Преподаватель медицинских дисциплин Пётр Ильич Варламов, широкий, крепкий мужчина лет тридцати, после шести лет усердной учёбы и кропотливой работы получил, наконец, свой заслуженный отпуск. В нём не было особой необходимости, но Аркадий Валерьевич Нежин, друг и университетский профессор, в один из воскресных дней посмотрел на погружённого в конспекты и книги молодого человека, укоризненно покачал головой и мягко проговорил:

— Вам бы, душа моя, съездить за город, развеяться, что ли… А то, глядишь, всю жизнь просидите за бумагами, — видя, что Пётр Ильич не реагирует на него, Нежин аккуратно забрал книгу и положил её себе на колени. Пётр Ильич поднял на друга усталый взгляд серых глаз и в некоем забвении согласно кивнул, откладывая перо в сторону и потирая переносицу.

Голос у Пётра Ильича был тихий, с хрипотцой. А говорил он всегда осторожно и с опаской:

— Ваша правда, Аркадий Валерьевич… Ваша правда…

Так через две недели после последней лекции Пётр Ильич собрал свои вещи и уехал вместе с Аркадием Валерьевичем, который хотел проконтролировать, чтобы его друг действительно отдыхал, а не искал новый предлог для ведения конспектов и штудированию учебников, в Малиновку — родную деревню Аркадия Валерьевича.

Ехали они долго, почти всегда — лесом, два раза останавливались на ночлег, но дорога была гладкой, весеннее солнце тёплым, а мелко моросящий дождь еле заметным. Вскоре они проехали развилку, и до деревни осталось совсем немного. Всё здесь было ново для Пётра Ильича, но смена запахов ощущалась сильнее всего.

В воздухе пахло крыжовником, одуванчиками, ландышами и пряными женскими духами. В воздухе городском же такого не было. Там были запахи усталости, старой бумаги и алкоголя. Так что такая перемена слегка пошатнула Пётра Ильича, и у него засвербело в носу, и заслезились глаза: видно, проснулась аллергия.

Изредка проезжая мимо местных дам, оба мужчины снимали шляпы и учтиво кланялись, но Пётр Ильич это делал несколько скованнее и стеснительнее, отчего девушки смеялись, краснели и спешили скрыться от неловких взглядов.

— Не надумали ещё жениться? — вдруг весёлым задором спросил Аркадий Валерьевич на полпути к Малиновке.

— Куда уж мне, — смущённо ответил Пётр Ильич. — Я женат на работе, Вы же знаете…

— Но в вашем случае не грешно завести и любовницу, — лукаво подмигнул Аркадий Валерьевич и Пётру Ильичу тут же стало дурно, тошно и противно от этого жеста и слов его. Они молчали всю оставшуюся дорогу. Пётр Ильич от злого смущения, Аркадий Валерьевич — довольный собой — от полной уверенности в том, что слова его заставили задуматься.

К коттеджу Аркадия Валерьевича они подъехали примерно в обед; солнце висело высоко над головой, но ветер был прохладный, так что мужчины поспешили в дом. На пороге их встретила Мария, служанка, и любезно отвела Пётра Ильича в отведённую для него комнату. В доме оказалось просторно, но скромно: в некоторых комнатах даже не было обоев, а мебель была старенькая, зато со вкусом и явно ещё не отжившая своё время.

Пётр Ильич, оставив пальто и шляпу на волю Марии, устало свалился в кресло и принялся рассуждать, что же ему делать дальше. Вот, он здесь. Завтра, вероятно часов в восемь, он встанет по своему обыкновению, попросит завтрак или кофе, пройдётся по комнате или по двору, зайдёт обратно и будет ждать, пока его друг не проснётся или пока для него не найдётся работы. Пётр Ильич не привык сидеть без дела, ему сразу же воспротивилось сидеть в кресле, он поднялся на ноги и зашагал взад-вперёд.

В его комнате не было чего-то «возвышенного»: ни картин, ни ваз с цветами, ни дорогих книг на полках. И это отчего-то огорчило, но в то же время и очень обрадовало Пётра Ильича. Сам он не любил всех этих убранств, однако не без лукавства подозревал, что в доме у Аркадия Валерьевича всё будет заставлено дорогими вещами, раз уж как человек он «дорогой» и затратный (особенно в кафе).

