«Нам всегда говорили, что люди добры,
Толком не объяснив, почему же.
Нет прекраснее в мире бесцельной мольбы
И нет ничего в мире хуже.

Есть три тысячи правд и одна из них ложь;
Ты, поди, угадай, где какая.
Как понять, кто же прав, когда сам ты похож
Очень мало на белый лик Рая?»
 

Я почти забыл людей, ведь живу без них уже довольно долгое время. Но я всё равно не могу понять, отчего другие считают их добрыми и хорошими? Торчал бы я здесь, если б это было так? Или меня бы упекли в ещё одно смрадное место с решётками на окнах? Чёрт его знает. Не хочу думать.

Справа от меня на больничной койке с пружинистым матрасом и дырявым покрывалом сидит больной Федотов. Лицом он бледен, телом худ, волосы чёрные и грязные, одежда потасканная и застиранная. С того самого первого дня когда его к нам подселили он почти не ест, молчит, да и вообще сделался немым, хотя я больше чем уверен в том, что немым он до сих пор не был. Страдает галлюцинациями и бессонницей, весьма апатичен.

Федотов ходит из палаты в палату, наведывается в девичье крыло, но насколько я знаю, ни с кем не говорит, а только становится посреди комнаты и разглядывает наших. В столовке его любят и пытаются откормить, но его тянет на рвоту после первого же куска чего-то похожего на еду. На человека не похож, но как больной — вполне себе адекватный. Из него получается хороший собеседник: он, как преданный пёс, способен только слушать и внимать. Замечательный больной! Только вот другие — в основном, врачи — никак не хотят этого понять. Его бьют, привязывают к койке, если он отказывается принимать лекарства и убегает, ругают, радуясь, что его настолько запугали, что он даже ответить на оскорбления не может.

Сосед мой второй, с длинным нерусским именем (для краткости наши называют его Петькой), бесцельно бродит по комнате взад-вперёд, думая — если в его состоянии ещё употребляемо это слово — о чём-то своём. Он низок, плешив и холоден ко всему, что связано с беседами или состраданием к своим соседям по палате и вне её. Никогда не подаст какую-то вещь, сколько ни проси, не предложит руку помощи; никогда не поддержит разговор, с учётом того, что русский он знает, а нас здесь всего трое и один — потенциальный немой. Скудный человек, скудный и больной! Даже псих из него никакой. И куда только смотрят доктора в наше время!

Другие не любят больных, зато боготворят людей. И ко мне относятся как к больному, хотя уверяю, что это не так. Я — другой, которого поместили в клетку с сумасшедшими, невольно перенявший их привычки и взгляды на жизнь.

Я сижу здесь по ошибке и приговорён терпеть все нападки и беды, которые случаются со здешними психами, пускай и незаслуженно. Но я готов, готов всё это вынести, лишь бы друзьям моим не было так же горько, как сейчас у меня на душе! Я люблю их всей душой, потому что они мало похожи на людей, и потому что они — единственное, что в этом гнилом месте заслуживает любви.