"Беги, Эмили! Я их задержу!"

***

Всего одна неделя блестящего правления Императрицы Далилы Колдуин Первой — и нанесённый Дануоллу урон каким-то образом больше, чем после полугодового разгула чумы. Дауд не уверен, впечатляет это его или ужасает.

Улицы усеяны трупами стражников, что были лояльны к Эмили Колдуин, и никто не озабочен тем, чтобы их убрать. Они беспорядочно разбросаны у изгородей, на лестницах, перед заброшенными, осыпающимися зданиями, которые ещё пару недель назад были роскошными ухоженными особняками. Люди герцога справляют нужду на полуразложившиеся тела и швыряются бутылками с алкоголем, словно уличные головорезы, — каковыми, впрочем, и являются.

И ещё — ведьмы. Рыскающие по улицам, будто сорняки, что душат цветущий сад и прорываются сквозь любую трещину в земле, чтобы заразить её собственными семенами. Новая версия чумы для несчастного города.

Вот почему Дауд решил начать именно с этого проклятого места.

Естественно, он не успел доставить Императрице послание о готовящемся государственном перевороте. Единственное, откуда ему известно, что она не в плену у новой власти — это объявление по громкоговорителю, которое повторяют каждые пять минут: оказывать помощь и укрывать беглеца — преступление, Эмили Колдуин разыскивается за предательство, и так далее, и так далее, и тому подобное.

И это значит, что она может сейчас быть где угодно. Скрываться в заброшенной квартире. Быть на полпути в Карнаку. Мёртвой лежать под колёсами самоходной кареты, с лицом столь обезображенным, что никто не сумеет опознать её как Эмили Колдуин и получить награду за её труп.

А вот отыскать Корво Аттано гораздо проще, так как очередная порция ежеминутных сообщений любезно уведомила Дауда о том, что того держат в самом дворце.

Дауду казалось, что как человеку, сумевшему в своё время забраться во дворец, Аттано должно было хватить ума перекрыть все пути для возможных угроз, вроде него самого или Дауда, и заделать бреши в безопасности Башни Дануолла. Например, труба, проходящая слишком близко у окна, или строительные леса, позволяющие ему пробраться через самое сердце дворца, вниз, где Аттано и удерживают в плену...

Корво в ужасающем состоянии. Он избит, и явно не раз, его тело усеяно следами шипов, которые напоминают Дауду о Бригморе так ясно, словно это было вчера. Пленника удерживают в цепях, словно пса, но он не настолько истощён и морально подавлен, каким был, судя по докладам, в своё время после шести месяцев в Колдридже.

Дауду нужна Эмили, а не этот человек, который, вероятно, пожелает его смерти, едва увидев. Но для начала сойдёт.

Он наклоняется над фигурой Корво.

 — Эй, Аттано. Приди в себя.
 

Глаза с покрасневшими белками с трудом открываются.

 — Нет, — стонет он. — Только не ты. Кто угодно, но не ты.

 — Разве так надо приветствовать спасителя? — хмыкает Дауд.

Аттано издаёт громкий звук наподобие сопения, словно ему не хватает воздуха. Дауд не сразу осознаёт, что это смех.

 — Мне и вправду на миг почудилось, — хрипит он, — будто ты пришёл ко мне на помощь.

Дауд бьёт его по лицу. Аттано вскрикивает, встряхивает головой, по комнате разносится звук удара кожаной перчаткой по человеческой коже.

— Хорошо, что я всё-таки не видение, — говорит Дауд

— Ты… Ты… — Аттано усиленно моргает, глядя на Дауда.

— Здесь. Да. Чего я не пойму, так это почему ты...

Ответ находится сам собой. Тыльная сторона левой ладони Аттано выглядит так, словно люди герцога долго и усиленно топтали её: кости изломаны, а кожа воспалена от грязи и инфекции. Но никакой подобной травмы недостаточно, чтобы избавиться от метки Чужого. Рука выглядит неправильно, словно чего-то не хватает — чего-то фундаментально важного для Корво Аттано, лорда-защитника, дануолльского Убийцы в Маске. Словно часть его души была отнята у тела.

Аттано ловит, куда направлен его взгляд.

