☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Миснок не вышел, а выполз из самолёта, с трудом добрёл до выхода и воспалившимися глазами поискал такси. Ноги дрожали, голова была страшно тяжёлой, глаза жгло, липкий пот струился по телу, а кости будто бы крошились от собственного веса. С горем пополам засунув себя в такси, назвал адрес и постарался расслабиться, но тело всё равно сотрясала дрожь, перемалывая остатки сил. Из такси его вытаскивал выглянувший в окно лавки Чанёль, он же расплатился и внёс полубессознательного лиса в дом.

К вечеру, Миснок перестал метаться, что-то шептать, кого-то звать и крепко уснул, но охватившего его жара испугался даже вечно горячий феникс и тут же принялся вызванивать друзей из романтической поездки. Бэкхён едва услышав о брате, засобирался, и наутро они с мужем прилетели всклокоченные и нервные. Только Бэкхён из-за испуганного голоса Чанёля и странного состояния брата, а Чондэ из-за прерванной поездки.

Спустя час бакэнэко начал метать искры глазами и шипеть, как кот на собаку, потому что почувствовал себя мальчиком на побегушках. Утешало лишь то, что с ним так же носился Сехун, который едва заслышав о возвращении Миснока и о его болезни, прилетел спасать мягкие уши и хвост.

У Чанёля был какой-то крупный заказ, потому он погрузился в составление банкетного меню и подбора блюд в ресторане, оставив взъерошенных друзей. Но он искренне сочувствовал и постоянно названивал, раздражая ещё больше. Чондэ шипел и психовал, но выполнял все просьбы мужа. Бэкхён полдня вызванивал лекаря Ынхёка, начиная закипать, но ему это удалось в конце концов и он назначил встречу. Сехун забегал к Мисноку и будто невзначай трогал пушистый хвост спящего лиса, пока его, наконец, не прогнал разъярённый и обессиленный Бэкхён.

К вечеру заявился лекарь. Как всегда провокационно одетый или точнее сказать — раздетый. Из одежды на Ынхёке в любое время года красовались ботинки со шнуровкой и заклёпками, узкие штаны и распахнутая жилетка, открывающая взглядам привлекательное тело, испещрённое вязью рисунков лишь подчёркивающих изысканную красоту. В чёрных, как смоль, волосах запутались какие-то перья и бусинки, а хитрющие чёрные глаза были подведены и смотрели откровенно насмешливо.

— Ты б оделся, а? — шикнул бакэнэко, презрительно кривя губы от присутствия рядом этого…кхм…лекаря. Мальчик по вызову, а не врач. Да ещё цуру-журавль. А коты любят птичек. Правда, поглощать любят, а не разговоры разговаривать.

Ынхёк прищурил свои и без того узкие глаза и, оценив взглядом перекошенное лицо Чондэ, сунул ему конфетку в приоткрытый рот и выпроводил за дверь. Ким только хотел возмутиться, но какое-то эйфорическое спокойствие снизошло на него, и он умостился в плетёном кресле и задремал. Вскоре лекарь выгнал и возмущённого Бэкхёна, но конфетки не предложил, потому лис сидел под дверью, чутко прислушиваясь к звукам в комнате.

— Бэкхён, — позвал Ынхёк, — заходи. Значит, слушай. Мало того, что он схватил вирус, что быстро поправимо, учитывая ваш арсенал трав, — он поднял глаза на Бэкхёна и тот поспешно кивнул, подтверждая, что всё есть. — Он потерял хранителя, — лекарь указал на пустующее место на блестящей от пота груди Миснока. — Такое случается, когда демон откупается от более сильного противника или… — Ынхёк не договорил, перебив сам себя, побоявшись сказать вслух, что такое бывает, когда демон дарит хранителя кому-то. Ведь Бэкхён потом бы допытывал брата с пристрастием, пусть лучше думает, что откупился. — В общем, ты знаешь, что случается с нами без малыша-хранителя: агрессия, неконтролируемое проявление сил, безумие, а иногда и смерть, — Бэкхён неосознанно почесал грудь в том же месте, получая успокоение от такого незамысловатого действия и прикосновения к хранителю. — На то, чтобы создать нового духа, мне нужно три дня. Ваша задача — следить, чтобы Миснок никуда не делся. Ведь в таком состоянии с ним может приключиться всё, что угодно.

Бэкхён глубоко поклонился, благодаря лекаря за консультацию, и лишь только открыл рот, чтобы спросить о цене, как Ынхёк опередил его и, положив руку на плечо лиса, сказал:

— Для Миснока я всё сделаю бесплатно. Это будет наименьшее, чем я могу отплатить. Вот вам печати, — лекарь протянул стопку исписанных листов. — Ну, а травки от простуды, подберёшь сам. Не провожай, — Ынхёк направился к выходу, но оглянулся и бросил через плечо. — И да, я угомонил твоего мужа. Поспит до завтра, а то замотался котик маленько.

Лис открыл было рот, чтобы возмутиться, но махнул рукой, пусть муж поспит, хоть отдохнёт и бубнеть под руку не будет. Он укрыл клетчатым пледом своё свернувшееся в кресле ушастое счастье, тянущее губы в лёгкой улыбке, поцеловал приподнятые уголки губ, и пошёл готовить целебный настой, чтобы изгнать вирус прочь.

Бэкхён всю ночь промаялся с компрессами и вливанием лекарств в потрескавшиеся губы, под утро уснул, а когда с трудом разлепил веки, брата рядом не оказалось. Сердце заполошно забилось, и лис стремглав побежал вниз, не обнаружив Миснока на втором этаже. На встречу ему вышел Чондэ, тянущий на спине сонную тушку Миснока.

— Представляешь, просыпаюсь, а это чудо сидит рядом с закрытыми глазами и жуёт мой хвост! — бакэнэко фыркнул и рассмеялся. — Не столько больно, сколь унизительно, какой-то кицунэ обслюнявил моё сокровище!

— Но-но, — шикнул на него Бэкхён, — он мой брат, между прочим.

— Родство не даёт права жевать и слюнявить части моего тела! — поучительно сказал Чондэ, уложив на кровать тут же свернувшегося клубком Миснока. А Бэкхён прилепил спящему на бок печать. Бакэнэко повернулся к мужу и вскинул брови: — Что?

— Звони Сехуну, проси прийти пораньше, у меня есть одна мыслишка.

— Не понял, — удивился бакэнэко, пристально смотря в тёмные глаза мужа, подёрнувшиеся томной поволокой. — А…э…кхм… звоню.

Сехун явился быстро, перенесённый в лавку всклокоченным Чанёлем с корзинкой еды из его ресторанчика, из которой крайне аппетитно пахло. Чондэ, любящий вкусно поесть, потянул носом, но тут же притих под тяжелым взглядом мужа. Семейная чета быстро раздала указания и удалилась, сплетя хвосты. Чанёль смущённо улыбнулся и протянул корзинку Сехуну.

Чансын с фениксом с аппетитом умяли обед и даже немного поговорили. Сехун не замечал обожающего взгляда Чанёля, но всё же вежливо отвечал на вопросы, а не стоически игнорировал, как прежде. Так они и просидели у кровати мечущегося по кровати лиса, накладывая печати одну за другой до позднего вечера, когда их, наконец, сменил сладко облизывающийся Бэкхён и чуть хромающий Чондэ.

Среди ночи позвонил Хань и, отругав Бэкхёна, примчался в лавку, охранять и лечить прекрасное создание с пушистым хвостом, без которого не познал бы он счастья семейного. Хань вытолкал из спальни вымученных и клюющих носом кицунэ с бакэнэко, гордо сменив их на посту.

С утра до обеда Миснока сторожил неизвестно откуда возникший Исин, который успевал менять компрессы, вливать положенную порцию лекарства, укладывать порывавшего сбежать лиса, гасить печатями проявления сил, писать статью и отбрыкиваться от Бэкхёна, выгоняя его в лавку.

К вечеру явился Ынхёк, вызывая восторженные вздохи и пристальное внимание со стороны многочисленных посетителей лавки, которые не могли оторвать восхищённых взглядов от изящного лекаря-журавля.

