Когда Кирилл выскальзывает из поезда в стылый вечерний сумрак, он по-прежнему пребывает в своеобразной радостной прострации. Холодный ветер ерошит еще сырые волосы, которые в любом случае промокнут под непрекращающейся Петербургской моросью. Выходить из дома в этом городе – как опускаться под воду в ванне, кажется, выдохнешь – и изо рта вырвется стайка пузырьков. Но вырываются только облачка пара, заставляя его чувствовать себя не утопленником, а слишком живым и теплым человеком. 

Пару дней после ночи с Ильей он наслаждался отдыхом – смотрел сериалы, залипал в соцсети. Бездельничал и отдыхал от музыки, не послушал за это время ни одной песни, кроме заставки «Друзей». Он бы и дальше пинал детородные органы, пока от безделья не захотелось бы лезть на стены, но сегодня утром – в час дня, точнее – его разбудила целая вереница сообщений в твиттере, мелких, как бисеринки на нитке. Кирилл только и успел удивиться, почему у него уведомления включены, когда оставленный у подушки телефон начал вибрировать с интервалом в несколько секунд. 

«привет

это Андрей

ты может помнишь меня 

мы на твоем концерте познакомились

я тогда слинял и мне потом стало стыдно

прости короче

я только дома понял что тебе тогда было как-то паршиво что ли и тебе нужна была компания

я пишу чтобы предложить все-таки выпить вместе

готов купить тебе пива в качестве компенсации! но не очень много

можно даже сегодня если ты не занят

можно и завтра

я как ветер по жизни»

Кирилл тогда спросонья тупо уставился на экран, пару секунд вспоминал, кто это такой, долго рассматривал фотографию в профиле – а спустя шесть часов уже спешит на встречу в бар, не очень осознавая, что это происходит на самом деле. Он-то думал, что никогда больше не увидит паренька, так что он передернет на него несколько раз и успокоится. Но судьба любит устраивать Кириллу повороты в самых неожиданных местах. 

Он закуривает на ходу, стараясь не думать о сосущем ощущении внизу живота, которое в популярной культуре любят называть «бабочками», и чувствует себя старшеклассницей, летящей на свидание. Чтобы не загадывать, как все пройдет, он всматривается в мокрые тротуары, в которых так явно отражается город, что кажется, будто он проступает из-под асфальта, и только полупрозрачные желтые листья, втоптанные в него сотней ног, нарушают эту иллюзию. Они еще и скользкие, сволочи. 

Чуть ссутулившаяся фигурка у бара заставляет его сердце биться чаще, Кирилл невольно ускоряет шаг. Черный зонт раскрыт за спиной паренька, как большие кожистые крылья, он держит его так, будто уже устал стоять с ним, опустив металлический стержень на плечо, и ткань не закрывает часть лба, так что челка мокнет под дождем. Ему как будто все равно – он смотрит вдаль, губы движутся, словно он шепчет что-то. 

– Привет, – Кирилл протягивает руку, и Андрей вздрагивает, как разбуженный, – давно ждешь? 

– Минут пять, наверное, – его ладонь холодная, – я не люблю ждать внутри, зато люблю начинать встречи с выкуренной сигареты. Ты не против? 

– Не против, – отвечает Кирилл. 

Они затягиваются и молчат, недолго, секунд тридцать. 

– Прости еще раз, что сбежал тогда. Мне было не очень комфортно. Ну, ты понимаешь, я не привык к такому – машина, общение со знаменитостью, вся хуйня.

Кирилл улыбается, всматривается в то, как Андрей затягивается, и его губы обхватывают фильтр сигареты. 

– Все в порядке. Я сам не подумал, – еще одна не очень удобная пауза, – я думал написать тебе потом сам, но ты не оставил никаких контактов. Хорошо, что ты меня нашел. 

– Тебя сложно не найти. Блять, вот я дурак! – Андрей приподнимает зонт, прикрывает им Кирилла, – задумался и забыл, что ты мокнешь. 

– Я не люблю зонтики, – пожимает тот плечами, – неудобно их таскать. 

– Мокнуть тоже плохо, – в голосе паренька проскальзывают шутливо-философские нотки, и Кирилл снова не понимает, забота ли это или очередная порция иронии. С блекло-желтой челки осветленных волос скатывается капля, и он усилием воли заставляет себя не коснуться лица Андрея, чтобы вытереть ее. 