— О, — говорит он. — Милость... нашей новой Императрицы, — его рот кривится в ухмылке, больше похожей на гримасу.

— Как, Бездна побери, ты позволил этому случиться, Аттано? — потрясённо бормочет Дауд.

— Переворот, — отвечает тот. — Слишком внезапный. Предатели.

— Ты же лорд-защитник и глава тайной службы, — возмущается Дауд. — Разве не твоя работа — следить, чтобы подобного дерьма больше никогда не происходило? Ты взял на себя слишком много, если интересно моё мнение.

— Мне оно, — огрызается Аттано без огня в голосе, тяжко оседая на пол в цепях, — совершенно неинтересно.
— Либо одно, либо другое, Аттано, — Дауд отпирает кандалы на запястьях лорда-защитника. Он слишком стар и бесчувственен, чтобы вздрагивать при виде стёртой в кровь кожи и рук, исхлёстанных почти до костей, но ощущает слабый укол жалости. — Или оберегаешь от клинка наёмника, или управляешь шпионской сетью. Не всё одновременно.

Он, конечно, понимает, что совет запоздал.

— Смеёшься надо мной? — рычит Аттано, с усилием распахивая налитые кровью глаза. — Больной ты ублюдок...

Дауд не позволяет ему упасть после того, как последний браслет с щёлканьем открывается, и перебрасывает пленника через правое плечо:

— Я не собираюсь задерживаться, — поясняет он. — Я ищу Императрицу.
— Чтобы и её зарезать?

Дауд цепенеет:

— Я пришёл предупредить её.

— Похвально, — хмыкает Аттано; его голос звучит приглушённо через ткань костюма Дауда.

— А теперь я просто пытаюсь помочь ей выбраться из Дануолла.

Аттано не отвечает.

— ...Если найду её, конечно. Но есть небольшая проблема, — Дауд кряхтит, перехватывая лорда-защитника поудобнее, пока крадётся по тому же пути, каким пришёл. — Мой корабль застрял в блокаде. Не думаю, что у тебя найдётся свободное судно.

— Есть… — Аттано закашливается. — Есть один корабль. Называется "Dreadful Wale". В день переворота Алекси передала... мне сообщение. От кого-то с этого корабля. Кого-то, кому нужно было сказать нечто важное… видимо.

— Переворот был на прошлой неделе, Аттано. Не поверю, что корабль до сих пор здесь.

— Он на месте. Я видел из окна темницы.

— Хм, — задумывается Дауд. — "Wale", как "дом", или "whale", как "кит"?

— ...Как "дом", — бубнит Аттано спустя пару мгновений.

Тут точно не обошлось без черноглазого ублюдка.

"Farewell Daud" — "Прощай, Дауд", — бормочет он про себя. Аттано что-то шепчет и обмякает на плече Дауда, окончательно потеряв сознание. Дауд вздыхает, опустошает флакон Аддермирской микстуры и переносит их обоих к вентиляции, на перила, на трубу в углу зала, затем движется по крышам, тихий, словно тень.

Корабль ожидает их вдалеке.

***

Дауд не верит в удачу или совпадения. Он не религиозен — Семь Запретов придуманы фанатиками для фанатиков, — но и не метит в злостные еретики, несмотря на Метку на левой руке. Он вовсе не как те полубезумные чудаки, что потрошат крыс и украшают себя узорами из их крови, а затем пляшут и взывают к Чужому, чтобы он взял их, взял их сейчас!

Но если и есть что-то, во что он верит, то это вмешательство загадочного говнюка, обитающего за пределами физического мира.

Билли Лёрк — или Меган Фостер, как она спешно представляется, — стоит в паре шагов от разворачивающейся перед ней сцены, сжимая культю своей уцелевшей рукой. Назвать её постаревшей было бы неверно, — думает Дауд, пока Эмили Колдуин — недавно свергнутая Императрица Островов — вглядывается в его черты и осознаёт, кто перед ней. Нет, Билли не старая. Скорее, зрелая. Потерянная.

— Ты! — кричит Императрица. Отцовский клинок возникает в её руке со скоростью молнии и стремится к шее Дауда.

— Ваше Величество, нет! — протестует Билли, то есть Меган.