— Граждане покупатели, магазин закрывается! — объявил Ынхёк и окинул взглядом зависших покупателей, которых стал подгонять Бэкхён, желая поскорее подарить брату хранителя.

Задержав многозначительный взгляд на чёрноволосом молодом тэнгу, выбирающего травы для сосредоточения и обучения, лекарь поднялся наверх. Тэнгу сглотнул и прижал найденную банку с травами к груди, вздрагивая от тихого дружеского шёпота на ухо: «Повезло же тебе, Йесон, сам Ынхёк на тебя посмотрел». Бэкхён вытолкал зависших студентов, забыв записать в книгу банку с чаем, что так и не выпустил из рук молодой карасу-тэнгу.

Друзья собрались в комнате Миснока, столпившись в углу и наблюдая из-за спины Ынхёка за его действиями. Тот покопался в сумке, извлёк флакончики и пузырьки, расставил их на прикроватной тумбочке и повернулся к ожидающим:

— Если есть желающие, то можете коснуться убежища хранителя, добавив немного своих сил. Касаться осторожно, подушечками пальцев, не давить и не обижать малыша, чтобы передать силу достаточно просто подумать о Мисноке.

Он протянул Бэкхёну пузырёк с гранёными боками, что казался пустым, но внутри внезапно что-то вспыхнуло и зашевелилось. Каждый из присутствующих касался бутылочки, и содержимое её вспыхивало и светилось всё ярче с каждым прикосновением.

— Простите, но теперь вы должны оставить нас, — тихо произнёс Ынхёк и кивнул на дверь. Никто не стал спорить, но каждому хотелось увидеть, каково это — получить хранителя не в детском возрасте.

Когда пузырёк вернулся к лекарю, а дверь за последним существом закрылась, он долго держал бутылочку в руках, что-то шепча, отчего огонёк внутри пузырька разгорался и сиял, даже сквозь сомкнутые ладони лекаря. Он приблизился к Мисноку, раскрыл лиса и протёр грудь каким-то раствором.

Затем открыл крышку пузырька, и оттуда выползла маленькая сияющая точечка, что соскользнула с ладоней Ынхёка, покружилась, устраиваясь на груди спящего кицунэ, и растеклась маленьким солнышком с изогнутыми лучами.

Миснок распахнул глаза, испуганно озираясь, но твёрдая рука Ынхёка уложила его обратно. Лис только открыл рот, чтобы возразить, но на языке уже растекалась приятной сладостью пилюля, и Минсок расслаблено опустился на подушки.

— Бэкхён-и, всё готово, — пропел Ынхёк, закрывая за собой дверь. — Пусть мальчик отдохнёт. И вы все тоже, — он кивнул на взъерошенных друзей. — И, да, Хён-и, как зовут того прекрасного юного тэнгу?

— Какого? Красноволосого или блондина?

— Брюнета, дорогой мой. Такого очаровательного брюнета с узкими глазами и милой улыбкой, — Ынхёк зажмурился и прикусил губу.

— Йесон, а что?

— Передашь ему, — Ынхёк протянул лису абсолютно чёрную визитку, зажатую между указательным и средним пальцами, и подмигнул.

— Вот это да, — прошептал Чондэ, выхватывая из рук мужа визитку без каких-либо надписей. — Мало того, что молодым да невзрачным заинтересовался, ещё и зачарованную визитку дал. Ну, дела…

— Молчал бы уже, — фыркнул Бэкхён, забирая визитку. — Много ты в красоте понимаешь. Меня вон выбрал, а я вовсе не…

— Чшшш, кто тебе сказал, что ты некрасивый или невзрачный? Ты самый красивый лис во всём мире!

— Это для тебя. А другие думают иначе.

— А чхал я на других! Потому что тебя сотворили боги для меня. Только для меня. Никому не отдам! — заявил бакэнэко и обнял растаявшего от его тепла и приятных слов мужа.

— Ну, ээээ, мы пошли, да? — басом поинтересовался смущённый Чанёль и семейная пара вздрогнула, вспоминая, что они здесь не одни.

— Ой, простите, — Бэкхён покраснел и смутился. — Спасибо вам всем! Без вас было бы гораздо тяжелее, а так мы все молодцы и справились. С Чанёля прекрасный ужин для всех нас.

— Ээээ! Лис, а ты не обнаглел часом? — хмыкнул Сехун.

— Молчи, чансын, я дело говорю. С феникса ужин, с нас с мужем оплата. Или ты предпочитаешь, заплатить сам или чтобы приготовил я?

— Не-не-не, — замахал руками Сехун и попятился. Жить ему ещё хотелось, желательно долго и счастливо, тиская до потери сознания умильного Миснока, который ещё даже не подозревал о своём счастье в перспективе.

Друзья распрощались и отправились по домам, а лис с бакэнэко, проверив спящего Миснока, уснули прежде, чем успели поцеловаться на ночь. События нескольких дней вымотали их нещадно.

Наутро сонный Бэкхён уловил аппетитный запах еды и, не открывая глаз, поплёлся на кухню, где оказался бодрый и пританцовывающий под тихую мелодию, льющуюся из приёмника, Миснок. Бэкхён кинулся с объятиями и хотел укусить брата за ухо, но не получилось — Минсок спрятал уши прежде, чем на них с клацаньем сомкнулись зубы брата.

— Ты представляешь, как нас всех напугал?! — Бэкхён ткнул брата в ребро и ойкнул от ответного тычка. — Как ты умудрился хранителя потерять? Сегодня же покупаем телефон, понял?! И никакие отговорки не принимаются.

— Ага, — Миснок кивнул, пропуская мимо ушей вопрос про хранителя, а про себя подумал, что пусть покупает телефон, может, и впрямь полезен будет хоть иногда. Да и носить его везде с собой он не обещал. — Давай за стол, — он поставил дымящуюся тарелку перед братом. — И ты иди, кошкодемон, — лис спрятал улыбку и с серьёзным выражением лица поставил перед бакэнэко его любимое блюдо. — Приятного аппетита, сони, а я в лавку.

Миснок спустился вниз, чувствуя на себе изумлённые взгляды брата и его мужа. Долго же он отсутствовал, на три дня задержался в Японии, кто его знает, сколько проспал с потерей хранителя, надо просмотреть книги записей, может, поправить всё, сходить к Сехуну за недостающими травами и корешками и вливаться в нормальную жизнь.

Звякнув, колокольчик известил о приходе первого посетителя. Им оказался мусок, военный страж — хранитель могилы воина, каким-то неведомым образом покинувший своё законное место среди бела дня. Пошатываясь, он вошёл в лавку и Миснок заметил крошащиеся латы каменного человека. Лис подбежал с защитным оберегом и прижал к груди мусока бумажную печать, камень перестал рассыпаться пылью и воин на лиса поднял благодарный взгляд.

— Чем могу помочь?

Дежурная фраза откровенно горчила и вязала язык. Потому что мусок не мог ответить. Миснок впервые видел согинов, каменных людей, не на кладбище и откровенно не понимал, что могло вынудить воина покинуть вверенную ему могилу. Он вздрогнул, когда к запястью прикоснулась холодная шершавая рука, и тяжело сглотнул, глядя в каменные глаза. Согины не владели речью, но при сильной концентрации могли посылать образы в сознание существ и людей.

Мусока звали Чонин, и он пришёл за зельем забвения, чтобы забыть одного юного художника, что уже несколько месяцев приходил на древнее кладбище и рисовал в скетчбуке, прислонившись спиной к многовековому дереву.

Каменная ладонь исчезла, оставив синяк, но Миснок даже не потёр запястье, он утопал в образах влюблённого в человека мусока. Такого он не встречал ещё никогда.

— Я помогу тебе, — сказал Миснок, преодолевая болезненный ком в горле и груди, — вот ещё обереги, повесишь на грудь, прежде, чем покинешь свой пост. Чтобы приготовить сильное зелье, мне потребуется неделя. Но надо, чтобы ты приходил каждый день после заката, я должен буду проверять зелье, чтоб оно соотносилось с тобой.

Воин кивнул и медленно удалился, а Миснок всё стоял и смотрел ему вслед, потирая грудь в районе сердца. Там словно свила кубло змея, ворочаясь и шелестя чешуйками, вызывая ноющую боль.

