☼☼☼☼☼☼☼☼☼☼

Волшебная лёгкость в теле и голове, перистые облака и ангелы в мокрых от долгого сидения на тучках одеяниях, приятная музыка и блаженное, но какое-то гадское, словно пресловутый Ким Минсок, чувство накрыли Сехуна с головой.

Он вяло барахтался в приятной истоме и скакал на единороге в облаке разноцветных и разнокалиберных бабочек и колибри. Мимо пролетали киви, апельсины и вертолёты с полуобнажёнными спасателями и пожарниками. Сехун им улыбался, махал рукой и призывно топорщил зад, когда они спускались к нему с небес, чтобы пощупать великую ценность.

Единорог благородно преклонял колени перед ними, позволяя добраться до своего драгоценного наездника.  Пожарные и спасатели радостно жамкали Сехуна и целовали взасос, он блаженно прикрывал глаза и радовался накрывающей его эйфории.

Единорог пел песни о космических пришельцах, а Сехун хмурился, пытаясь разобрать, что не так в зажимающих его мужчинах, пока не вскрикнул, окончательно понимая, что его беспокоило – прекрасные и желанные мужчины все как один походили на Минсока. Гадского Ким Минсока!!!

Сехун застонал и схватился за голову. Блаженные сны улетучивались со скоростью звука, оставляя взамен лишь крутящиеся лопасти вертолётов, которые застилали небо и заставляли кружиться голову Сехуна, будто он сам был частью летающей машины.

Внутри головы гудело похлеще, чем в трансформаторной будке, и редкое перекати-поле проносилось в виде разрозненных мыслей. Отчётливо звенели разбивающиеся о стену бутылки и звуки пенопласта по стеклу выносили мозг, а вносить обратно забывали. Во рту была пустыня со следами жизнедеятельности минимум двух караванов верблюдов.

Сехун поморщился и открыл глаза, тут же закрывая их обратно, потому что свет хлестнул по глазам, зрачки превратились в точки, отзываясь немыслимой болью, а Сехун готов был поклясться, что отчётливо услышал щелчок хлыста над головой.

Комната даже с закрытыми глазами кружилась и вращалась, но только в обратную от Сехуна сторону. Он чувствовал себя жертвой нечеловеческого эксперимента по исследованию возможностей человеческого тела. Даже спешащая по сосудам кровь приносила дискомфорт.

Наконец, вращение сошло на нет, и Сехун благостно выдохнул, но тут же ойкнул от накатившей слабости и тошноты. Казалось, что верблюды приводили своих друзей и каких-то шайтанов на тусовку, и они все вместе превратили его рот и желудок в общественный сортир и помойку одновременно.

Внезапно на него нападало волшебное чувство невесомости, сменившееся в мгновение повышенной гравитацией, и Сехуна размазало в ничто по месту, где он лежал. Сехун с закрытыми глазами ощупывал всё вокруг и понимал, что он лежит на большущей кровати. Потому что даже его длиннющие ноги не свисали с неё. Постельное бельё под руками приятное на ощупь, а не застиранное до  дыр.

Он вновь приготовился открыть глаза. Но совсем чуть-чуть, чтобы из-под опущенных ресниц осмотреться по сторонам. При движении глаз, на него накатила тошнота, и он зажал ладонями рот, борясь с пока ещё не сильными позывами. Он глотал воздух, стараясь унять поднимающееся внутри цунами.

Сехун зажмурился и тонко проскулил: «Пить!». Неважно, где он и с кем он. Уж явно не в общежитии, но пить хотелось смертельно. Язык будто прилипал к нёбу и потом со стуком валился обратно на торчащие шипы иссохшего от жажды рта.

– Людииии, – жалобно протянул Сехун и попробовал глотнуть.

Тишина служила ответом, лишь до боли знакомый смешок заставил напрячься, и Сехун едва сдержался, чтобы не распахнуть глаза. Следствием этого необдуманного поступка была бы рвота, а вываливать всё в незнакомом месте не хотелось бы. Хотя голос показался смутно знакомым, Сехун не сразу понял, откуда его знал. Слушаясь неясного желания, он вновь простонал:

– Люди? Кто-нибудь меня слышит?

– Ну, я услышал, тебе легче? – гоготнул…гадский Ким Минсок.

Сехун зашипел змеёй и подскочил с кровати, но мир перевернулся с ног на голову, пол покачнулся и ударил в лицо. Сехун лишь успел беспомощно взмахнуть руками и впечататься носом в мягкий ворс ковра.

– Ненавижу, – глухо простонал он и зажал рот рукой, борясь с новым приступом тошноты.