Дауд останавливает время, и мир вокруг подёргивается серым. Меч Эмили застывает в воздухе, на волосок от его горла. Он отступает в сторону, на мгновение замерев, чтобы отдать должное скорости и стойке, с которыми она выполнила свою атаку с несомненно смертельным намерением. Корво хорошо натренировал её. Человек помедленнее — или не одарённый сверхъестественными способностями — был бы уже мёртв.

Но Дауд не является ни тем, ни другим.

Он подходит к Императрице сзади, крепко сводит её руки за спиной, разоружает её и заставляет стать на колени. И время снова возобновляет свой бег.

Она вскрикивает, на мгновение ошеломлённая скоростью, с которой, как ей показалось, он двигался, выдыхает в ужасе, шаря в воздухе рукой, лишившейся складного меча.

— Ах ты ублюдок…

— Вы более чем кто-либо другой в этом мире, имеете право отнять мою жизнь, Ваше Величество, — говорит Дауд. — Но не для того я так намучился, спасая вашего защитника из плена, только чтобы вот так запросто лишиться головы.

Эмили сопротивляется его хватке.

— Убери руки, — шипит она. Силится вывернуться из захвата, — ловко, думает он, — но он подготовлен к этому и держит крепко.

— Только при условии, что не убьёте меня сегодня.

— Значит, завтра сойдёт? — огрызается она.

— Если у меня не выйдет вас переубедить — конечно.

Она перестаёт бороться, будто удивлена. Он отпускает её руки, и она подползает к отцу, баюкает его голову на своих коленях, убирая пряди с его лба. Аттано едва шевелится, бормочет что-то в бреду, хмурясь и дрожа. Эмили говорит ему что-то успокаивающее, а затем поднимает на Дауда взгляд, полный такого яда, которого ему не доводилось видать в глазах её отца.

— Что ты с ним сделал?

— Спас, — отвечает оскорблённый Дауд. — Могу вернуть туда, откуда забрал, если пожелаете.

— Нет, — вскидывается Эмили. — Я… нет.

Билли — Меган — приседает на корточки рядом с ними, тыльной стороной единственной руки касаясь лба Аттано.

— У него жар, — говорит она. — Нужно спустить его в каюту, дать ему покой. Думаю, у меня хватит коек на всех.

— Почему ты спас его? — спрашивает Эмили, глядя, как Дауд перекидывает её отца через плечо.

— Искал вас, — ворчит Дауд.

— Чтобы зарезать очередную Императрицу? — подкалывает она.

Яблоко от яблони. Он скорее ощущает, чем видит, как Билли — Меган, поправляет он себя, Меган, — застывает позади него.

Дауд корчится в гримасе, поправляя Аттано на плече.

— Чтобы предупредить вас, — говорит он. — Это прозвучит слегка несвоевременно, но просто выслушайте меня. У меня есть все основания предполагать, что против вас готовится переворот.

Эмили не смеётся, что вполне предсказуемо.

Ну и ладно, — думает Дауд, бросая Аттано на койку каюты чуть жёстче, чем требуется.

***

— Дауд…

Её голос изменился. Огрубел.

— Меган, — отвечает Дауд.

Она подходит ближе, сжав губы в тонкую линию:

— Я искала тебя.
— Я знаю.
— Ты знал, что это мой корабль?
— Конечно.

Она тянется к его плечу, но в последний момент он отшатывается.

— Отвези нас в Карнаку, — приказывает он, не желая встречать взгляд её уцелевшего глаза. О, Билли, Билли, что же с тобой стало. — Я не стану у тебя на пути, если ты не станешь на моём.

Делать вид, будто он не замечает выражения страдания на её лице, проще, чем изображать, будто он сам не испытывает того же

***

Он спит и видит сон.

Не об агонии в глазах Джессамины Колдуин или о потоке крови, хлынувшей по его перчатке, когда лезвие по рукоять погрузилось в её тело. Не о Далиле, её насмешливом щебете и смертельных стеблях роз, обвивающихся вокруг его конечностей и парализующих его, беспомощного, пока она подчиняет себе разум девочки, утратившей невинность слишком рано. Не о Билли Лёрк, плотнее всего приблизившейся для него к понятию дочери — не о том, как она вгоняет нож ему между лопаток, с тёмными и холодными глазами. Не об Аттано, проводящем клинком по его горлу, что привело бы его в ужас, но в то же время избавило бы от всего этого.