— Минсок, вот тут визитка, Ынхёк просил передать Йесону, я вложу в книгу, как студент вернётся, отдашь? Представляешь, журавль запал на ворона?! — Бэкхён помахал ладонью перед лицом застывшего брата. — Ау? Мин-а, ты чего? А это что?! — Бэкхён схватил запястье Миснока и с беспокойством осмотрел отпечатки ладони на светлой коже.

— Брат, всё в порядке. Угомонись. Я прервал вам поездку, прости.

— Да ладно, главное, ты в порядке! — взвизгнул Бэкхён и обнял брата так, что затрещали рёбра, а хвост ударил по спине расшалившегося младшего.

— Хён-и, я буду ревновать, — тихо сказал Чондэ, вызвав хохот у мужа, и получил его светлым хвостом по лицу.

Миснок отошёл в специальную комнатку и приготовил ингредиенты для зелья забвения, но вспомнил, что забыл взять потеряй-траву, которая придавала сильнейший эффект зелью. Он выглянул в лавку и застыл. Едва сдерживая слёзы, перед Бэкхёном стоял парень из видения, посланного Чонином.

— Я так больше не могу! — говорил парень. — Разве можно влюбиться в согина? Он же каменный человек, он страж могил! Но иногда мне кажется, что он следит за мной или движется… Что со мной не так?!

Миснок не решился выйти, чтобы не прервать рассказ парня, которого звали Тао. Он просил у Бэкхёна зелье забвения, потому что уже несколько месяцев его как на верёвке тянуло на древнее кладбище под раскидистое дерево к каменному стражу. Тао изрисовал уже не один скетчбук, выводя на бумаге одно и то же. Парень показал Бэкхёну альбом и Миснок вновь с трудом сглотнул. Тао рисовал Чонина. Только его.

Лис вышел из комнатки и перебил брата, который говорил, что зелье сложное и потребуется две недели, чтобы его приготовить и в нужной степени заговорить.

— Я сделаю для вас зелье за неделю. Но необходимо, чтобы ты приходил каждый день перед закатом, я должен буду проверять зелье, чтоб оно соотносилось с тобой.

Тао поднял влажные несчастные глаза на Миснока, принял из его рук бумажный пакетик с успокоительным чаем и, поблагодарив, ушёл. Брат развернулся и вскинул брови:

— Что ты задумал? — поинтересовался Бэкхён, оглядывая печальное лицо старшего. Миснок неопределённо пожал плечами и улыбнулся. — Вот не убедил. Брат, в чём дело?

— Ни в чём. О, — Миснок улыбнулся вошедшему студенту и махнул рукой, привлекая внимание. — Йесон, тут тебе просили передать.

Лис вышел из-за прилавка, сбегая от озадаченного брата, и протянул тэнгу чёрную визитку. Едва коснувшись пальцев Йесона, на ней проявилась надпись с именем и номером телефона лекаря. Тэнгу поднял неуверенный взгляд на Миснока и слабо улыбнулся:

— Спасибо.

— Не за что, приятного знакомства, — встрял Бэкхён и подмигнул смущённому студенту. — И если он откроет тебе своё истинное имя, то и ты не оставайся в долгу, ага?

— Ддда. Спасибо!

Студент побрёл на выход, позабыв о своём заказе, что всунул-таки в руки догнавший его Миснок. Бэкхён растянул губы в улыбке и мечтательно зажмурился, прошептал: «Ах, любовь», и взвизгнул, когда гибкий чёрный хвост оплёл его поперёк тела.

Каждый день в лавку перед закатом приходил поникший Тао, а после заката не менее несчастный Чонин. Тао плакал в углу, дожидаясь вердикта Миснока и пил успокоительные чаи, а Чонин тихо разрушался, изнывая от любви к человеку. В последний день Миснок попросил обоих явиться после заката.

Через неделю в лавку после заката явился мусок. Миснок попросил Чонина подождать на диване в соседней комнате, пока он закончит работу. Спустя минуть десять явился Тао и получил ту же просьбу, Миснок запер лавку и только собрался идти в комнату, как на него налетел ревущий, словно белуга, Тао.

— Чшшш, всё нормально, — прошептал Миснок, прижимая к себе дрожащего человека и поглаживая по спине.

— Что нормально?! Мне уже мерещится, что он здесь!

— Но он здесь. Он, правда, здесь. И он любит тебя не меньше, чем ты его.

— Но как? — Тао фыркнул, давясь слезами, и отстранился, чтоб заглянуть в глаза Миснока. и едва не отпрыгнул, заметив вертикальные зрачки, лисьи уши и хвост. — Это…это что?! — он указал на Миснока и отступил на шаг, упираясь спиной в чужую крепкую грудь.

Человек оглянулся и едва не потерял сознание — за ним стоял мусок, что преследовал его во снах и манил сильнее, чем улыбка Моны Лизы художников мира. Тао ухватился за шершавую руку и замер, глядя в глаза каменного воина, забывая обо всём.

— Чонин, Тао, — лис представил их друг другу. — Я не уверен, что вы можете полноценно общаться, потому говорю, вы оба пришли ко мне за зельем забвения, чтобы забыть друг о друге. Но сначала побудьте вместе и решите, хотите ли вы зелье по-прежнему или всё же признаетесь друг другу в любви и попробуете побыть в отношениях, а пока я оставлю вас.

Миснок вышел в каморку и закрыл за собой дверь. Ему хотелось верить, что эти двое разберутся в себе и отношениях, пусть даже каменный страж нем, а Тао до сегодня знал о существах только из сказок. Он осторожно выглянул из каморки спустя час и довольно улыбнулся: человек мирно дремал в объятиях каменного стража, а мусок осторожно касался волос спящего и улыбался.

Лис кивнул Чонину, тихонько прокрался, сунул в раскрытую каменную ладонь стопку оберегов и тихо поднялся в свою комнату. Брат с мужем были благополучно выпровожены из дома ещё с утра на романтический вечер в честь очередной их годовщины. Миснок позвонил перед закрытием лавки, чтобы уточнить, не собираются ли они возвращаться, но сдерживающий очередной стон в трубку Чондэ уверил, что они остаются в семейном гнёздышке и берут три дня выходных.

Чонин и Тао решили быть вместе, чего бы это им не стоило, брат с мужем жили у Чондэ, друзья появлялись по выходным, потому Миснок был полностью поглощён приготовлением любовных зелий к новому году, а потом и ко дню святого Валентина, который уже прочно засел в головах влюблённых всего мира.

Он старался не думать о том странном человеке, которого спас в горах, но сны, сговорившись с подсознанием, подбрасывали его образ каждую ночь. Миснок, никогда прежде не применявший сонные зелья, уже подумывал о возможности их употребления, чтобы избавиться от видения сладко стонущего и разнеженного Чунмёна.

А ещё его преследовал испуганный взгляд Чунмёна в ту ночь, когда Миснок сбежал, оставляя человека в больнице. Чунмён неотвратно менял мир лиса, заставляя сердце биться всполошенной птицей, а трогательный и открытый взгляд тёмных глаз или горячий чужой лоб, прижавшийся к собственным губам — вздрагивать от мурашек, ползущих по телу и невольной слабости коленей. Образ Чунмёна рос, множился, и его стало так много, что кицунэ было нечем дышать.

— Простите, но я не понимаю, — пробормотала девушка и протянула бумажный пакетик лису, указывая на надпись: — Тут написано «Ким Чунмён», а я Чхве ЧанЁн.

Миснок протёр глаза и уставился на свой ровный почерк. Это определённо был нужный пакет: травяной сбор для спокойствия и равновесия, что заказывала девушка. Но иероглифы, написанные собственной рукой, говорили об ошибке. Он взял бумажный пакет и, всунув туда нос, принюхался.

— Это ваш сбор, а вот в надписи ошибка, простите. Давайте я исправлю.

— Не стоит, раз мой заказ, пусть будет, не волнуйтесь. Просто было бы неловко, если бы я забрала чужой. Спасибо вам, Миснок, — девушка поклонилась и удалилась.

