттенками зеленого с проблесками голубого.
Божество опускается на одно колено, чтобы быть с Джисоном на одном уровне, и смотрит в его лицо долго и вдумчиво.
- Из-извините. – Язык во рту едва шевелится. – С кем… имею честь…
- Не признал, значит. – Коронованный мужчина печально улыбается. – Моё имя Минхо. Я Горный Король, властвующий над сокровищами Земных Недр. Я Хозяин всех пещер, рудников, гротов и холмов. Я Покровитель ювелирных дел мастеров и каменщиков. Истинно так.
- Вы, наверное, ошиблись. – Джисон отводит взгляд. Горный Король слишком красив для него, обычного шестнадцатилетнего парнишки. – Я совсем не ювелир и уж тем более не каменщик.
- Я знаю многое и никогда не ошибаюсь. Твой голос, точно гроза, облитая мёдом. Я шёл за ним.
Краска приливает к лицу, и хочется немного отсесть подальше – слишком близко и стыдно, но некуда, позади горячие угли.
- Значит, это я вас на гуляниях задаром воспевал и славил?
- Разве добрый люд не наградил тебя? – Голос Минхо неожиданно становится строже.
- Люд-то наградил. – Джисон находит в себе крупицы смелости и прежней нагловатости. Другого шанса не будет. – А заказчик?
Горный Король разглядывает его въедливо, слегка хмурясь. Мягкая линия губ изгибается в хитрой улыбке.
- Всё такой же – своего не упустишь. – Хозяин Гор касается чужой круглой щеки. Его руки намного нежнее, чем у Хенджина. – Я награжу тебя так, как никого прежде не награждал.
Джисон чувствует, как пот стекает по виску. Уж не решил ли Минхо прибить его, как муху? Боги – ранимые создания, и играться с ними, дерзить им совсем нельзя.
Минхо прикладывает ладонь к своей груди. Под его пальцами начинает пробиваться красное сияние, пульсирующее и горячее. Джисон смотрит на пылающий огнём камень цвета крови. Минхо сжимает собственное сердце в кулаке, уменьшая его в размере. Затем расслабляет руку, и сквозь пальцы выскальзывает крошечный, как монетка, алый кулон на золотой цепочке.
- Оно должно было стать твоим ещё давно. – Горный Король застегивает цепочку на шее у Джисона. – Делай с ним всё, что душа пожелает: хочешь – храни, хочешь – забудь, хочешь – продай. Ты его хозяин.
Камушек светится всеми оттенками оранжевого и красного, прилегает к телу живым, ласковым теплом.
- Доберётесь до Чащобы, ничего не бойтесь. – Минхо берёт лицо Джисона в руки, оглаживая скулы, и неотрывно смотрит в глаза. – Слезайте с лошадей, в чаще им не место, и ступайте пешком по тропе. С неё не сходите, если не хотите умереть. В моей власти уберечь лишь одного…
Он замолкает на мгновение и улыбается в безграничном счастье, точно ждал этой встречи всю свою предолгую жизнь. Джисон уверен, что видит Горного Короля впервые, но не может отделаться от ощущения, что откуда-то помнит его.
- Почему так? Я один, без остальных немногого стою.
- Потому что всё, что устроил Золотой Лис, меня не касается. Это – его забава и его право требовать троих из четверых. А ты – мой, и он это знает. Когда ритуал завершится, ты получишь всё, о чем мечтаешь. Это моё обещание. Только пой, не молчи, маленький лютнист. Пусть музыкой для тебя будет шум ветра и пение птиц. Хороший голос подобен хорошему мечу – разит и властвует, но тупится и ржавеет, если им не пользоваться.
- Я запомню эти слова. – Джисон невольно прижимает руку к тому месту, где под одеждой покоится алый кулон. – Сохраню ваш подарок и… я буду рад увидеть вас еще. Вот так. Если можно?
- Мой незримый облик всегда рядом с тобой. – Минхо неспешно поднимается на ноги. - А зримый… наша следующая встреча настанет совсем скоро. Сейчас мне пора уходить. – Он дотрагивается до лба Джисона нежными пальцами. – А тебе пора возвращаться.