– Пойдем? – Говорит он, – тут есть очень вкусный грушевый сидр, а у меня, как у постоянного посетителя, неплохая скидка. Особенно они любят, когда я привожу им новых гостей. 

– То есть ты меня используешь, чтобы выбить скидочки? – хмыкает Кирилл, но несерьезно так, потому что серьезно злиться на это создание он, кажется, не может. 

– В том числе. А потом я вотрусь к тебе в доверие, чтобы ты сделал меня своим помощником, и украду все твои деньги, ха-ха, – Андрей толкает тяжелую дверь, чуть не оступается, но удерживает равновесие. Ну точно олененок на льду, – тут лестница, не упади. Посыпемся, как доминошки. 

Кирилл улыбается. Ему нравится болтливость его нового знакомого, нравится его непосредственность и неуклюжесть. 

Пока Андрей здоровается со всеми официантами – буквально, со всеми, причем называя их по именам, Кирилл устраивается за столиком под неоновой вывеской и наблюдает за пареньком, надеясь, что со стороны он не выглядит как влюбленный идиот. 

– Будешь грушевый сидр? – окликает его Андрей и, дождавшись утвердительного кивка, говорит что-то девушке за барной стойкой. 

Кирилл думает, о чем говорить с ним. Просто расспрашивать о том, что он делает по жизни – скучно. Говорить на личные темы – не очень красиво, учитывая, что они знакомы всего ничего. Обсуждать свою знаменитую персону он не хочет, потому что, во-первых, не хочет показаться хвастливым, во-вторых, было бы чем хвастаться. 

– Ты чего приуныл? – спрашивает его подошедший к столику Андрей, – если тебе не нравится это место, можем после пары бокалов его сменить. 

– Нет, место замечательное, я просто задумался. Правда. 

– Хорошо. Я попросил не лезть к тебе за автографами, но Лене будет приятно, если ты распишешься – где-нибудь, хоть на чеке. Тебе же не сложно? Или можешь сфоткаться с ней. 

– И распишусь, и сфоткаюсь. Пусть только волосы подсохнут, а то я, наверное, выгляжу, как мокрая крыса. 

– Ты выглядишь как мокрый популярный певец. То есть, естественно и в меру красиво, – замечает Андрей. Он случайно задевает коленку Кирилла, когда садится, и тот тут же, не желая создавать лишнего тактильного контакта, отдергивает ногу. Паренек никак не реагирует на это. 

– Ты выглядел очень несчастным в тот вечер. Когда ты сел в машину, с тебя будто содрали маску. Меня это напугало и расстроило одновременно. 

Кирилл морщится, но тут же поворачивается и улыбается девушке, поставившей на стол два высоких стакана. 

– Вот опять, – говорит Андрей, – только теперь ты надел ее.

– Я так живу, – он пожимает плечами, – привык уже. Тебе это не нравится? 

– Я не думал, что то, что показывают по телеку, на самом деле действительно правда. Ну, про жизнь звезд, про то, как они прячут эмоции. Я удивлен. Меня все устраивает, я же не могу учить тебя мимике? 

Кирилл знает, что даже если он не нравится людям, они не скажут ему об этом в лицо. С приходом славы теряешь правду в себе и правду вокруг. 

– Я совсем ничего о тебе не знаю, – признается он Андрею, – чем ты занимаешься? 

Сидр пьется как лимонад, но Кириллу и не хочется напиваться до заплетающихся ног сегодня. 

– Вообще я пишу. Но поскольку у нас в стране писательством можно заработать только если ты Донцова или Пелевин, приходится крутиться то там, то тут. Иногда в концертном зале помогаю, иногда пишу что-то на заказ. Только не рекламные продающие тексты всякие, ты не подумай. До копирайтинга и, прости господи, рерайтинга я пока не докатился. Впрочем, кто знает… 

Он смотрит в пустоту, лицом похож на Ди Каприо из «Острова Проклятых», – мрачно так. 

– Что ты пишешь? – Кирилл надеется отвлечь его от невеселых размышлений, – ты издавался? 

– Пока нет. Я пока в процессе. Иногда выкладываю наброски в группе в Вконтанкте на несколько сотен подписчиков, но полного текста не видел никто, даже я сам. Я не знаю, как это назвать, но иногда мне снятся сны, после которых я просыпаюсь сам не свой, понимаешь? 

Кирилл кивает. Кому как не ему знать о том, как сложно выныривать из сновидений? 