Миснок стал судорожно пролистывать журнал заказов, пытаясь понять, что за ерунда, он нашёл заказ девушки и решил исправить данные. Но из-под ручки настойчиво лезло имя «Ким Чунмён». Три попытки исправить его на имя девушки были неудачными. И когда он отчаялся исправить их, взгляд зацепился за страницы, исписанные ровными рядами с одним и тем же именем. Миснок в растерянности листал журнал и никак не мог понять, как такое случилось. Все записи Бэкхёна были «нормальными», с именами их клиентов и лишь записи Минсока были заполнены одним именем изо дня в день в течение уже трёх месяцев.

Лис схватился за голову и дёрнул за волосы, пытаясь привести себя в норму. Он обернулся к стеллажам, стараясь успокоиться. Ведь травы и специи всегда успокаивали и приносили в душу мир. Но сейчас вызывали лишь смятение, потому что все надписи на баночках и мешочках сливались в одно имя «Ким Чунмён». Миснок застонал и сбросил журнал со стола. На шум прибежал раскрасневшийся от поцелуев Бэкхён. Он замер на входе, игнорируя обвивший талию гибкий чёрный хвост Чондэ, Бэкхён смотрел во все глаза на разбушевавшегося брата.

Со стола слетел стаканчик с ручками, ваза с сухоцветами покатилась к ногам хмыкнувшего Чондэ, рассыпались по полу тщательно собираемые камни-обереги и звякнул, распадаясь осколками кувшин с водой. Бэкхён рванул было к брату, но его удержал бакэнэко:

— Чшшш, пусть выпустит пар.

Дверной колокольчик пронзительно звякнул и в лавку ввалился Чанёль, за ним неспешно прошествовал Сехун, нарочито небрежно избегая любого контакта со всем окружающим. Но оба замерли, увидев, бушующего лиса. Он сметал со стола и стойки оставшиеся мелочи.

— Что это он? — тихо поинтересовался Чанёль.

— Бесится, — так же негромко ответил Чондэ, упуская из рук вырвавшегося Бэкхёна, который кинулся к брату, защищая стеллажи своим телом и не позволяя разорить их дело. — А вы, ничего так подготовились, да, — хихикнул бакэнэко, разглядывая гостей. — Насколько я знаю, сегодня не его день рождения. И даже не мой.

— Я…это, неудобно с пустыми руками, — пожал плечами Чанёль, держа в руках перевязанную шпагатом коробку с тортом. — Я всё равно испёк, не пропадать же ему. Да и мы договаривались поиграть в настолки.

— А ты что с веником припёрся? — повернулся к Сехуну Чондэ.

— Ээээ, — глубокомысленно протянул тот.

Но их светскую беседу прервал грохот повалившихся на пол сцепившихся Миснока и Бэкхёна.

— Может, разнять? — поинтересовался Чанёль, начиная искрить от накалившейся и совершенно неясной для феникса обстановки в лавке друзей.

— Нееее, — протянул Чондэ и расплылся в улыбке, наблюдая, как в негодовании бьют воздух хвосты и как умильно прижимаются светло-рыжие и русые ушки братьев. — Я, знаешь ли, люблю смотреть на своего маленького раскрасневшегося демона.

— Я сказал, пусти! — рявкнул Миснок и сбросил с себя удерживающие руки. Но всё-таки лёгкая потасовка позволила выпустить застлавшую глаза ярость. Он вроде немного успокоился, но тут же решил наброситься на друзей, пусть и не буквально. — Ты, — ткнул он пальцем в брата, — выдыхай. На бакэнэко своё внимание переключи. Больше толку будет. От неудовлетворённости он особо дерзкий. Закатал бы его, чтоб стоять не мог.

Чанёль вылупил и без того огромные глаза, Сехун покраснел, а Чондэ хотел сказать что-то колкое, но поперхнулся словами, когда до него дошёл смысл сказанного воспитанным Мисноком, Бэкхён пронзил любимого таким взглядом, что коленки мелко задрожали. Умели эти лисы одним взглядом заставить трепетать.

— А тебя, кот драный, — Миснок повернулся к Чондэ, — я в бараний рог скручу, если будешь на меня хвост пружинить и брата обидишь. И плевать мне, что у тебя тёмная аура. Ты понял меня, пушистик?

Сказано было так, что у Чондэ в основании позвоночника пробежал электрический разряд, превращаясь в мурашки размером со слона, что с топотом пробежали по телу, трубя хоботом, и у бакэнэко не нашлось и слова против. Потому что Чондэ чувствовал, да, свернёт и скажет, что так и было. И никакие силы не остановят разъярённого лиса.

Чанёль неловко топтался, переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда девать принесённый торт и куда бы сдымить, лишь бы не быть свидетелем ссор. Сехун вальяжно привалился спиной к стене и упорно игнорировал влюблённый взгляд огромных глаз, который иногда скользил по нему и вновь возвращался к семейным разборкам.

— Чанёль, — громко выкрикнул Миснок, обращая на себя внимание, –хватит мяться! Сказал бы уже этому тупому чансыну, насколько он ошибается, принимая тебя не пойми за кого! Ты же фэнхуан, ты же мощь, огонь и перерождение! А он до сих пор думает, что ты низший дух огня! Ты сам-то веришь в то, что ты феникс? Ты бесстрашен, только если нет рядом его! А перед ним робеешь, как школьник. Признался бы, что любишь, птичка певчая!

Чондэ с Бэкхёном, пышущим негодованием и немного помятым, посмотрели на удивлённого и растерянного тирадой Миснока Чанёля. Он стоял, не зная куда девать глаза и руки. Коробка с тортом, перетянутая жгутом начала тлеть и бакэнэко подскочил и забрал торт, от греха подальше убирая произведение рук феникса, состоящее из вишенок и сливок.

— А ты, — Миснок повернулся к Сехуну, — ещё раз тронешь мои уши, познаешь силу лисих когтей, клыков и проклятий.

— Но они же так трогательно заламываются, — начал было Сехун, протягивая руку к прижатым от ярости к голове ушам.

Миснок неуловимым движением произвёл захват и выкрутил руку хранителю так, что тот всхлипнул и выронил букет из ослабевших пальцев другой руки. Лис едва удержался, чтобы не прокусить подставленную шею или не оторвать к чертям загребущую конечность, прошипел чансыну:

— Ты смотри, хранитель, чтобы тебя Чанёль в тёмном углу не заломал. А то он давно мечтает о тебе, влюблённый идиот. А ты, ты — слепой идиот. Два идиота — пара. Хочешь оберегать, обрати внимание на это ушастое недоразумение, он добряк и душа компании, но неуклюжий и несчастный без тебя, храни его, люби его, а я тебе не нужен, понимаешь?!

Он поволок несопротивляющегося и обомлевшего от происходящего Сехуна к Чанёлю, вложил онемевшую руку хранителя в горячую руку феникса и пробурчал:

— Благословляю, дети мои. Будьте счастливы и держитесь подальше от моих ушей и хвоста, — и уже гораздо тише фыркнул, — придурки.

Парни стояли, онемев и не в силах хоть что-то сказать. Такого Миснока не видел даже брат, который потерял дар речи и лишь хлопал глазами, порываясь что-то сказать, но лишь открывал рот и закрывал его, не находя нужных слов. Уходя, лис хлопнул дверью так, что в двери треснуло стекло, Чанёль с Чондэ вздрогнули, а Сехун испуганно икнул.

— Вот это да!!! — восторженно прошептал Чондэ. — А у тебя брат — горячая штучка! Эй, Хён-и, ты куда?

Бэкхён выбежал за Минсоком, оглядел тёмную улицу, но никого не увидев, помчался вперёд, обнюхивая каждый угол. Вскоре его догнал всклокоченный Чондэ, что тоже принюхивался и фыркал от кислого запаха проходящих мимо инугами. Но Минсока и след простыл. И где его искать, Бэкхён не имел представления. Чондэ обнял всхлипнувшего лиса и прижал к себе:

— Он вернётся, верь. Это же Минсок, он не бросит тебя надолго наедине со мной. В нём немыслимымо уживается понимание того, какой ты у меня страстный и при этом не покидает образ нецелованного и целомудренного младшего братишки. Даже несмотря на случайно увиденное соитие, — Чондэ хрюкнул от смеха, поцеловал поникшие ушки, а потом и прикушенные губы, тем временем гибкий хвост оплёл лиса за пояс, бакэнэко успокаивающе заурчал и повёл мужа назад в лавку.

