Он заливает в себя сто грамм водки из пластикового стаканчика отработанным за годы карьеры движением. Алкоголь давно перестал жечь глотку, надорванную тысячей песен в сотнях городов, и морщится Кирилл то ли по привычке, то ли от того, что солнцезащитные очки на голове от резкого движения соскальзывают назад и падают. А он, дурак, оступается и давит их мыском кеда, давит до противного хруста, и, осознав, что они уже пали смертью храбрых, еще сильнее втаптывает их в пол, пока стекло не превращается в мелкое крошево. Здоровья погибшим, как говорится. Двумя пальцами, будто мертвую крысу, он подбирает очки за дужку и кладет на столик, между бутылкой «Пяти озер» и пачкой «Marlboro». 

В попытке избежать своего отражения в зеркале – ничего нового или хорошего он там все равно не увидит – Кирилл бросает взгляд на маленькие часики, видимо, оставленные намеренно как напоминание особенно нерасторопным артистам, чтобы не опаздывали на выступление слишком сильно. Часовая и минутная стрелка сливаются в некрасивую черную загогулину, указывающую на девятку. Ему хочется бросить часы на пол и раздавить и их тоже, но он, удивляясь самому себе, не делает этого. 

Снова вливает в себя водку и закуривает. Зал может подождать пять-десять минут. Может и все пятнадцать. Выходить на сцену без очков не хочется, и Кирилл надеется, что, если он накидается как следует, они либо волшебным образом починятся, либо ему станет похуй. 

Без очков он на сцене – как без рук. За темными стеклами можно спрятать сухие во время трагичных вздохов и всхлипов глаза, а если вдруг пробьет на слезу – приподнять очки и посмотреть в камеру и на первые ряды, мол, видите? Довели ищущего выход. 

Он рывком встает и направляется к выходу из гримерки. Сквозняк из открытой двери смахивает со стола пустой стаканчик, и в его стуке о пол Кириллу слышится насмешливое цоканье. 

Уже на подходе к сцене паренек из стаффа протягивает ему наушник, похожий на устройство из шпионского фильма, и микрофон. Кирилл старается не думать о том, насколько ему не хочется выходить на сцену – так проще заставить себя сделать что-то.

– Нет, чего-то не хватает, – бормочет юноша, не столько Кириллу, сколько самому себе. 

Секунду подумав, он снимает с выреза футболки свои очки, поверх каждого стеклышка вписано по белой пятиугольной звезде. 

– У тебя очки – часть образа, ты на всех фотосессиях и концертах в них. Сейчас их нет, наверное, разбились, а замены нет. У меня, конечно, дешевая паль с алиэкспресса, но, если тебе нужно, возьми, – у парнишки чуть хриплый голос, и говорит он скороговоркой, то и дело поправляя спадающую на лоб выцветшую челку. 

В очки Кирилл вцепляется, как утопающий – в спасательный круг. 

– За мной должок, – говорит он, надевая их. Удивительно, как дешевая оправа за триста рублей может так хорошо сесть: нигде не жмет, не болтается. Красота, – верну потом. 

Паренек пожимает плечами, будто дальнейшая судьба очков его не интересует, и отворачивается. Черная форменная футболка болтается на нем, как на швабре, долговязой и тощей. Кирилл без особых усилий выбрасывает его из головы и направляется к сцене.

***

Зал тонет в неоново-голубом свете. Мир, втиснутый в белую звезду, состоит из теплого скользкого пластика микрофона под пальцами, гула толпы, который вот-вот заглушит музыку в наушнике, пересохшего горла и вымокшей футболки. Лица в первом ряду смазываются, кажутся неотличимыми друг от друга, и Кирилл подходит к краю сцены, чтобы убедиться в том, что это разные люди. Тысячи пар глаз пожирают его, но он научился растворяться под их взглядами, чтобы не чувствовать себя обнаженным.