Он пополз по полу, как заправский партизан. Хотя и с закрытыми глазами. Незнание местности не способствовало нормальному передвижению, а закрытые глаза и вовсе делали миссию невыполнимой.

– Странно,  ночью просил называть тебя «котёнком», и стонал лишь  «мой господин, да, да, да», – вздохнул Минсок. – И вообще. Если ползёшь в ванную, то тебе немного не в ту сторону. Тебе нужно свернуть налево, гусеница.

– Ну всё, гад. Блевать буду прямо здесь, – пробулькал Сехун, скручиваясь на полу.

– Ээээ, – прошипел Минсок и подхватил Сехуна с пола.

Сехун сразу же сосредоточился на зажимании рта, вяло переставляя ноги и постоянно сотрясаясь от спазмов, пока Минсок едва ли не нёс его в направлении ванной, стараясь не прикасаться к животу агонизирующего Сехуна, за что Сехун был благодарен, хотя открывать рот и сказать «спасибо» он боялся.

Минсок аккуратно примостил Сехуна на пол и вручил в руки красный тазик. Сехун посмотрел в него и поморщился, тошнота накатила с новой силой, а Минсок спешно ретировался, хлопнув дверью. Сехун буравил таз тяжёлым взглядом, а потом огляделся. Увидел унитаз и пополз к нему.

Поднял крышку, посмотрел внутрь и закрыл. Блевать перехотелось. Зато жажда напомнила о себе. Сехун открутил кран и стал глотать живительную влагу большими глотками, отфыркиваясь и радуясь, что пустыню сменил оазис.

Сехун привалился к стене и попытался восстановить в памяти вчерашние события. Он точно помнил, как долго стоял на выходе из университета, просиживал штаны в парке, потом появилась идея принести себе радость и залить горе. Никогда этим не страдал, но идея показалась свежей и креативной.

Дальше был туман с прояснениями: склонившийся над ним Минсок с потемневшим взглядом, застёгивающий ремень безопасности; удивлённый Минсок за рулём. Что он такого мог сказать, что ходячий сарказм университета так умилительно хлопал глазами? Слова какой-то нелепой песни, которая пристала хуже банного листа к заднице, и жутко знакомый воющий эти самые слова голос.

Потом было как-то неудобно, и он пахом ёрзал по чьей-то спине, иногда сползая ниже. Ещё было прохладно и жёстко, как на полу, но не так жарко и неудобно, как на чужой спине. А ещё он точно помнил, как обнял несущего его на руках Минсока за шею и впился ему в горло зубами.

Минсок совершенно точно зашипел, как змея, и попытался отстранить Сехуна, но он впился клещом, а потом ещё и укус тщательно и долго зализывал, говоря, что он котик и его слюна волшебная. А укусил он его лишь потому, что Минсок гадский и совсем страх потерял. Минсок так тряхнул его, что Сехун затих, но всё равно продолжил мямлить, что он котик и  с ним надо поласковее.

Потом Минсок бросил его на кровать и ушёл. Сехун повалялся на огромной кровати, покатался по ней, а потом стал раздеваться, продолжая напевать про синих, как и он сам, пришельцев. Освободившись от одежды, он с удовольствием стал ползти по кровати с одной стороны в другую, наслаждаясь приятной прохладой шёлковых простыней.

Возбуждение накатывало толчками, потому вернувшегося из душа в одном полотенце Минсока Сехун наградил лицезрением своего обнажённого и возбуждённого тела. Как оказался в ванной, Сехун точно не помнил, но гель для душа он применил точно не совсем по  назначению, но приятно. Он сопротивлялся, когда Минсок вытягивал его из ванной, кусался и неугомонно лез целоваться, приговаривая, какой Минсок гадский и сексуальный,  особенно, когда злится.

Сехун  точно помнил злое шипение в ухо: «Не успокоишься, я тебя трахну». После чего он затих на мгновение, осмысляя предложение, и поцеловал Минсока на этот раз глубоко, чувствуя нарастающее возбуждение от того, как яростно ему ответили.

Притащив сопротивляющегося Сехуна в комнату, Минсок скрутил его и вжал лицом в постель, сел сверху и пообещал сунуть в рот ношеные носки перед тем, как возьмётся за исполнение угрозы. Шёлк простыней холодил разгорячённую после душа и оргазма кожу, а сидящий на нём Минсок вызывал странные желания.

– Ты совсем меня не любишь...я же котик, меня надо любить,  – в простынь невнятно прохныкал Сехун. – Гадский Ким Минсок.