Ему снится место, в котором он не был долгих пятнадцать лет. Холодное и древнее, наполненное далёкими звуками пения левиафанов. Ощущение, будто ступаешь в давно потерянные воспоминания.

Это место мне знакомо.

— Ты не устаёшь удивлять меня, Дауд.

Этот голос. Дауд оборачивается.

— Ты, — говорит он.

Чужой возникает, как и всегда, юный, но древний, подвижный и в то же время застывший, словно изваяние. Взгляд его чёрных глаз удерживает Дауда на месте, заставляя замереть, будто одну из жертв Далилы, обращённую в камень.

— Приветствую, старый друг. В какую головоломку ты на этот раз ввязался. Что же заставило тебя снова вернуться в Дануолл, хотя ты клялся больше никогда не появляться здесь?
— Не задавай вопросов, на которые и так знаешь ответы, — огрызается Дауд.

Чужой продолжает, словно не слышал его:

— Ностальгия? Вина? Обязательство? — он исчезает, затем его голос становится слышен откуда-то сзади. — Твой долг перед юной Эмили был выплачен пятнадцать лет назад.

Дауд медленно оборачивается, его рот предательски кривится:

— Мой долг перед этой девочкой не будет выплачен никогда.

Чужой не улыбается, но Дауду кажется, всего на миг, что он близок к тому.

— И вот ты оказываешься на корабле у предательницы, спасая человека, который жаждет твоей смерти, чтобы предложить свою помощь женщине, чью мать ты пронзил мечом.

Когда он называет это именно так, Дауд уже не сомневается, что еретический бог Бездны имеет отношение ко всему этому. Невмешательство, нейтральная сторона… как же.

— Чего хотел-то? — Дауд переходит в наступление.

— Может, просто поприветствовать тебя.

— У тебя на это было пятнадцать лет.
— Наблюдать за происходящим сейчас интереснее, чем за тем, как ты возделываешь землю.
— Мне нравится земледелие.
— Но по этому ты скучал сильнее.

Боль, засевшая глубоко у него в груди, о которой он и не думал, даёт о себе знать впервые за долгие пятнадцать лет. Он не отрицает слов Чужого. Вместо этого он отворачивается, чтобы осмотреться.

Он ощущает умиротворение, словно вернулся к тёплому очагу после месяцев в жестоком ледяном море. Но это не та Бездна, которую он знал прежде. Пропали её мягкие пастельные голубые оттенки, схожие с кристальными водами серконских пляжей, и теперь она полна ядовито-серых завихрений, напоминающих удушающая пыль, которую он когда-то использовал, чтобы ослеплять и оглушать врагов. Поверхность, на которой он находится, похожа на тот камень, в который были обращены гвардейцы Императрицы; она разрозненная и в то же время цельная. Мимо не проплывают сигнальные фонарики, вода не течёт вверх. Киты голосят вдали, пронзая Бездну своей нежной песнью.

Краем глаза он замечает скрученное, корявое дерево. Оно душит это обиталище вечности. Отравляет его капля за каплей.

Далила.

— Надо было перерезать ей глотку, когда был шанс, — бормочет Дауд.
— Я ожидал именно этого, — говорит Чужой, на этот раз откуда-то слева. — Но ты предпочёл драматическую иронию. Не догадывался, что ты настолько поэтичен, Дауд.

Он морщится:

— Не так уж.
— Ты меня заинтриговал. Целая жизнь, наполненная кровью, стремительными казнями — но всего одна смерть изменила всё. И вместо того, чтобы выполнить то, что прежде тебе удавалось лучше всего, ты заточил её в собственном полотне. Поразительно, — Чужой наклоняет голову, с прохладцей во взоре наблюдая за Даудом. — Конечно, откуда тебе было знать, что она будет так цепляться за жизнь, что пройдёт всю Бездну с яростью и жаждой мести в сердце, намеренная пережить то, что сломило бы любого другого?

Все эти пятнадцать лет она упорно искажала это место, часть за частью, пока не стала готова нанести удар по самому сердцу Островов.