Сехун и Чанёль всё так же стояли и безотрывно смотрели на сомкнутые руки. Когда в дверь ввалилась семейная чета, чансын вздрогнул и посмотрел в тёмные, полные обожания, глаза феникса. Хранитель так и застыл, не найдя слов, утопая в жгучем взгляде.

Тем временем Бэкхён загремел чайником, а Чондэ принялся распаковывать торт, принесённый Чанёлем. Бакэнэко оглядел замерших друзей и нарочито громко сказал:

— Сегодня решил побаловать Бэкхёна перепёлочками. А оказалось, что это не перепёлки. Это были голуби. Кругом обман, ложь, фальсификация! Я требую сатисфакции и правосудия!

Чанёль хмыкнул, а Сехун моргнул, сбрасывая волшебное очарование с ресниц, но оставляя в закутке памяти этот тёплый и проникновенный взгляд. Веселье семейной четы плескалось через край, и неловкость быстро позабылась за чаем и разговорами. Лишь сплетённые пальцы не хотелось размыкать и улыбки то и дело озаряли лица феникса и чансына.

Миснок не сразу понял, куда бежал и зачем. Осознание чего-то нереального гнало его вперёд, заставляя чисто механически переставлять ноги, не обращая внимания на всё вокруг. Было неважно, насколько прекрасна ночь, что даже видны звёзды и танцующие в лунном свете духи. Мисноку было всё равно, внутри билось что-то новое и неизведанное, то ли разъедая изнутри, то ли даруя крылья и неуязвимость.

Лис бежал и бежал, не чувствуя земли под ногами, пропуская всё мимо ушей и глаз. Пришёл в себя уже на старом кладбище, рыдающим в объятиях мусока и его человека, выплакивая свою боль и страх.

Тао гладил Миснока по спине и рассказывал, как метался, боясь признаться в любви к каменному воину. Как он мучился, не зная, что мусок живой. А Чонин стоял нерушимой стеной рядом, всеми силами излучая утешение.

— Ты даже не представляешь, как я себя изводил. Я считал себя и уродом, и извращенцем, и больным на голову. Ну, это мыслимо, влюбиться в стража могил? — Тао усмехнулся и поднял сияющий взгляд в звёздное небо. — Он воистину прекрасен, ты согласен? Но влюбляются не только в лицо. Я узнал историю человека, чью могилу он хранит, придумал ему характер и рисовал, как безумец.

— Ты отлично рисуешь, — заметил лис и Тао благодарно кивнул, сжимая каменную ладонь любимого.

— Чонин мне снился ночами, везде мерещился, если у меня не удавалось приехать, занимал каждую мысль. Сердце выскакивало из груди и бросало в жар. Иногда я подвисал на лекциях, а придя в себя, обнаруживал его портрет. Это такое сладкое безумие — любить.

— Пушистый мой хвостик, — вздохнул Миснок, он понимал, всё, что описывает Тао, переживает он сам по отношению к Чунмёну.

А, значит, всё-таки любовь. Любовь к человеку, смертному, к бабочке-однодневке, любовь, горячая и болезненная, и от этого становилось одновременно горько и сладко. Потому что это могло быть и безответное чувство, которое может поглотить и уничтожить или дать толчок к саморазвитию и постижению себя, а, может, оно окажется взаимным? Хотя… с чего бы?!

Но, несмотря на тянущую боль в груди и странное онемение в пальцах, стук в висках и подкатывающие слёзы, сердце билось сильно и ровно, ради кого-то другого. Искренне и чисто. Не об этом ли он мечтал? Втайне немного завидуя брату с мужем, и даже немного Чанёлю, что так долго мучился с безответной любовью. И боялся, что причинил боль, сведя Чонина с Тао.

Тяжёлая каменная ладонь легла на плечо, посылая волны благодарности, и лис окончательно успокоился, понимая, что никого бы не свёл, если бы они были против. Он встретил рассвет с друзьями и отправился обратно, недоумевая, как умудрился вчера столько пробежать.

Вернувшись домой, он застал разобранный диван, на котором спал Сехун, рядом в кресле немыслимо извернувшись дремал Чанёль, стол был завален грязной посудой, остатками торта, бутылками вина и костями. Из комнаты Бэкхёна доносились стоны. Миснок покраснел и сглотнул. Но вслед за стонами посыпались проклятия и лис, не сдержавшись, рассмеялся. Похмелье, дело такое. Он принёс всем стаканы с водой и лекарством, навёл порядок на кухне, сунул в зубы банан, а в карман яблоко, спустился в лавку.

Несколько месяцев Миснок пытался найти Чунмёна, но скандал с группой альпинистов был замят, архивы закрыли, а как ещё вычислить его, лис не знал, потому что не желал подключать никого из знакомых для поиска человека, который врос в его сердце и пустил корни.

Спустя ещё время, когда кицунэ уже отчаялся, звякнул колокольчик и в лавку просто вошёл Чунмён. И сердце ухнуло вниз, пробивая пол, а потом подскакивая до самой глотки, и начало плясать ирландскую чечётку, отбивая бешеный ритм.

Второй день после встречи принёс признание Миснока в том, что они с братом и его мужем не люди и необычную реакцию Чунмёна, которая вселила надежду на возможное совместное будущее.

Первый поцелуй вообще снёс крышу. В душе танцевали мультяшные цветочные феи Динь-Динь, размноженные на ксероксе, осыпая конфетти и волшебной пыльцой. Очень хотелось оставить человека возле себя, но бдительный младший братишка быстро выпроводил слабо сопротивляющегося от счастья Чунмёна.

На третий день, после встречи, к вечеру, когда привычно собрались друзья, Миснок представил Чунмёна, как официальную пару, но не ожидал такой реакции. Ведь отношения Чонина и Тао они поддержали и поняли, а тут разразился скандал, засверкали глаза и полетели искры. Сехун громко фыркнул и высказал предположение, что лучше бы обратил внимание на бессмертных. Чанёль промолчал, потупив взгляд. Бэкхён слабо улыбнулся, а вот Чондэ вскипел.

— Придурок, — фыркнул Чондэ. — Нашёл бы себе кого подостойнее. И поживучее, чем этот, — бакэнэко указал на сжавшегося Чунмёна с блестящими от слёз глазами.

Миснок ударил коротко, без замаха, а не ожидавший от него такого подвоха Чондэ не успел уклониться. Удар был болезненный и сильный, но меткий. Ни сломанного носа, ни подбитого глаза. Бакэнэко пробежался языком по зубам — все на месте и даже не шатаются. А вот губа лопнула знатно и кровь бодро стекала по подбородку и капала на чёрную рубашку, впитывалась и терялась, оставляя лишь слабый аромат свежей крови в воздухе.

— Эй, лис, держи себя в руках, — буркнул Чондэ, вытирая тыльной стороной ладони разбитую губу и отодвигая кинувшегося на помощь Бэкхёна.

Миснока от бакэнэко оттянул Чунмён, удерживая поперёк груди и приговаривая, что он не стоит того, чтобы ссорились родственники, и что Чондэ прав. Сехун жевал губы и поглядывал на разбушевавшегося Миснока. Таким красивым он не видел его никогда, даже тогда, когда его едва ли не насильно лис вручил в руки Чанёлю. Пышущий от праведного гнева, но неожиданно бледный лицом с чёрными глазами. И куда подевался мягкий искристый янтарь, вытесненный непроглядной тьмой? Он был красив и страшен.

Под его взглядом сжался даже бесстрашный Чанёль и замолчал неумолкающий Бэкхён, Чондэ тоже притих, а Сехуна и вовсе передёрнуло. Он никогда не принимал лиса всерьёз с его чувствительными ушками и хвостом, мягким и покладистым характером и необычной красотой. А сейчас Миснок был гораздо опаснее разъярённых Чанёля или Чондэ. И это пугало до пятен перед глазами и бегущего по позвоночнику холодка. Сехун неосознанно прижался боком к фениксу сильнее, вызывая тем самым толпу мурашек и широкую улыбку у Чанёля.