– Люблю тебя, идиотина, люблю. Только заткнись уже. И вообще… Спи давай!

– Только после поцелуя в мои прекрасные губки, – простонал Сехун, выгибаясь всем телом и пытаясь сбросить сидящего на его ягодицах Минсока.

Минсок невнятно хмыкнул и слез с Сехуна, мгновенно провернувшегося на спину и призывно раздвинувшего ноги. Минсок тихо выматерился и завернул Сехуна в одеяло, спеленав его как младенца. В одеяле жарко и душно, и он стал похож на гусеничку, а его губы так и остались без поцелуя.

– Гадский гад, – простонал Сехун. – Жалко что ли? Козлина! Ненавижу. Всегда знал, что ты гадёныш. Богатенький золотой мальчик. Грозился трахнуть, а на деле пшик.

Сехун заткнулся от жадного поцелуя, завозился спеленутым телом, но вскоре расслабился в крепких объятиях и погрузился в прекрасные сны о единорогах и пожарниках. Сехун схватился  за голову и громко застонал.  Он вёл себя как последний идиот. От штормящих мыслей он начал раскачиваться и материть себя на чём свет стоит.

Он не помнил, чтобы Минсок выполнил угрозу. Но сидеть было крайне неудобно, зад простреливало болью, и лишь полностью погрузившийся в воспоминания мозг игнорировал ноющую задницу и сковывающую позвоночник боль. Неужели Минсок покусился на него? Неужели поддался на его пьяные уговоры?

– ГАД! – взвыл Сехун.

На крик тут же прибежал и  постучал в двери Минсок. Сехун забыл и о гудящей голове, и о тошноте, о пустыне и нагадивших там верблюдах с косматыми шайтанами. У него в голове билась только дна мысль, и та неправильная.

– Что? Скорую? – голос звучал обеспокоенно.

Ещё и врача, сволочь такая, предлагал, будто Сехун не снимет побои и показания врача перед тем, как пойти в полицию. Хотя кому он что докажет? Его слова против слов золотого мальчика, а по совместительству гадского Ким Минсока.

– На хрен сходи, гадская скотина! – провыл Сехун, хватаясь за ручку двери. – Покуситься на пьяного и беспомощного меня!

– Сехун, что происходит? – Минсок подёргал дверь, но та не поддалась. – Выходи.

– Уааааа!!! Я не могу, я голый, – прохныкал Сехун и отпустил ручку, ощупывая гудящий от боли зад и осматривая себя на следы преступления.

– Только сейчас понял, что ли? – рассмеялся Минсок. – Ты вчера наотрез отказался одеваться. Я захожу?

– Изыди! Ты меня соблазнил, гад… – едва не заплакал Сехун и вскинулся, зло глядя на дверь, за которой всё ещё стоял Минсок. Гадский Ким Минсок. – Небось ещё и выгонишь теперь, да?! Поматросил и бросил?!

– Это кто?! – рассердился Минсок. – Это когда?! Что ты несёшь?!

– Не входи!!! – взвыл Сехун, пытаясь найти хоть одно полотенце, но все благополучно плавали в мыльной воде, оставшейся со вчера. Халатов или даже шторки для душа как назло не было.

– Дурья башка! Я тебя бросать не собирался!  – Минсок вломился в ванную и прижал к себе сопротивляющегося Сехуна, который тут же шумно задышал.  –Да угомонись ты!

Сехун вяло брыкался в тисках его рук, но быстро затих, когда на шее Минсока обнаружил след от своих зубов. Хоть на экспертизу сдавай – всё отпечаталось идеально. И не прикопаешься же, чётко его клыки оставили особо глубокие следы. Шея воспалилась и покраснела, а след зубов темнел запёкшейся кровью.

– А я собираюсь? – всхлипнул Сехун, отчаянно пытаясь не думать о том, что он совершенно голый, а его прижимал к себе полуобнажённый Минсок.

– Только попробуй, – сказал Минсок и поцеловал его в ключицу, там, где ещё вчера прикусил, заставляя заткнуться. – И это ты меня соблазнял. А я доблестно держался.

– Значит, ничего не было? – грустно спросил Сехун, отстраняясь, чтобы заглянуть в бездонные глаза Минсока.

– Нет, – выдерживая взгляд и не отрываясь глядя на Сехуна, ответил Минсок. Сехун недоверчиво смотрел на него и кусал губы.

–А зад почему тогда болит?

– Потому что ты вчера грохнулся на пол, пока я дверь открывал, – усмехнулся Минсок и взъерошил оранжевые волосы на голове Сехуна.