— Мог бы попросить помощи, — говорит Дауд. — Если не у меня, то уж твой любимчик Корво точно бы...

Чужой хранит молчание.

Дауд хмурится, осознавая:

— Ты… не знал. До последнего, пока не стало слишком поздно.

Он не получает ни подтверждения, ни отрицания. Чужой глядит направо, вдаль, и Дауд следует его взгляду. Корво Аттано, растерянно моргающий, пошатываясь перешедший из горячечного сна в Бездну, одновременно знакому и искажённую, не видит, как они оба наблюдают за ним издалека.

— Дорогой Корво оказался настолько беспечен, что лишился моей метки, — мягко говорит Чужой.
— В каком-то смысле, — отвечает Дауд. Он замолкает, затем снова говорит: — А ты можешь...

Чужой снова склоняет голову к плечу, ожидая, когда тот продолжит.

— Можешь… вернуть ему её? — наконец спрашивает Дауд. Нечто сродни страху — опаска, может быть? сожаление? — вторит глухим ударам его сердца. — Или Далила насовсем...
— Я могу, — говорит Чужой.
— ...Ты должен, — добавляет Дауд спустя ещё пару гулких ударов.

— Это так важно для тебя? — кривляется Чужой.
— Отнимать у него эти силы — то же, что… отнять у Соколова кисть и холст.

Брови Чужого слегка приподнимаются, как от удивления, и он ухмыляется:

— Ты, кажется, говорил, что тебе чужда поэзия.

Дауд фыркает:

— Да пошёл ты, ублюдок черноглазый.

— Мог бы уже и показаться, — говорит вдалеке Корво.

Черноглазый ублюдок смеётся:

— О, Дауд. И ты думал, я не соскучился по тебе, мой старый друг?

Дауд просыпается в своей постели в холодном поту и с полыхающей меткой.

***

Горячка Аттано прекращается вскоре после того, как они прибывают в Карнаку, но он всё ещё не приходит в себя.

Эмили Колдуин ласково целует отца в бровь, прежде чем отправиться в путь с женщиной, известной как Меган Фостер, и оставляет на прикроватной тумбочке вселяющую ужас потрёпанную маску, что запугивала дануолльскую знать в дни чумы. Девушка привычно угрожает Дауду, как и каждый день до этого, и берёт с собой складной меч, который несомненно мечтает вогнать ему под подбородок.

— Я скоро вернусь вместе с доктором Гипатией, — сообщает Эмили. — Если к тому времени он не придёт в себя, я попрошу её позаботиться о нём.

А если повезёт, удастся разобраться и с Королевским Убийцей.

Дануолл должен быть населён одними идиотами, если хоть кто-то поверил в то, что Корво Аттано и был Королевским Убийцей. В своё время этот человек не оставил за собой ни одного мертвеца, что уж говорить об изуродованных трупах жертв. Ему бы куда больше подошло прозвище Тихий Взломщик, — думает Дауд, пододвигая стул к постели лорда-защитника. Корво Клептоман. Корво Крышелаз.

— Всё ещё жду, когда возместишь мне украденное тобой, кстати, — заговаривает Дауд. — С процентами.

Возможно, именно предложение вернуть награбленное заставляет Аттано прийти в себя. Он пошевеливается, что-то бормочет и водит замутнённым взглядом по каюте, силясь разобрать, где находится, пока его взгляд не упирается в Дауда.

— Ты, — хрипит он.
— Я, — соглашается Дауд.
— Ты… меня вытащил.
— Ты просто попался мне по пути к моей цели.
— Ты приехал в Дануолл предупредить нас, — воспоминания Аттано с трудом прорываются наружу, словно струйки воды через плотину, которая вот-вот проломится. — Насчёт Далилы. И переворота.
— Ага.

Наконец плотина сдаётся:

— Эмили!

Аттано пытается вскочить. Дауд останавливает его, положив тяжёлую руку на плечо и осторожно укладывая его обратно в постель.

— С ней всё хорошо.
— Где она?

— Мы в Карнаке. Корабль Меган Фостер, "Dreadful Wale" — "Падший Дом". Ты боролся с горячкой пять дней.
— Я не спрашивал, где мы, — пыхтит Корво. — Я спрашивал, где Эмили.
— Меган отвезла её на катере. Она идёт по следу Королевского Убийцы.