Слабый толчок, и перед глазами полная тьма. Кто-то нетерпеливо толкает его в бок, а на живот что-то неудобно давит.
- Вставай, ну. – Это Хенджин. Он складывает шкуры. У него за спиной брезжит рассвет, а на костре булькает утренняя похлёбка. – Скоро отправляемся. Сходи умойся. Вода ледяная, сразу очнёшься.
«Приснится же такое» - думает Джисон, поднимаясь на локтях. Вес, что давит ему на живот, это спящее тельце Мина. Енот пускает носом пузыри и дрыгает лапками. Встать получается без помощи Хенджина – лодыжка, на удивление, больше не болит. Врачеватель хвалит Мина и Нина за их чудодейственную мазь, но Джисон догадывается, что не в мази дело. Он чувствует, как кулон с красным камушком перекатывается под рубашкой и нежит сердце.
///
Их путешествие продолжается вдоль горной реки. Высокая прибрежная трава пожелтела от холодов и сухо шелестит под копытами. Резво журчит вода, и ветер со свистом дует в сторону сосновых пик, что протыкают небо вдалеке. Чан свистит в дудочку из тростника, и на его свист где-то в гуще полей откликаются птицы. Как только одна пернатая высовывает голову, Мин мчится к ней стрелой, несмотря на свой богатый жирок – только полосатый хвост и сверкает. Чанбин досадливо косится на Хенджина, у которого между ног по-хозяйски устроился Нин. Этот маленький разбойник то и дело самодовольно прищуривается на жреца.
Джисон поёт в пути и на привалах, поёт на рассвете и на закате, поёт, когда просят и когда нет; в его арсенале и всем известные романсы, баллады и стишки, и что-то придуманное на ходу, что-то прекрасное, почти святое, и что-то невероятно грязное и похабное (отчего Хенджин краснеет с головы до ног). Он тренируется, и звуки лютни ему заменяет природа; Горный Король прав – надо оттачивать мастерство, даже, если снедает печаль. Раз Минхо незримым действительно всегда рядом и слышит его, Джисон находит больше причин стараться.
Чащоба появляется спустя ещё два привала. Непроходимая чаща, увитая ядовитым тёрном, возвышается над путниками, точно вековое клыкастое чудовище. Стволы деревьев неестественно изогнуты, поросли мхом, а ветви частые и крючковатые, сплетены между собой плотно и хаотично, будто руками неумелой вязальщицы. Свет дня – не гость в лесу, а воришка, что заглядывает украдкой сквозь щелочки в кронах. Божья Чащоба, пристанище духов злых и добрых, призывно размыкает лапы-ветви, и тёрн змеится в стороны, открывая для путников тропу.
- Нас ждут. – Чан слезает с Галопа. Чанбин и Хенджин позади него снимают с узды своих скакунов. – Очень похоже на западню, свяжем друг друга верёвкой, чтобы не заплутать.
- Что собираешься делать, когда встретишь Хозяина Чащобы? – Джисон с неприязнью смотрит на стаю зловещих ворон, что кружат над лесом.
- Попрошу его отсрочить зиму. Вернуть всё, как было. Это в его власти.
«Наивный дурень. Думает, получит что-то за так. Все вы, людишки, одинаковые – себялюбивые и жадные» - Мин и Нин, два шерстяных колобка, идут вразвалочку к тропе, волоча за собой полосатые хвосты. За весь путь Хенджин откормил их так, что общий вес енотов теперь сравним с весом молодого бычка.
- А если он потребует чего-то невозможного взамен? – Джисон, пусть и знает Чана всего ничего, но искреннее за него беспокоится. – Он ведь божество, сам себе хозяин и сам себе судья. Начальствует над духами и всякой нечистью. А кто ты? Простой человек, и единственное ценное, что у тебя есть, это твоя жизнь.
Чан понимает, о чем Джисон говорит, но ничего не отвечает. В глубине души он уже смирился, что, возможно, обратно в город не вернётся. У всего есть своя цена, а долг платежом красен.