– В общем, я пытаюсь эти сны как-то увязать воедино. Однажды мне вот приснилось, что я дракон. Было пиздато. У меня были крылья и рога, и я мог превращаться в огромного монстра. 

– Люблю драконов, – улыбается Кирилл. В его голове Андрей был бы больше похож на лохматую зверушку, если бы не его аватарка в твиттере. Он вспоминает хмурый, глубокий взгляд, тяжелые тени под глазами, осунувшиеся черты лица – и думает, что на этой фотографии паренек похож если не на дракона, то на какого-нибудь чернокнижника.

– Я бы, может, и не написал тебе, но мне приснилось… М-м-м, как бы описать, в общем, мне приснилось, что ты разговариваешь сам с собой в пустой комнате, и ты сидишь среди обшарпанных стен, и говоришь, говоришь, говоришь, рассказываешь что-то, а я не понимаю, что, и я проснулся, и у меня никак это из головы не шло. И я решил убедиться, что у тебя все в порядке. Иначе меня совесть загрызла бы. 

После этих слов Андрей будто бы съеживается, садится, как воробьеныш, нахохлившись и потупив взгляд. 

– У меня все в порядке, – мягко отвечает Кирилл, – но спасибо за беспокойство. А у тебя есть такое, что чем меньше ты спишь, тем ярче снятся сны? 

– Не совсем так работает, – Андрей качает головой, – если спать очень много, часов так восемь, то вспомнишь ты один-два образа, и то очень мутно. Если спать немного: часов пять, максимум, то есть, минимум, три – результат будет лучше. А если спать еще меньше, то либо просто провалишься в черноту, либо приснится какой-то бред на грани с реальностью. Понимаешь? 

Кирилл понимает. Не только мысль о снах, но и причины таких синяков под глазами юноши. 

– Самое сложное – проснуться, когда снится что-то охуенное, – говорит он, не договаривая, что хорошие сны ему практически не снятся, и он в большинстве случаев рад пробуждению. 

– Это точно. Но я убеждаю себя, что мой мозг – отличный сценарист, и он знает, когда надо прервать серию, чтобы концовка была эффектной и я с нетерпением ждал продолжения. 

– Скажи, ты позвал меня из жалости? – спрашивает Кирилл, тут же корит себя за глупый вопрос невпопад, но слово же, блять, не воробей, к сожалению. 

– Что ты имеешь в виду? – Андрей переспрашивает осторожно, будто ступая по минному полю. Будто ждет, что Кирилл вот-вот взорвется. 

– Не бойся, я не обижусь. Я имею в виду, что ты решил сейчас пообщаться со мной только потому, что тебе стало меня жалко. Тогда, после концерта. 

– Нет, я просто лелеял в голове план по отжиму твоего состояния. Такой ответ тебя устроит? – Андрей пытается спрятаться за бокалом, прижимает его к губам – и тут же понимает, что он пуст. 

– Устроит. Мне взять еще сидра? Или ты будешь что-то еще? 

– Бери теперь арбузный. Он тоже прикольный. 

Кирилл подходит к стойке, и девушка с очаровательным розовым пушистым каре краснеет. 

– Привет, мне сказали, что у вас есть прекрасный арбузный сидр. Будьте добры два. И давайте я сразу оплачу, картой, если можно. 

– Можно на ты, – улыбается девушка, – подождите одну секунду, пожалуйста. Наш терминал ужасно тормозит. 

– Ко мне тоже можно на ты. 

Он думает о том, что несколько лет назад он бы сам попросил у такой девушки телефон – очень он падок на кошачьи стрелки и веснушки. Возможно, тем же вечером он затащил бы ее к себе домой – или напросился бы к ней. Он все еще галантен с дамами, он все еще умеет производить на них хорошее впечатление, он даже может переспать с девушкой, только не на трезвую голову, потому что алкоголь притупляет в нем страх и ощущение внутреннего предательства. 

В такие моменты, как сейчас, он особенно остро ощущает, что тогда, полтора года назад, что-то внутри него разбилось вдребезги, и он это что-то склеил, как умел, только трещины никуда не исчезли. 

Дождавшись, когда из терминала с жужжанием выползет чек, Кирилл просит у девушки ручку и ставит на тонкой бумаге роспись. 

– Можно с тобой сфоткаться? – спрашивает девушка, ставя перед ним два стакана, – если тебе не сложно. 

– Не сложно, – и он улыбается в фронтальную камеру телефона. 

Когда он возвращается к Андрею, тот занят ковырянием стола. 