Пётру Ильичу понравилось здесь на первом этаже. Отсюда открывался чудеснейший вид на сосновый лес и никакие картины или вазы с цветами не заменят собственных ощущений. Мужчина решил, что всенепременно должен побывать там.

Выпросив у Марии обратно пальто и шляпу, он спустился на крыльцо.

— Друг мой, куда же вы? — остановил его удивлённый Аркадий Валерьевич. — Скоро нас созовут к столу. Придёт кузен, да и сёстры мои обещались… Не покидайте нас так скоро.

— Я вернусь к обеду, — коротко улыбнулся Пётр Ильич и пошёл по каменистой тропинке в сторону леса.

Как же здесь было чудесно! Соловьи распевали задорные песни, словно бы на публику, а не друг дружке; раз или два мимо Пётра Ильича пробегала белка, а на мелкие камни и травинки, попадающиеся в туфли, он и вовсе не обращал внимания. Ветер больше не бил в лицо или, по крайней мере, не был таким холодным, а солнце будто и впрямь начало греть. Под ногами зашумела листва, прежняя тропинка закончилась, и Пётр Ильич на мгновение остановился, чтобы посмотреть, куда ведёт новая. Но лишь на мгновение. Он улыбнулся себе и пошёл дальше, больше не смотря под ноги. Вокруг ведь столько всего интересного!

Уходя всё дальше и дальше в лес, Пётр Ильич внезапно порадовался, что ему удалось не только выбраться из своего дома, но и избежать — пусть и временно — нежелательной компании незнакомых девиц и сомнительного молодого паренька, которого он видел единожды за жизнь и ему вполне хватило той встречи.

Но как бы он не хотел не всем желанием дано сбыться. Пройдя ещё чуть дальше, практически в самом-самом центре густого леса, среди звонкого пения птиц он вдруг расслышал тихий плач — и в эту же секунду увидел девушку, сидящую на поваленном дереве. Она закрыла лицо руками и почти беззвучно рыдала, уткнувшись в них. Белоснежные волосы почти касались ног, а шёлковое лазурное платье, в которое она была одета, казалось очень странным выбором для похода в чащу леса. Было ощущение, что забрела она сюда случайно.

Пётр Ильич, сколь бы ни было сильно его смущение, осторожно подошёл к девушке и хотел было дотронуться до её плеча, но девушка резко вскинула голову, и её лицо оказалось таким молодым и красным от слёз, что Пётр Ильич невольно вздохнул. Большие синие по-детски округлые глаза смотрели на мужчину некоторое время с испугом, но сфокусировав взгляд на его обеспокоенном лице, смягчились и нахмурились. Девушка стыдливо вытерла рукавом глаза и отвернулась от нежданного гостя.

— С Вами всё в порядке? — неуверенно начал Пётр Ильич, осматривая испуганную девушку на предмет каких-либо телесных увечий.

— В полном, — голос дрожал и тоже оказался почти детским, но отчего-то Пётр Ильич был уверен, что девушке далеко за двадцать. За свои годы практики он успел насмотреться на самых разных людей. Но эта девушка…

— Не лгите, пожалуйста, я же Вам зла не желаю, — смутившись, возразил он.

— Грустно мне! — вдруг воскликнула девушка и вскочила на ноги. — Всё однообразно, скучно и противно! Разве Вы не замечаете этого? Разве Вы не чувствуете холодный ветер?

— Уже потеплело, — опять мягко возразил Пётр Ильич, поражаясь резкой переменой. — Весна, всё-таки…

— Весна! Пожалуйте, весна! — усмехнулась девушка, вмиг потеряв напускное ребяческое выражение лица. Хотя глаза оставались красными, да и щёки мокрыми. — Да разве погода ограничивается временами года? Вот, скажемте, по-вашему, летом не бывает дождей холодных? Или зимой солнца тёплого?

— Бывает, конечно… — лицо Пётра Ильича тоже покраснело, но из-за чего-то другого. — Но ведь сейчас всё равно теплее, чем утром, согласитесь. Да и не так уж и противно на улице.

— А мне — противно! — упрямо заявила девушка. — Противно и тошно. Все эти… деревья, птицы эти крикливые… этот смрадный воздух, насквозь пропахший дешёвым одеколоном.

— Не понимаю, — искренне удивился Пётр Ильич. — Если Вам здесь так противно, отчего же Вы здесь сидите?