Веревка берет свое начало с запястья Чана, затем тянется до руки Джисона, от него до Чанбина, и замыкается на Хенджине. Вокруг них темно-зеленая дубрава , вязкий полумрак и звуки качающихся стволов. Спокойствие неестественное, словно кто-то с опаской присматривается к ним, прячется среди черных веток-узлов и лелеет нехорошие замыслы. Тропа тянется к сердцу Чащи; по бокам пугающе шуршат кусты, где-то Джисон видит звериные следы. Хенджин несдержанно охает, когда замечает, что тропа позади них спешно смыкается колючками и дикой порослью. Чанбин отвлеченно говорит, что, если они вернуться обратно, он засядет у Госпожи Ру и будет пить там, пока не начнет тошнить.
И вот перед ними исполинский дуб, господин среди деревьев, чьи богатые ветви не объять взглядом. Его кора в глубоких бороздах, покрытая морщинами с налётом мха. Между вздыбленными корнями – чёрная сырая нора, откуда слышится клацанье зубов. Перед дубом возвышается скошенный камень-алтарь с магическими рунами; высеченные символы окрашены темно-алыми брызгами.
Шуршат кусты и хрустят ветки. К алтарю стекаются все обитатели Чащобы: призрачные духи и могучие божества, кровожадные звери и райские птицы, прекрасные эльфы и хитрые пикси. Мин и Нин в обличии статных молодцев тоже среди всей этой публики. Джисону кажется, что он видит среди множества фигур предсказателя Хёнвона. “Показалось” - мелькает здравая мысль в тот момент, когда ему на шею заползает холодная ящерка. Всё, что происходит вокруг, под бдительным взором Горного Короля.
В воздухе сияют могильные огоньки, и их желтовато-красные огни похожи на волчьи глаза, что мелькают то тут, то там. Чан видит перед собой тех волков, что напали на него в тумане. Узкие звериные пасти истекают слюной и голодно щелкают. Пусть только попробуют напасть, Чан проткнет их вожаку брюхо.
- Самозванец, - низкий страшный голос раздается из норы под дубом.
Чан храбрится и делает шаг вперед, чтобы Золотой Лис видел того, кого выбрал на спожинных гуляниях.
- Я здесь! Позволь мне исправить свою ошибку.
Ответ ему - издевательский утробный смех.
- А устоишь ли? Третьей попытки не будет.
- Устою. Проси, чего надобно!
- Значит, будь по твоему, самозванец.
Три прекрасные русалки с цветочными венками в волосах вручают Чану, Хенджину и Чанбину по кубку с волшебным снадобьем. В этот раз Чан выпивает всё до последней капли. Если потеря воли и разума - цена прощения, он готов пожертвовать этим. Взгляды троих покрываются дымкой беспамятства. Ниточки присоединены. Теперь тела танцоров принадлежат не им, а высшим силам. Как только заиграет музыка, невидимый кукольник будет направлять их, как ему угодно.
- Где же ты, лучший бард западных земель? - от грозного голоса Божества по небу рассыпаются вороны, - Покажись мне!
Джисон трясётся, как осиновый лист, но присутствие Горного Короля, что греется под воротником его рубашки, придаёт ему мужества:
- Я что, на смотринах каких? Почему сам за тенью прячешься? Неужто все боги такие злословные и гостей не привечают?
Из тьмы норы сначала показывается открытая клыкастая пасть, затем яшмовые глаза с расширенными зрачками, а после сам Золотой Лис с лоснящейся жёлто-оранжевой шерстью выходит наружу. Огромный оборотень делает рывок вперёд и в тот же миг оборачивается веснушчатым юношей с лукавой улыбкой. Он делает неопределенный жест рукой: Мин и Нин кладут перед Джисоном множество музыкальных инструментов, украшенных каменьями и искусной резьбой. Есть здесь и трубы, всяческие рожки, сияющие флейты, связка с серебряными колокольчиками, одна высокая арфа… и среди всего этого роскошного великолепия скромно прячется родная старенькая лютня, что разбилась о камни.
- Ритуала не будет без Музыканта. Поторопись, время уже идёт, - Феликс говорит это, перед тем как погладить отрешенного Чана по щеке.