В его кошмарах, мучительных и вязких, как смола, у зрителей в зале нет лиц, лишь черные провалы вместо глаз и мерзкие бездонные пасти, синхронно открывающиеся в такт музыке. Просыпаясь, Кирилл ощупывает лицо, потому что во сне его преследует ощущение, что он и сам такой же – с жуткой маской, приросшей к коже. 

Он стряхивает с себя лоскутки образов и допевает куплет, идеально сорвав голос в самом конце. Он поднимает руку – как белый флаг. Он поворачивается спиной к залу, замирает на миг, – а затем падает назад. 

Чужие руки ловят его, он тонет в запахе пота и восторженных голосах. Пальцы касаются его тела, кто-то умудряется оставить на его щеке влажный поцелуй, и он плывет по этому живому морю, чувствуя себя Гренуем, которого толпа вот-вот разорвет на кусочки. Вот он, такой уязвимый и весь ваш, забирайте всего, без остатка – только было бы что забирать.

Каждый ебаный раз ему страшно, что никто не подставит рук, но в то же время каждый ебаный раз он надеется, что его не поймают.

***

Когда свет гаснет, и он скрывается за кулисами, в голове у него ни одной мысли. Он хочет сказать себе, что честно пытается найти парнишку-владельца очков, которые сослужили прекрасную службу и спасли его глаза от вспышек фотокамер, но на самом деле он не пытается. В суетливости стаффа в коридоре Кириллу видится какая-то навязчивая жажда жить, напускная и натужная, но он послушно старается не огрызаться в ответ на просьбы и даже улыбается на нескольких фотографиях. 

«Можно селфи?»

«Распишешься на моей груди? Ха-ха, шучу, вот блокнот».

«Кто пустил сюда фанаток? А, это двоюродная сестра фотографа? Ладно».

«Еще пару фоток, пожалуйста?»

Гримерка кажется Кириллу тесной, словно ее стены хотят раздавить его хрупкое вымотанное тело. Он переодевается в сухую футболку и накидывает мантию, подбирает с пола стаканчик и выливает в него остатки водки. Голубую бутылку хочет опустить в ведро для мусора, но передумывает – видит в этом какую-то насмешку, мол, смотрите, не просто алкоголик, но алкоголик воспитанный. Культурный, мать его. 

Раз уж он нарек себя некультурным, бутылку можно и разбить, но сил на это нет, так что он оставляет все на своих местах. 

Кирилл щелкает зажигалкой, затягивается и закрывает глаза. Чистая одежда дает иллюзию чистого тела, но он все еще чувствует каждое прикосновение липких разгоряченных пальцев, царапины от девичьих коготков.

Тур вымотал его, выжал, как половую тряпку, и он лелеет мысль о том, что сегодня он будет ночевать не в отеле, а у себя дома, пусть в холодной и неуютной, но своей квартире, из которой не надо выписываться не позднее двенадцати дня, а бонусом идет бесплатный мини-бар. 

– Можно? – Кирилл не оборачивается на голос, смотрит в зеркало, в котором видно дверной проем и юношу в нем – того самого, который случайно спас его концерт. 

– Заходи. Ты за очками? 

Он неопределенно качает головой, закрывает за собой дверь. 

– Обычно в гримерках устраивают мини-вписки и зовут своих друзей, – говорит он вместо ответа, – у тебя тут прям пусто. Одиноко. 

– Ну вот такой вот я. Решил никому не давать проходок, – Кирилл тянется за следующей сигаретой, поворачивается и наблюдает, как незнакомец собирает осколки стекол веником. Пряди волос то и дело спадают ему на лоб, и он раз за разом поправляет их, снова и снова, как какой-то механизм, как заведенный, как неживой, как человек из кошмара… 

– Посмотри на меня, – не выдерживает он.

– Чего? – переспрашивает парень, поднимает голову, и Кирилл облегченно выдыхает, понимая, что у незнакомца обычное лицо. 

– Устал просто. Померещилось. Не обращай внимания. 

– Как скажешь, – он продолжает мести пол, будто убирая только ему одному видимые кусочки стекла, – я вообще пришел покурить. 