— Вы из города? — вдруг спросила девушка. — Конечно, из города. Таких сразу видно. Ничего Вы не понимаете, да и вряд-ли поймёте. Когда человеку некуда больше идти, — она повернулась к Пётру Ильичу и посерьёзнела. — Для него и то место где он живёт всю свою жизнь, превращается в настоящую пытку. От того что выбора нет. Вот Вам хорошо. Вы городской. Взяли — да и уехали на пару недель в деревню, так сказать, развеяться. А нам некуда идти. В городе нас не принимают.

— Аркадий Валерьевич, друг мой хороший, сам отсюда. И ничего, живёт в городе как свой…

— Знаю я этого Аркадия Валерьевича, — отмахнулась девушка. — Он, может, и родился здесь, но душой не наш. Вас как зовут?

— Пётр.

— И всё? — впервые за разговор — если его можно так назвать — девушка улыбнулась. — Ладно, и Пётра сойдёт.

— А Вас как?

— Ангур, — шире улыбнулась девушка. — Потому что вокруг моего дома растёт виноградная лоза.

— Красиво. В честь неё и назвали? — Пётр Ильич присел на поваленное дерево. Ангур плюхнулась рядом.

— Нет, конечно, нет. Она уже после меня проросла. Это моё другое имя.

— А настоящее?

— А я говорила, что оно не настоящее?

— Вы сказали «другое»…

— Ну, глупый, это ведь не одно и то же, — Ангур рассмеялась. Пётр Ильич восхищённо подумал о том, как же быстро меняется настроение этой девушки.

Они просидели несколько часов, болтая обо всём подряд как старые знакомые. Рядом с ней Пётр Ильич чувствовал себя ещё стеснительнее, но намного счастливее и свободнее. С ней будто бы можно было говорить абсолютно на все-все темы — и это и впрямь было так! Он в конец расчувствовался и начал рассказывать про свою учёбу и работу, про то, как и его на самом деле достала городская суета, про то, как бы он хотел всё бросить и работать здесь, где тихо и спокойно. Ангур смеялась, краснела и прерывала его почти на каждой фразе, но потом назвала его «своим», так что Пётр Ильич не смел обижаться.

Время уже было позднее, когда Пётр Ильич предложил довести девушку до дома, но Ангур отказалась, шутя о том, что это ей придётся провожать его, так как она знает местность намного лучше. Они попрощались, и Пётр Ильич впервые в жизни поцеловал женскую руку. Ангур улыбалась светло, а глаза смотрели лукаво и немного насмешливо, но всё же руку она не отдёрнула.

Счастливый и полный новых удивительных эмоций и впечатлений, Пётр Ильич в некоем забвении добрёл до коттеджа, проигнорировав взволнованные восклицания Аркадия Васильевича, Марии и прибывших гостей. Он даже не обратил внимания на противного кузена друга и отправился к себе в комнату обдумывать случившееся.

Он отказался от еды, хотя уже сутки ничего не ел. Пётр Ильич упал на кровать и вдруг понял, что сил на обдумывание уже совсем не осталось. Он закрыл глаза, и позволил приятной тёплой ночи забрать его в царство снов.

Снился ему костёр и женский хоровод задорных песен. Шёл дождь, но до огня не долетал, сгорая едва касаясь остриёв пламени. Девушки — в белых платьях и венках — смеялись и танцевали, крепко держа друг друга за руки.

Это была Купальская ночь.

Небо ярко полыхало, земля радовалась такому редкому вниманию, река шумела, омывая маленький островок, где происходило всё действие.

Поначалу Пётр Ильич ощущал себя зрителем и лишь наблюдал со стороны, вслушиваясь в слова:

*«Ой, пока є свiт вогня
В чёрной ноченьке
Покажи свого коня
В людском облике!

Покажи своє обличчя
В ярком пламени.
Хіба ти, його добыча,
В страхе замерла?»