— Я держу себя в руках, но чувствую что вырвусь. Ты вот смог контролировать свои чувства, когда влюбился в Бэкхёна? Смог? — Миснок сжал кулаки до хруста и прожигая Чондэ взглядом. — Я же знаю, я знаю, что не смог. Вспомни себя, каким жалким ты был, когда не мог признаться ему, боясь отказа. Ты даже наплевал на мнение своей семьи. Напомнить, как ты приходил искать зелье? Напомнить, какое?

Бэкхён вздрогнул и внимательно посмотрел на опустившего голову Чондэ. Он даже не подозревал, что вечно улыбчивый бакэнэко мог прийти в лавку и просить брата о зельях.

— Жизнь людей коротка. Она будто жизнь бабочки-однодневки, яркая, красочная, насыщенная, но короткая. Я знаю, вполне возможно, что никогда больше не смогу полюбить. И всегда в моём сердце будет лишь один человек. И я знаю, на что иду. Как и Чонин, который полюбил человека. Вы задумывались над тем, каково ему? Он же не мы, куда хочу, туда иду, он даже словами высказать свою любовь не может.

Лис оглядел притихших друзей. Бэкхён жевал губы и смотрел на понурого Чондэ, Чанёль наблюдал за Сехуном, что не мог оторвать от Миснока глаз. Чунмён ощущал под ладонью сильное сердцебиение лиса. Сердце колотилось так, словно готово было сломать рёбра и пуститься вскачь.

— Он же согин, он каменный дух-хранитель. Но и он полюбил. Вы же все помните, как они мучились, не смея признать свои чувства? Как крошились латы и истекало кровью каменное сердце, как плакал человек и молодое лицо расчерчивала сеть болезненных морщин? Но они приняли правильное решение. Лучше быстро сгореть, чем вечно тлеть. Чанёль, ты согласен со мной?

Феникс кивнул, и, не стесняясь горящих взоров, обращённых к нему, взял Сехуна за руку и притянул к себе, обжигая поцелуем губы. Чансын-хранитель смутился своих алеющих губ и красного лица и спрятался за могучую спину Чанёля, пытаясь отдышаться от первого в их отношениях поцелуя.

— И я знаю, — продолжил Миснок, — что со смертью Тао, навеки застынет и каменный страж. Навеки! Вы понимаете? Это мы будем жить, встречая новых людей и существ. Даже если судьба разделит нас с любимыми. А он простой мусок, он военный страж, ему некуда идти, некуда применить свои силы, кроме как на охрану усыпальниц. Он будет один до конца мира, пока время не рассыплется в прах. Хотя, зная Чонина, я догадываюсь, что охранять он будет уже иную могилу, — Миснок улыбнулся немного вымученно, но светло и ярко. — Ведь лучше ценить каждое мгновение рядом с любимым и перебирать сокровища воспоминаний, чем вечность пробыть одиноким. Я прекрасно знаю, что мой любимый рано или поздно умрёт. И всё понимаю. Я не маленький, — Минсок протянул руку Киму. –Мён-и, прости меня. Прости за моих близких. Идём отсюда.

Они медленно шли по улице, рука в руке, сердце к сердцу. Лис не смел ничего сказать, ведь, по сути, Чондэ был прав и Миснок мог выбрать любого другого, но он выбрал непростой путь любви к смертному. Который сейчас шёл рядом и думал примерно о том же. Ведь он мог взять и уйти. Да, оставить своё кровоточащее сердце в лавке, но уйти. Глядишь, Миснок бы и остыл со временем. Ведь никто не знает, каково ему будет видеть, как стареет Чунмён, как слабеет и умирает. А лис так и останется прекрасным юношей и будет оплакивать старика. И любовь, возможно, больше никогда не придёт к нему. Мог ли он такое позволить? Выходит, мог. Потому что лис сейчас рядом, он не отказался от него. Он принял правила игры. Чунмён потянул Минсока на ближайшую лавочку, повернулся к нему и тихо сказал:

— Минсок, я хочу, чтобы после смерти моё тело кремировали и засыпали прах в песочные часы. Чтобы играя в настольные игры со своими друзьями и братом, ты знал, что я рядом. Всегда. И говорил игрокам: «В моём любимом столько-то минут». А когда время истекало бы, означая конец игры, ты бы поглаживал часы и говорил: «Раунд, переворачивай, поехали».

— Дурачок, — выдохнул Миснок, вымученно и горько улыбнулся и прижал к себе Чунмёна, вдыхая абрикосовый запах шампуня, пропитавший его человека и въевшийся под собственную кожу. — Только не плачь, не надо. Мы справимся.

Миснок отодвинулся и внимательно посмотрел в глаза человека, с которых срывались солёные капли и расчерчивали прекрасное лицо, он осторожно вытер большими пальцами слёзы со щёк Чунмёна и улыбнулся. Чунмён завис на улыбке и захотел удариться головой об стену. Потому что потерял столько времени. В воздухе повисло молчание и, казалось, отчётливо слышался треск электричества.

— Идём дальше, а? — Чунмён оторвался от созерцания, словно светящихся глаз, в которых отражался только он, встал с лавочки и закружился, расставив руки, ловя ртом редкие снежинки и едва не крича от счастья.

— Идём, — улыбнулся Миснок. — Я покажу тебе вид на город. Ставлю банку кошачьей мяты наглеца Чондэ на то, что ты никогда такого не видел!

И потянул человека обратно к лавке, свернул сразу же за ней и попросил Чунмёна закрыть глаза. А для верности обнял со спины и прикрыл тёплыми ладонями прохладные веки. Повёл вперёд, ловко направляя, а потом отвёл руки и разрешил открыть глаза, усаживая на скамью. Чунмён проморгался и восторженно выдохнул.

Внизу раскинулось сверкающее разноцветное море. Огни автострад и небоскрёбов, неоновые рекламы и фонари мерцали и переливались. Это было невероятно, и Чондэ остался при своей баночке с кошачьей мятой, потому что Миснок был прав, такого Чунмён не видел, даже с высоты горных вершин. Возможно, тому виной тепло сидящего рядом Миснока, обнимающего его одной рукой; горячий бок, к которому он прижимался, и ощутимый взгляд, на который невозможно не ответить.

И Чунмён ответил, переводя взгляд с искрящегося города в горящие янтарём глаза. Дыхание сбилось, словно получил под дых, любовь во взгляде выбивала землю из-под ног. Никогда на Чунмёна не смотрели ТАК. Никогда не целовали так, что коленки становились ватными и ноги не держали, будто проваливаясь в асфальт.

И сейчас он таял от нежных прикосновений к губам, скулам и подбородку, поочерёдно к векам и ушам, к шее. Он плыл от горячих рук на боках и бёдрах, плавился от пышущего жаром тела и настойчивых губ. И это был просто поцелуй и объятия. Что же будет, когда они окажутся наедине и некому будет их отвлечь, Чунмён старался не думать, потому что тело скручивало болезненным желанием, и жар распространялся по телу, концентрируясь внизу живота.

Чунмён почувствовал ледяное прикосновение между лопаток и со стоном выгнулся, стараясь избежать повторного. Миснок отстранился от припухших губ и зашипел, тут же вскакивая на ноги и заслоняя собой Чунмёна.

— Беги! — отдалось набатом в голове человека, но он лишь негодующе покачал головой.

— Не уйду. Почему ты меня гонишь, Минсок?

Ответа не последовало, зато Чунмён, выглянув из-за плеча лиса, не увидел огней города. Была лишь клубящаяся тьма, что окутывала пространство впереди и тянула щупальца к ним.

— Беги, — с болью в голосе. — Беги, любимый, прошу. Пока не поздно.

Но Чунмён лишь крепче вцепился в лёгкую куртку Миснока, комкая ткань. Его сдерживали горячие руки, не позволяя стать рядом. Лис вздохнул и с его пальцев сорвался синий огонёк, что тут же унёсся прочь. А затем Чунмён почувствовал, как пальцы онемели и разжались, выпуская смятую ткань, как его окутало синее тёплое пламя, образуя своеобразный купол и отделяя человека от всего…

— Минсок, что происходит? — вскрикнул Чунмён, видя, как щупальца тьмы ударили лиса, и тут же отползли, полыхая.