– Улицу для лохов придумали? – интересуется Кирилл, беззлобно, потому что паренек ему не мешает, наоборот даже, скрашивает вечер.

– Во-первых, там дождь и холодно, даже в куртке. Во-вторых, на парковке у входа курить нельзя, нужно идти за ограждение, а там – твои поклонники.

– Ясно. Ты очки забери. Сигареты свои или стрельнуть? 

– Свои, – юноша сметает осколки в совок и выбрасывает в ведерко. 

Он подходит к столику, садится на пол по-турецки, скрестив ноги. В изгибе спины Кирилл видит выпирающие позвонки. Красивый. Несмотря на нескладность и подростковую угловатость, как у олененка, несмотря на растрепанные, как шерсть дворняги, волосы, – небрежность, по которой не скажешь, умышленная ли она или неосознанная. Кирилл протягивает ему очки, расстояние между их пальцами – тринадцать сантиметров, от дужки до дужки. 

– Андрей, – говорит паренек, напяливая очки на нос, и достает пачку «винстона», – у тебя тут даже менеджера нет? 

– Сегодня я сам по себе, – усмехается Кирилл, отхлебывает из стаканчика. Говорить о том, что с Асей он повздорил, и довольно сильно, он не хочет. Водка плохо утоляет жажду, от табака сушит рот, но на это вполне можно не обращать внимания.

–  Ты пьян, – говорит Андрей, без осуждения, а как факт, – и на сцене был пьяным. 

– Нет, это ты трезв и нагл. А я закончил тур и имею полное право выпить. 

Паренек поводит плечами, мол, дело твое. Пепел стряхивает прямо в ведерко, и со стула Кирилл видит, как он серым снежком опускается на осколки очков, хоронит их под собой. Думать о символизме не хочется.

– Ты говорил, что за тобой должок. Мне нужна помощь, – Андрей вертит сигарету в руках. Его пальцы унизаны причудливыми кольцами – в форме змей и насекомых, с орнаментами, напоминающими руны.

– Звезд с неба не достану, но по мелочи помогу.

– Выведи меня отсюда. Не хочу еще час, а то и два, тут торчать. На меня и так сегодня чуть софит не упал, но Оля – сука, она меня до конца смены не отпустит. 

– А ты кем тут работаешь? – интересуется Кирилл. 

– По мелочи: подай, принеси, уйди, не мешай. Меня вообще пустили к сцене только потому, что у Сани живот прихватило. Обычно я что-то где-то убираю или ношу. 

– Считай, что нам обоим повезло, что у Сани прихватило живот, – усмехается Кирилл в ответ, – сомневаюсь, что у него нашлись бы очки для меня. 

– Я передам ему при встрече, – говорит Андрей настолько серьезно, что непонятно, сарказм ли это или он просто отшучивается. 

– Иди к своей Оле. Где она сидит вообще? 

– И что я ей скажу? 

– А ты ничего не говори, просто крутись рядом. Где она сидит-то? 

– Сейчас, наверное, руководит погрузкой твоей аппаратуры. Злая, как собака, обычно она это делает вместе с менеджером, а тут все самой приходится. Если что-то потеряется – ты знаешь, кого винить, – Андрей кривится, тушит окурок и встает, – это недалеко от заднего выхода, если что. 

– Вот туда и иди. И имитируй бурную деятельность у нее на глазах. А потом подыграй мне. 

Когда за юношей закрывается дверь, Кирилл выжидает секунд тридцать и тоже выходит из гримерки. Коридор опустел, где-то в отдалении раздаются приглушенные голоса, и на пару минут, пока он ищет выход во двор, ему становится почти все равно. Почти никак. Охранник, лицом похожий на разваренный пельмень, говорит, что на улице все еще неспокойно, имея в виду то ли непогоду, то ли фанатов. 