Пётр Ильич и сам не заметил, как его окружила толпа весёлых девиц и со смехом увлекла в свой хоровод. Он почувствовал себя совсем лишним, когда в быстром потоке белых пятен вдруг проскользнуло лазурное, но всё равно поднял глаза и встретился со знакомыми синими, что насмешливо улыбались ему в ответ. Она вышла из хоровода и проплыла по воздуху, как лёгкое пёрышко. Он был рад выйти из замкнутого круга горластых дев и сам подал руку той, что вышла ему навстречу. Они смотрели друг на друга долго-долго, прежде чем решиться прыгнуть через костёр…

…Но, увы, он проснулся раньше. Оставался час до рассвета, однако Пётр Ильич больше не уснул. Он зажёг свечу и просидел за книгами больше четырёх часов, не откликнувшись на внутренний будильник и на стуки Марии в дверь. Ему нужно было чем-то занять себя, занять свои мысли, беспокойно рыскающих туда-сюда.

А затем что-то оборвалось. Где-то в глубине его смутных сомнений, смущений и робких мыслей проскользнула одна уверенная и вытеснила все остальные прочь. Он откинул от себя книгу и без раздумий выпрыгнул из окна, внутренне радуясь, что его комната находилась в заднем фасаде дома.

По пути он в странном наитии сорвал с кустов белую розу, неловко поранив пальцы о шипы, перепрыгнул через изгородь и понёсся навстречу чернеющему впереди лесу. Он не знал, где живёт Ангур, но был почему-то уверен, что застанет её на том же самом месте, даже несмотря на столь ранее время. Босой, практически раздетый и взъерошенный он пробежал по каменистой тропинке, заканчивающейся сухими листьями, и, наконец, оказался возле поваленного дуба.

Она была здесь.

Ещё прекраснее и самодовольнее чем вчера. А вчера ли? Для Пётра Ильича время, в том представлении, в каком воображал он сейчас, было незначительно. Он задыхался от быстрого бега, не удержался и упал на колени. Ангур, смотря на него сверху вниз, как истинное божество женское, казалась не удивлённой. Она не улыбалась, но и не хмурилась, что было невыносимо.

— Вы…Вы пришли, — едва отдышавшись, спросил он так, будто они договаривались о встрече.

Она молчала. И это молчание убивало. Её всё так же лазурное платье словно бы не знало о существовании ветра, трепетавшего волосы Пётра Ильича, или пыли, которую только что поднял мужчина. Её по-детски невинное лицо не выражало ничего. Абсолютно.

«Накричи на меня… прогони прочь… отреагируй хоть как-нибудь, молю…», — мысленно восклицал Пётр Ильич. Он был бы даже, да простит меня каждый чувствительный человек на этой Земле, рад увидеть её слёзы.

Что-то снова оборвалось в Пётре Ильиче. Он поднял потупивший взгляд на белокурую Ангур и постарался всмотреться в её синие глаза, но не увидел ничего. Они смотрели не то чтобы сквозь него, а в самую его суть, в самую душу, леденя её и терзая хуже, чем в самую промёрзлую зиму.

— Почему Вы молчите? — в отчаянии завопил он со слезами в голосе. Он не понимал. Или думал, что не понимал. В его сне, в его прекрасном и местами пугающем сне, она улыбалась и смеялась ему. — Почему Вы, чёрт возьми, молчите…

— Ты не услышишь от меня ничего нового, — наконец произнесла она сухим и хриплым голосом. Потом, подумав немного, добавила: — ты же знаешь.

И тут время заскрипело и зашуршало, как старый несмазанный механизм, в голове Пётра Ильича закрутились мысли, завертелись чувства, часы времени вновь обрели цвет и смысл. Он неосознанно досчитал до десяти. Кажется, вслух.

Он поднялся на ноги и огляделся. Только что небо было светлым, утренний ветер — морозным. Время вернуло свою значимость, но не для Пётра Ильича. Он отвернулся.

— Тебя здесь нет, да? — дрожащим голосом спросил он. Ангур не ответила, но в её молчании чувствовалась одобрительная ухмылка.

— И никогда не было. Ты же знаешь, — повторила она, немного смягчившись.

— А я ведь хотел…

— Я знаю. Я была там, — они говорили о сне. О значимости вещей. О знаках, о поверьях и традициях. О смысле всего того, что произошло за пару дней. Вроде бы…

— Значит, … я тебя больше не увижу?

— Если не повернёшься.

Пётр Ильич стиснул до боли зубы и пошёл прочь из леса по тропинке, что показалась ему удивительно неосязаемой, даже когда он ступал на мелкие камни. По дороге он встретил ветхий, потрёпанный дом, по периметру которого разрослась виноградная лоза. Он оставил белую розу под дверью и ушёл.