Миснок встряхнулся и воздух разрезали несколько хвостов. Раз, два, три. Чунмён ахнул и прижал ладонь к губам — девять! Девять хвостов били воздух, отражая атаки. Руки взлетали и опускались, с них рвалось лисье пламя, уничтожая клубы темноты, отбрасывая подальше от дрожащего под куполом человека. Чунмёну не было страшно за себя, он боялся за Миснока. Боялся до выкрученных пальцев и беззвучного крика. Потому что он ничего не понимал, но чувствовал, что противник очень опасен и в разы сильнее.

Тьма хлестала наотмашь, разрывая воздух и ткань одежды на лисе. Но всё так же отступала, охваченная синим лисьим огнём. В клубящемся водовороте вырисовалась тёмная фигура, и по ушам ударил высокий неприятный смех. Из рассечённого хлёстким ударом плеча брызнула кровь, в фонаре прямо над Чунмёном лопнула лампочка и осыпалась осколками наземь, дикий смех взлетел в небеса, а время будто замедлилось.

Почувствовав кровь, тьма словно обрела зрение и теперь била точно, метко и страшно. Изорванная одежда пропиталась кровью, шерсть свалялась, но Миснок всё так же стоял, прикрывая собой человека и отбиваясь. Смех бил по ушам, и тьма смыкала кольцо вокруг лиса и защищённого щитом человека всё плотнее. Звуки затихали, только какое-то шуршание, словно тысяч чешуек, и противный смех настойчиво лезли в уши тошнотворными пробками, вбиваясь в мозг, заглушая всё, даже стук собственного сердца.

Тьма обвила сначала одну лодыжку Миснока, потом вторую, запястье и шею, смыкаясь всё крепче вокруг, словно пылающего синим лиса. Хвосты резали воздух на ощутимые пласты. Но вскоре и они стали пропадать из виду, скрываясь под непроглядной чернотой.

Сердце выскакивало из груди и щемило, будто сжатое чьей-то сильной рукой, в висках колотили барабаны, и набатом звенела почти полная тишина вокруг, воздух вдыхался с трудом, словно вмиг став вязким. Не вдохнуть. Просто физически больно и не справиться с накатившим ужасом.

Миснока полностью опутали тёмные щупальца и он исчез во тьме. Чунмён хотел закричать, но горло сдавило, воздух в груди превратился в утыканного колючками ежа и отказался вдыхаться и выдыхаться. Резал грудь и горло, растопырив колючки. Кончики пальцев закололо, и Чунмён с силой сжал кулаки, стараясь унять пронзающую тело боль и стуча по полупрозрачной стене защитного барьера. Сердце рвалось туда, в круговерть тьмы, туда, где Миснок, внутрь, и от этого хотелось кричать и царапаться. Но стена не поддавалась. Лишь сделалась чуть тоньше и прозрачнее. Внезапно тьму разрезали мелкие сполохи, что быстро сливались в полноценное очертание девятихвостого лиса, чернота полыхнула изнутри, осыпалась с неприятными шлепками и исчезла.

Из-за угла лавки выскочили друзья лиса и застыли от увиденного. Защитный купол исчез и Чунмён бросился к Мисноку, который вымученно улыбнулся и протянул руки к плачущему человеку.

— Цел? — лис обнял Чунмёна, потом отстранился, положил руки на предплечья, осмотрел с ног до головы и довольно кивнул, — цел. Слава богам, — выдохнул Миснок, наваливаясь всем весом на Чунмёна. Тот хотел кричать, но лишь крепче сжимал в объятиях окровавленного лиса. Глаза заволокло жгущей пеленой, слёзы мешали видеть и туманили разум.

— Миснок? — тихо прошептал Чунмён, не веря в происходящее. Горячая кровь струилась меж пальцев, болезненный ком в горле мешал дышать, тело отказалось действовать, а мозг соображать, складывая из разрозненных картинок пазл.

Воздух разрезал крик Бэкхёна, полный боли, и Чунмён дёрнулся, как от удара, замечая рвущегося из объятий Чондэ Бэкхёна и бледных Чанёля с Сехуном. Лис рванул к брату, выдираясь из рук, бакэнэко лишь вздохнул и покачнулся, словно потерял опору. Бэкхён оттолкнул Чунмёна и тот отлетел, больно ударившись спиной о скамью.

 — Сехун, держи его, — приказал Бэкхён, обнимая брата и аккуратно опуская его на землю. Он гладил его по спутавшимся от крови волосам, немного дико улыбался и приговаривал: — Всё кончилось, мой хороший. Я знал, что мой братишка опасен и силён, как армия богов.

Чанёль и Чондэ стояли поодаль, не решаясь подойти. Поверить в то, что видели, было сложно даже им. Они знали, что по силе кицунэ превосходили всех демонов. Но и для них стало неожиданностью то, что Миснок — обладатель девяти хвостов и что он один смог уничтожить падшего бога, который терроризировал их город не одно столетие.

Кто бы знал, что для того, чтобы избавить мир от ещё одной угрозы, нужно было выставить против падшего простого и спокойного травника. Маленького и тихого, на первый взгляд, лиса. Симпатичного и стеснительного Миснока с чувствительными ушками и до смеха трепетной заботой о хвостике, в который сливались девять, пряча его силу от других.

— Я не понимаю, — прошептал Чанёль и сильно потёр лицо руками, — не понимаю. Как? Как он умудрился уничтожить этого озверевшего монстра и при этом удерживать защитный купол? — он беспомощно посмотрел на Чондэ, но тот застыл, глядя на мужа.

— Миснок, Миснок, — продолжал звать Чунмён, выкручиваясь из цепких объятий словно окаменевшего Сехуна. — Пусти меня! Пусти!!!!!

— Это всё из-за тебя, гадкий человек, ненавижу! — Бэкхён отвернулся от исказившегося болью лица Чунмёна и посмотрел на Сехуна. — Убери его, — прошипел лис, прожигая взглядом человека. — Иначе я за себя не ручаюсь. Я разорву его к чертям, если он приблизится!

Чунмён словно не слышал и продолжал биться пойманной птицей в руках молчаливого чансына-хранителя, который замер, напоминая идолов, которых ставили на границе селений века назад. Чунмён рвался к лежащему на асфальте Мисноку и не слышал ничего вокруг, кроме пульсирующей боли в висках и бьющейся мысли: «Миснок».

— Хён-и, не надо так с ним. Ты же видишь, что они любят друг друга, — неожиданно встал на защиту человека Чондэ.

— И ты туда же? — оскалился Бэкхён. Чондэ не видел мужа таким ещё никогда: уши плотно прижаты к голове, а пушистый хвост с силой колотил по бокам, горящие обезумившие глаза на вмиг осунувшемся лице. — Любят — разлюбят. Я тоже умею зелья готовить. Вот придёт в себя братишка и дам ему побольше, чтоб даже думать не смел об этом. А на этого, — он кивнул на сжавшегося и взахлёб ревущего Чунмёна, — натравлю инугами. А не поможет, вырву печень и сожру у него на глазах.

— Но ты же сам…

— Что сам, Дэ? Что? Переживал за брата? Да! За его любовь? Да! Но я и представить не мог, что этот угробит его куда раньше, чем боль по умершему возлюбленному. Это неправильно, когда демон влюбляется в человека. Так не должно быть!

— Но ты же сам поддержал Чонина и Тао, — тихо сказал Чанёль. — И выбор брата одобрил. Всего лишь вчера расхваливал человека.

— Замолчи, — прошипел Бэкхён, прожигая яростным взглядом немного растерявшегося феникса.

— Хён-и…– начал было Чондэ, приобнимая за плечи.

— Руки убрал! — зарычал Бэкхён и встряхнулся, сбрасывая объятия опешившего Чондэ. Бэкхён обнял неподвижного брата и посмотрел на Чанёля, — помоги мне, феникс!