Кирилл толкает дверь и выходит на небольшое крыльцо. Он мог бы позвонить Вадиму, водителю, который своим широким мужественным плечом закрыл бы его от чужого обожания, но ему слишком лень доставать из сумки-почтальонки телефон. Машина стоит где-то неподалеку, Вадим его увидит и выйдет сам. Или не выйдет. Похуй. 

Он не смотрит на пеструю мешанину лиц за грязной серой перегородкой, не вслушивается в крики охранников, которые эти решетки придерживают, чтобы за них не прорывались. Отмечает хорошую организацию – парковка и оборудование защищены от посторонних – и направляется к фигурке в белом целлофановом дождевике. 

– Ольга? – протягивает он руку, и женщина поднимает взгляд на него. На ее планшете не разобрать надписей под дождевыми каплями, покрывающими экран. – Я пришел сказать спасибо за организацию мероприятия. Все было на высшем уровне. Я надеюсь, что в райдере*, который вам передала Ася, указан адрес отправления аппаратуры. 

Взглядом он ищет Андрея – и находит его за складыванием какого-то кабеля в нескольких шагах. 

– Мне жаль, что она не смогла присутствовать лично сегодня, – продолжает он, – но вы отлично справляетесь и без нее. Я могу чем-то помочь? 

– Это моя работа, Кирилл, – Ольга улыбается, скорее из вежливости, чем искренне, – райдер составлен идеально, так что передавайте Асе мои благодарности. 

– Кабель jack-jack погрузили, на бирке номер двадцать один, – Ольга кивает и отмечает что-то в планшете. Андрей очень вовремя подал голос, и Кирилл как бы невзначай смотрит на него, хмурит брови. 

– Андрей? Андрюха, ты что ли? 

Тот вскидывает голову:

– Кирилл? 

– Андрюха, сколько лет, сколько зим! – Кирилл подлетает к нему, обнимает, похлопывает по плечу. Кажется, обычно так встречают старых друзей? Поворачивается к Ольге, объясняет: – Со второго курса не виделись, года четыре, считай, если не больше. Кореш мой старый. 

– А я думал, не вспомнишь меня, – Андрей выходит из ступора, пихает Кирилла локтем в бок, не сильно, но ощутимо – думал, ты зазвездился совсем. 

– Ой, после того как мы философию вместе сдавали, как тебя не вспомнить, – отмахивается в ответ и снова обращается к Ольге: – Слушайте, можно я его у вас украду повспоминать студенческие годы? А то вы же знаете, потом то я не смогу встретиться, то он забудет. 

Он все еще приобнимает Андрея одной рукой, надеясь, что не слишком нагло прижимается к нему. Под ладонью на плече – остро и костляво. Ольга хмурится, но в итоге отмахивается от них. 

– А помнишь, как мы в общагу к девчонкам лазили? – продолжает Кирилл, пока они идут к черному мерседесу, и Андрей кивает, давит смешок, и лишь у самой машины говорит тихое «спасибо». 

– Куда тебя подвезти? – Кирилл подносит руку к стеклу, чтобы постучать, но Вадим опережает его и выходит, чтобы открыть двери. 

– До Горьковской. Спасибо еще раз. Я смены с Ольгой терпеть не могу, ты видел, она до последнего сомневалась, отпускать ли нас? 

– Ну, я бы тоже задумался, но не настолько долго, конечно, – Кирилл растекается по сиденью автомобиля. Пятнадцать минут по ночному Питеру – и он будет дома. Взглядом рассеянно блуждает по телу Андрея, напоить бы, уложить рядом, покрывать худое тело поцелуями… – Не хочешь выпить со мной? 

Паренек качает головой. 

– Как-нибудь в другой раз, может. Вот тут остановите, пожалуйста, – и прежде, чем Кирилл успевает сказать ему, что он ничего не знает, кроме его имени, Андрей выскальзывает из машины и растворяется в влажном сумраке улицы. 

*Облигато - партия инструмента, которая не может быть опущена и должна исполняться обязательно указанным инструментом.

*Райдер – список требований к организатору концерта, которые выдвигают артист и его команда.