Минхо угодливо подсказывает Джисону:
“Выбери что-то одно по нраву, маленький лютнист. Но выбирай с умом. От того, как будет звучать мелодия, зависит, выживут ли твои друзья”.
Мин и Нин переглядываются между собой, беззвучно переговариваясь. У них в руках по флейте. Их роль - быть маяками, что помогут Музыканту не заплутать в океане неизвестного, ведь мелодию, которую предстоит играть, тот слышал лишь единожды.
Джисон берет в руки свою лютню без колебаний: он почти одичал за все дни без неё. И в тот же миг остальные дорогие и вычурные инструменты превращаются в песок.
“Не всё то золото, что блестит. Ты выбрал верно. Играй”.
С первым перебором струн небо чернеет от тяжелых облаков, и ярко вспыхивают факелы в руках феликсовых слуг. Где-то далеко-далеко громыхают тучи. Невидимый барабанный “бом-бом-бом” нарастает с каждым ударом, чтобы дать танцорам простор. Их движения уже знакомы Джисону, в этот раз в них нет разлада, каждый выпад, каждый изящный взмах безоговорочно подчинёны Ритуалу. Когда настаёт пора Золотому Лису вступить между ними, Мин и Нин резко меняют ритм на более быстрый, более пугающий. Феликс без маски, его венок из крапивы и чертополоха привязан к поясу. Он плавно кружит вокруг лекаря и жреца, хлопает перед их лицами в ладоши, а те в упор его не видят. Его губы отпечатываются на носу Хенджина и щеке Чанбина, и это выглядит как ребяческий бессмысленный жест.
Чтобы Джисон не думал об этом долго и не сбился, Минхо предусмотрительно объясняет:
“Эти люди заслужили награды. Когда Чащоба выпустит их, они получат то, что так давно хотели. Мой брат щедр”.
Ветер гонит к Чащобе грозу. Уже пахнет дождем и бурей. Молнии разрывают небо на лоскуты. Джисон чувствует боль в пальцах, чувствует, как струны ранят до крови, как ломаются ногти, но останавливаться ему запрещено.
Феликс, вместо того, чтобы хлопнуть в ладоши в третий раз, берёт лицо Чана в руки и заставляет его идти спиной к алтарю. Когда тот взбирается на камень с высеченными кровавыми рунами, Лис нахлобучивает на его голову колючий венок и не сдерживает веселого смеха.
Музыка ещё не закончилась. Танцоры продолжают двигаться. А Чан внезапно просыпается, замирает испуганным зайцем.
Феликс поднимает руку. В ней сверкает от света факелов чанов охотничий нож.
Джисон вскрикивает, и лютня на долю мгновения затихает. Мин и Нин бранятся, полные ужаса и разочарования.
Золотой Лис оборачивается на Музыканта лицом, перекошенным от кипящей злобы.
Горный Король неистовствует в голове Джисона с такой же яростью:
“Играй! Сейчас же играй, если судьба лекаря и жреца для тебя важна”.
Музыка продолжается с прежним ритмом, но теперь в мелодию вплетена скорбь. Джисон крепко закрывает глаза, и горячие слёзы брызжут по его щекам. С неслыханным грохотом дождь, как завеса из стеклянных бус, низвергается на алтарь. Феликс делает один взмах рукой, и нож прицельно вонзается Чану в сердце.
///
Солнце приветливо светит из-за пушистых облаков. Нежный ветер колышет засохшее поле, где-то вдали щебечут птицы. Божья Чащоба возвышается над путниками черной стеной из крючковатых веток. Джисон верхом на Пёстрочке смотрит вглубь спутанных терновых кустов. Чан теперь навсегда останется в когтях Золотого Лиса. Боги никогда не делают ничего просто так, человеческая жизнь для них забава, и Джисон имел в виду именно это, когда перед входом в Чащобу предупреждал Чана об оплате. Хенджин и Чанбин седлают своих лошадей поодаль, готовые отправиться обратной дорогой в город. Они были в трансе, не видели ножа в окровавленной груди, и Джисон завидует им.
Согревшись от шеи, ящерка с тихим “шлёп” падает в траву. Горный Король, представший в том же величественном облике, как в последний раз, берёт изувеченные руки лютниста в свои. Лицо у него нежно-печальное, а речь тихая и прекрасная, как горный ручей.