Чанёль подошёл к Бэкхёну и, положив руку на плечо, перенёс братьев в дом и помог донести бессознательного Миснока на кровать. Младший лис шёл за ними и держал руку брата, боясь разомкнуть пальцы. Бэкхён всхлипнул и прижался головой к плечу Миснока, давая волю слезам. Феникс потоптался и заметил:

— Бэкхён, ты неправ. Человек не виноват. Этот падший, — Чанёль словно выплюнул последнее слово, — уже не впервые нападает. Ты же сам прекрасно знаешь.

— Да пошёл ты! — рыкнул Бэкхён, размазывая горячие слёзы по лицу, и Чанёль поспешил ретироваться подальше от дрожащего от ярости и ужаса Бэкхёна. — Я сам тебя вылечу, Минсок, ты же веришь, да? Я смогу, я справлюсь. И не нужны нам никакие драные кошки и смертные, правда?

— Пусти его, — тихо сказал Чондэ, борясь с болью, горячей лавой растекавшейся внутри. Некое помешательство любимого неприятно хлестнуло — ему не доверял даже тот, с кем они пошли против всех предрассудков и мнений, и это было очень больно. — Сехун, пусти его.

Чансын медленно разжал одеревеневшие пальцы и пошатнулся, но его придержал появившийся феникс. Сехун переживал за Миснока ничуть не меньше человека, но в отличие от него, он знал лиса не одно столетие и не одно десятилетие ходил за ним хвостом, желая обратить на себя взгляд прекрасных янтарных глаз. Да, он путал желание опекать с любовью, но Минсок был дорог ему, и поведение Бэкхёна смутило и возмутило его. Но он не мог допустить, чтобы лис в порыве ярости разорвал человека. Он боялся и не мог понять, почему Бэкхён говорит такие вещи, ведь он сам так же пошёл против установившихся норм и правил, заключая брак с Чондэ. Почему же тогда он так жесток к человеку, если всем и так известно, что падшие — вообще без царя в голове? И смертный тут вовсе ни при чём.

Дрожащий в его руках человек, тугой жгут перетянутых нервов, волны боли и отчаяния, исходящие от него — всё было неподдельным. Хотел бы и Сехун вот так, чтобы за него готовы были свернуть горы и пойти против всех. Хранитель почувствовал, что на него смотрят, и встретился со странным взглядом феникса. В тёмных глазах бушевало пламя и плясали искорки, от этого взгляда Сехун вздрогнул и смутился. Слишком уж ощутимой была та неуёмная любовь к захудалому чансыну, что столько лет скрывал Чанёль и которая, наконец, выплеснулась наружу, благодаря Мисноку. Сехуну стало даже стыдно, потому что у него был человек, который готов был плавить горы и жечь мосты ради него, а он никак глаза не мог открыть и присмотреться.

Вместо того навязывался лису, тискал драгоценный хвост, мял мягкие, словно плюшевые, ушки, заглядывал в янтарные глаза, что смотрели с осуждением, дышал жарко в гибкую шею, зажимал где ни попадя, запуская жёсткие ладони под одежду, и вообще любил драконить лиса. Ведь Миснок делался таким милым, когда немного злился на друга. Лишь в последнее время можно было увидеть мерцающий синим, пугающий лисий огонь, укутывавший прежде всегда рассудительного, тактичного и спокойного Миснока.

Сехун вздрогнул, когда его руки коснулись обжигающие пальцы, но ответил на пожатие и кивнул на немой вопрос. Феникс прижал к себе чансына и тот всё-таки всхлипнул, комкая футболку на груди Чанёля. Он знал, что нападения павших обычно заканчивались глобальной потасовкой и смертью всех, кого хлестнули щупальца тёмной ауры. Так в прошлом году погибла семья тануки, подвернувшаяся под руку неистовому падшему божеству. Но тогда против бога был почти целый клан, а сегодня Миснок был совсем один. А они просто не успели помочь. Приди они вовремя, заметь мерцающий огонёк, они бы избежали такого тяжёлого состояния Минсока. Но им было не до того, они обсуждали решение лиса и то, что связь со смертными до добра не доведёт. И лишь Бэкхён отстаивал выбор брата, зная, что лучше пойти против всех, но быть с любимым. А огонёк кружил и кружил, незамеченный всеми до того момента, пока не стало поздно.

— Идём, — феникс осторожно убрал прядь волос за ухо хранителю, вытер солёные дорожки, расчертившие лицо и заглянул в глаза. Чансын кивнул и, поджав губы, посмотрел на окровавленного, стоящего на коленях человека. Чунмён обнимал себя за плечи и трясся от глухих рыданий. Ведь он ещё даже не знал, что лиса не спасти. Он видел лишь тяжелораненого Миснока. Хранитель вздохнул и отвернулся, ему было тяжело видеть чужие страдания, когда в нём пыталось уместиться понимание, что Миснока почти нет.

Чанёль и Сехун исчезли, кивнул на прощание Чондэ. Их присутствие было необязательным и бессмысленным. Они оставили человека и бакэнэко одних. Чондэ медленно подошёл к Чунмёну и опустил руку на подрагивающее плечо.

— Не плачь. Слезами делу не поможешь. Глупо, конечно, — кивнул сам себе бакэнэко, — я тебе «не плачь», а ты сразу прям взял и успокоился. Но я попробую тебе помочь. Помочь нам всем.

— Правда? — Чунмён поднял покрасневшие глаза и с надеждой посмотрел в глаза Чондэ, вытирая лицо от слёз тыльной стороной ладони.

— Да. Вопрос лишь в том, к чему приведёт моя помощь. Ты должен знать, что встреча с падшим практически всегда смертельна…ну не плачь опять, — вздохнул Чондэ. Глаза Чунмёна вновь наполнились слезами, и бакэнэко протянул человеку платок. Тот взял его дрожащей рукой и приложил к лицу. Ткань тут же пропиталась слезами и вышивка вспыхнула яркими красками. Чондэ вздохнул и продолжил, — но я попробую помочь. Но только если ты готов.

— Я готов идти хоть в ад, — всхлипнул Чунмён, отнимая платок от припухшего от слёз лица.

— В ад нам, конечно, пока рановато. А вот к богу — в самый раз.

— К богу?

— Ага… Я не знаю его имени, да и мало кто знает, но его храм самый древний на этих землях. К нему идут с разными проблемами и многим он помогает. Надеюсь, поможет и нам вернуть наших любимых, — Чондэ вздохнул вновь. Он никогда не думал, что это так больно, когда любимый тебя гонит, чувствуя в тебе предателя. Даже если ты не предавал и не давал повода для сомнений. — Давай, вставай, — бакэнэко протянул руку и помог подняться человеку на ноги.

Чондэ привёл человека в их с Бэкхёном дом и, отправив Чунмёна в душ, зарылся с головой в шкаф. Одежда мужа однозначно бы не подошла худосочному Чунмёну. Он достал футболку и джинсы, подумал, отковырял на дне ящика зачарованный пояс, что хранил как память, но никогда не носил. Заглянул в ванную комнату и оставил на стиральной машине одежду. Сквозь запотевшее стекло душевой кабинки угадывались очертания прислонившегося головой к стене Чунмёна, чьи всхлипы было слышно даже сквозь плеск воды, Чондэ вздохнул и отправился готовить ужин и успокоительный чай.

— Почему ты помогаешь мне? — спросил Чунмён, поправляя металлическую пряжку и чувствуя волны тепла от неё. — Ты же только говорил, что я не пара Минсоку, что я…

— Прости. Если бы не я, ничего бы не произошло с Мисноком, вы бы не ушли из магазина и не наткнулись бы на падшего и мы бы не поссорились с Бэкхёном., — бакэнэко вздохнул и осторожно коснулся плеча Чунмёна. — Я был неправ и я готов попробовать всё исправить. Пусть даже…

— Спасибо.

— Ты должен поесть, чтобы набраться сил, — твёрдо сказал Чондэ, пододвигая к Чунмёну тарелку.

— Я не могу, — скривился человек, прижима ладонь ко рту. — Правда, не могу. Так тошнит.

— Это от нервов. Но держись. Выпей чаю, пока я карту раздобуду. И бутерброды сложи, возьмём с собой. Ехать не близко.