– Ты само очарование с поклонниками, – говорит он, – когда отдохнешь или хочешь произвести впечатление на кого-то. Я пока не понял. 

– И то, и другое, наверное. Зачем ты ковыряешь стол? Зачем ты ковыряешь мою личность? 

– Мне интересно. И стол ковырять, и смотреть на тебя. Я же писатель. Все писатели берут образы персонажей от реальных людей, ты же знаешь? Ты кажешься мне отличным персонажем. 

– Все-таки ты меня используешь, – вздыхает Кирилл. 

– Я использую всех, – последнее слово Андрей выделяет интонацией.

– То есть, это не я такой особенный? 

– Именно. Просто тебя мне «ковырять» особенно интересно. Почему-то. 

Кирилл понимает, что рано или поздно парень докопается до чего-то такого, что ему не понравится, вроде его сексуальных предпочтений, моральных травм или паскудного характера, но никак не может воспрепятствовать этому. 

Любовь Андрея – или хотя бы хорошее отношение – не купить за деньги, в отличие от Ильи. И есть в этом неуловимо приятное ощущение, типа, все как у обычных, нормальных людей, все на волю судьбы. 

Кирилл смотрит на него, на его короткую щетину, на серьгу в ухе – перевернутый крест, смотрит ему в глаза, и замечает, что они разного цвета. В полутьме это различие едва уловимо, один глаз – чуть зеленее, другой – чуть более голубой. 

Его почти перетряхивает – он с трудом сдерживает дрожь. 

– Не хочешь пойти покурить? – спрашивает Андрей, и Кирилл с трудом выдавливает из себя ответ:

– Давай минут через пять, я приду сейчас. 

Он не помнит, как оказался в тесном туалете бара – пара кабинок, раковина, неоновый свет, склоняется над раковиной, плещет себе в лицо холодной водой. Руки трясутся, как у алкоголика с вокзала. Он судорожно хватает воздух ртом – и все равно задыхается.

Как он сразу не заметил? Почему не увидел, что у него гетерохромия?

Прямо как у Марины. 

Что это? Карма? Та самая судьба? 

Он не знает. 

Может быть, думает Кирилл, он и заметил эту разноглазость, сразу, в первый миг – еще тогда, после концерта, поэтому и «щелкнуло» у него на Андрея, и только сейчас он понял, почему. 

Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Нет, не зря он сегодня вспоминал свои трещины и зализанные, но не зажившие раны. На них снова сыпнули соли. 

Когда они с Андреем выходят покурить, Кирилл надеется, что по его лицу не очень заметно, что он только что испытал. 

– Прости меня, конечно… – осторожно начинает Андрей, – ты можешь делать сколь угодно каменное ебало, но у тебя сигарета дрожит в руках. 

Кирилл молча смотрит ему за плечо, не решаясь взглянуть в лицо. 

– Ты в порядке? – от прикосновения он вздрагивает, смотрит на пальцы на его запястье, – ты можешь выговориться мне, если что. 

– Да. Да, все хорошо. Мне жаль, но, наверное, на этот раз моя очередь говорить «как-нибудь в другой раз» и убегать. 

Андрей кивает. 

– Надеюсь, я не сделал что-то не так, и мы еще встретимся. 

– Все хорошо. Я просто вспомнил… – вспомнил, что у него дома в тумбочке лежит ни разу не надетое обручальное кольцо? Вспомнил, как пришел на похороны, нахуярившись в хлам? Вспомнил, как в первый раз поправлял волосы, прядь которых упала на лоб, чтобы лучше видеть те самые разноцветные глаза? – вспомнил одну неприятную вещь. Призраки прошлого, знаешь. 

Кирилл достает из пачки еще одну сигарету и натягивает как можно более естественную и не похожую на оскал улыбку. 

– Я теперь знаю, как тебя найти. Я думаю, мы сможем еще пересечься. 

– Я рад. Мне не хватало знакомого вроде тебя, – Андрей приподнимает руку в жесте прощания, – тогда – до встречи? 

– До встречи. 

И, повинуясь внезапно накатившему порыву нежности вперемешку со смелостью, Кирилл обнимает его, прежде чем развернуться и броситься, как завещал Маяковский, в улицу. 

Уже в кровати его долго мучает мысль о том, что он столько всего не сказал сегодня Андрею – не сказал умышленно, утаил. Вся его жизнь – блядские недоговорки, маски и ложь.