- Не кручинься, мой дорогой друг. В том, что случилось, твоей вины нет. Золотой Лис погубил Чана, чтобы дать ему новую, правильную жизнь.
- Жизнь, в которой я его больше никогда не увижу? - Джисон едва слышно шмыгает носом. Минхо стирает с его щеки горячую слезу. - Никогда с ним не поговорю?
- Что ты, никогда - даже для богов очень долго.
- Если Хозяин Чащобы ваш брат, разве вы не можете…
То, каким сочувствующим взглядом отвечает Минхо, даёт понять, что нет, не может.
- Ты прикипел к нему, - Горный Король массирует ладони Джисона, и тот с удивлением видит, как ранки на пальцах затягиваются, - Но, если волей судьбы тебе нужно отпустить его, значит отпусти.
- И вы… вы меня тоже отпустите?
- Сейчас мы должны попрощаться, мой хороший друг. Но настанет день твоих двадцатых именин, и тогда я покажусь тебе вновь.
- Четыре зимы. Надеюсь они пройдут как миг, - Джисон улыбается уголками губ и берёт на себя смелость переплести с Минхо пальцы, - Спасибо, что приглядывали за мной всё это время.
- Даже, случись нам расстаться на половину твоей жизни, я всегда буду с тобой. Здесь, - ласковая рука Короля касается груди, где под рубашкой пульсирует красный кулон из граната, - Моей власти нет в той стороне, куда тебе суждено отправиться, и внимать моему голосу, как ранее, ты не сможешь, поэтому… просто не забывай меня, хозяин моего сердца. Тебя я никогда не забуду.
Джисон вытирает глаза рукавом и, чтобы не расплакаться ещё сильнее, бьёт Пёстрочку пятками в бока. Лошадь уносит его прочь от Горного Короля. Хенджин и Чанбин, уже давно готовые отправляться, ничего ему не говорят. Весь путь до города они скорбят по Чану молча.
///
В шатре прорицателя пахнет экзотическими цветами и пряностями. Множество различных украшений висит на длинной шее Хенвона и переливается от огня свеч. Он с любовной нежностью перебирает лунные камни, которые так усердно искал и наконец-то нашел в далекой-предалекой деревеньке на конце мира. Их молочный блеск соблазнителен, похож на блеск арахиса в сладкой глазури, так и просится в рот. Хенвон с замиранием сердца раскалывает один камушек пополам и пересыпает получившуюся белую пыль в магическую чашу. Следом идет несколько капель ароматного изумрудного масла и лепестки гранатовой розы. Чтобы увидеть будущее кого-то конкретного, следует снадобье подсластить мёдом, потому что никто не знает, какая горечь ждет Хенвона, как прорицателя.
Тот, чью судьбу он готов разгадать, приходит к нему точно в (никем не) назначенное время. Это молодой мужчина в богатых зелено-серебряных одеждах и витым обручем на голове. Слуги, что указали ему путь к шатру, шепчутся между собой, что их караван чудес, должно быть, посетил настоящий принц.
Хенвон встречает благородного посетителя вежливым поклоном. Перед ним хозяин этих земель, его Господин и его Король.
- Ваше Величество, - Хёнвон ставит перед ним вкуснейший отвар из цветов и восточные угощения, - Как приятно видеть вас воочию спустя столько столетий.
- Я был удивлён, когда увидел тебя здесь, - Минхо отряхивает мантию и прорезные рукава от пыли дорог, прежде чем сесть за стол гаданий, - Ты не частый гость моих владений. И нечастый гость - своих. Именно, что гость, не хозяин. Ведь быть хозяином Востока для тебя бремя, мой генерал?
Хёнвон смущенно смеется:
- Я не хочу обидеть вас, право. Но такой уж у меня характер: свободолюбивый и ветренный. Но уверяю, моя служба вам, как и прежде…
- Достаточно, - Минхо поднимает руку в приказном жесте, - Что ты, что брат твой с Юга совсем позабыли о своих обязанностях. В восточных и южных землях поля выгорают под палящим солнцем, и люди денно и нощно молят о дожде. А вы оба здесь, и облака, что вы гоните за собой, уходят далеко на запад.
Возникает виноватое молчание. Хёнвон делает несколько глотков из своей пиалы, раздумывая, имеет ли он право сказать что-то ещё. Горный Король прав: хранитель Востока из него всегда был неважный, и чем старше он становится, тем более неохотно выполняет свою работу. Не будь он Восточным Ветром, генералом Его Величества, Хёнвон посвятил бы всю свою бессмертную жизнь прорицаниям.
- От тебя я ждал чего-то подобного, но от хранителя Юга - едва ли. Прежде чем я отчитаю Хвануна, скажи, что заставило его отправиться вслед за тобой?
- То же, что и меня самого. Спожа, Ваше Величество. Это великий магический праздник. По правде говоря, Хванун покинул Юг без моего вмешательства. Для меня было неожиданностью застать его в местной пивнушке. Мой брат поистине удивительный: оказывается, он веселится в этом городишке уже по меньшей мере года два.
Минхо пьёт отвар без признаков злости на лице. Он сосредоточен на своих мыслях, собран и статен, как истинный монарх.
- Спожа. Да, повод занятный. Однако этот праздник - чествование Золотого Лиса, а не меня. Фестиваль Ювелирного Промысла проходит здесь каждую осень, и ты не был ни на одном. Но явился к Споже. Мне стоило бы оскорбиться.
- Я видел мальчика, что играет на лютне.
В глазах Короля появляется едва заметное смятение.
- Что ты видел?
Хёнвон передвигает на середину стола магическую чашу с пылью лунного камня.
- Встреча с тем человеком, - он не называет имя, но Король и без того понимает, что речь о Музыканте, - была предсказана мной. Но мне не удалось помочь вам: из-за моей незрелости я не смог увидеть ни его отказ, ни его женитьбу на женщине. Теперь я прожил достаточно и достаточно поднаторел в прорицании, чтобы посмотреть в будущее ясным взглядом.
- Ты был на Ритуале в Божьей Чащобе. Уже тогда у тебя роились в голове подобные мысли?
Хёнвон улыбается в предвкушении:
- Мысли об этом появились ещё раньше: когда я подобрал мальчика с лютней на дороге. А, увидев вас в Божьей Чащобе на его плече, я лишь утвердился в своих намерениях. Что скажете?
Минхо кажется, как и прежде, бесстрастным, но его глубокий вдох носом выдает то, насколько ему любопытно.
- Хорошо. Делай, что должно.
Легкий взмах рукой, и чаша вспыхивает синим огнём. Хёнвон смотрит вглубь пламени, в его глазах сияют сполохи и искры будущих событий.
- То, что не сумел вам дать умерший друг, даст этот мальчик. Вам предстоит сделать тяжелый выбор: в свою пользу или в чужую. Четыре зимы - столько времени вы дали себе для раздумий. Мальчик станет мужчиной и возвысится, как великий Поэт и Музыкант. Талант и слава даруют ему несметные богатства и уважение среди знати. Даже после смерти его имя будет у всех на слуху долгие-долгие века.
Минхо тоже смотрит в трепещущий огонь, но не видит картин представшие взору Хёнвона.
- Стало быть, ему суждено прожить жизнь лишь смертным?
Прорицатель кивает:
- И никак иначе. Ваше сердце у него на сохранении. Значит, вы уже сделали свой выбор, верно? - Горный Король снимает с головы витой обруч, задумчиво вертит его в руках. Хёнвон боится, что его слова покажутся дерзостью, но всё же добавляет: - Без твёрдой руки Божества здешние земли потеряют величие и силу. Человек будет строить город за городом, будет рубить леса и грабить горы. Ваше Величество, что будет с нами, вашими генералами? Кому мы будем служить?
- Ты меня утомляешь, - Минхо смотрит на него быстрым строгим взглядом, - У моего любимого брата образовалась слишком обширная и прожорливая свита: ей надо где-то жить и где-то растить потомство. Божья Чащоба тесная для волчьей стаи. В горных пещерах волкам самое место. Отец и Мать не оставят ни Феликса, ни вас.