Аттано ошалело смотрит на него:

— Что?! — вопит он. — И ты её отпустил…

Дауд в очередной раз силой заставляет его вернуться в постель. Аттано рычит, всё ещё слишком слабый, чтобы сопротивляться.

— Будто её можно остановить. Она более чем способная, — убеждает его Дауд. — Ты хорошо натренировал её.

Отцовская гордость и родительское рвение защищать борются в нём, и это видно по лицу.

— Как ты вообще узнал о планах Далилы? — наконец спрашивает Корво, не в силах справиться с эмоциями.
— О, я много чего знаю, — говорит Дауд. — Я порвал со своей прошлой жизнью в Дануолле, но это не значит, что я перестал слушать. Далила преследовала тебя гораздо дольше, чём тебе кажется.
— Тогда нужно помочь Эмили, — Аттано снова пытается сесть, но Дауд снова не позволяет.

— Она уже получила помощь, — отвечает он. — Наш общий друг нанёс ей визит.

Не то чтобы Эмили Колдуин упоминала это, но изменения в ней были очевидны. То, как она стала держать плечи чуть шире и бережно относиться к своей левой руке, теперь загадочно обёрнутой в чёрную ткань, "повязку скорби", как назвал это её отец.

— Она справится лучше, чем ты в своё время, — уверяет Дауд.
— Я не желал ей такой​ судьбы, — шепчет Аттано.

Дауд оставляет его наедине с его страданием.

***

Проходят часы. Меган и Эмили не возвращаются. Солнце скользит к горизонту, и неутолённое любопытство, копившееся в течение пятнадцати лет, уже невозможно сдерживать.

— Должен спросить, Аттано, — говорит Дауд, придерживающийся слов Эмили как закона и не позволяющий лорду-защитнику покидать постель, кроме как по нужде.

— О чём? — ворчит тот.

— Почему ты… пощадил меня? — нерешительно спрашивает Дауд. — Знаешь, я продумывал ту речь. К моменту твоего явления в Затопленный квартал. Я собирался молить тебя оставить мне жизнь… сказать тебе, что нечто внутри меня сломалось, когда я убил Императрицу. Я всё ждал и ждал, я отлично понимал, что ты выберешься из того жалкого подобия темницы. Часы всё тянулись, и я уже решил было, что ты мог скончаться от яда. А потом...

Дауд замолкает, и нелепый смешок поднимается из его горла.

— ...Потом, — продолжает он, — ко мне ворвался Томас с сообщением о твоём побеге. Отлично, — подумал я. Ты был уже на пути. А потом я инстинктивно опустил руку на пояс и обнаружил, что пропал мой кошелёк. И ключ — схвачен прямо со стола, возле которого я простоял несколько часов. Подлый ты ублюдок, даже не дал мне объясниться.

Аттано не в силах побороть кривую усмешку:

— Тебе и не нужно было. Я же прочёл твой дневник.

Дауд шумно выдыхает:

— И?

— Что "и"?

— Почему ты пощадил меня?

Аттано глядит на тыльную сторону своей левой руки, кость и плоть которой вновь срослись, стянутые вместе некой потусторонней силой, и там снова сияет метка Чужого. Это хорошо, — думает Дауд. Без неё он смотрелся будто голым.

— Шесть месяцев меня истязали в Колдридже, — вдруг говорит Аттано, не поднимая взгляда. — Эти мрази Кэмпбелл и Бэрроуз — они творили всё, что только можно представить. Прижигали калёным железом. Хлестали плетьми. Держали мою голову в ледяной воде, пока я не начинал захлёбываться,  затем помещали меня в специальную машину, чтобы я откашлял всё это и снова мог дышать — только чтобы начать всё по новой. Вырывали ногти по одному, пока я не терял голос от воплей. Заставь любого человека пройти через подобное — и разве ты осудил бы его впоследствии за то, что он убивает всех и каждого на своём пути?

Нет, он не осудил бы.

— И вот когда мне передали ключ, я осознал, что могу убить каждого в этой проклятой тюрьме и никто не сумеет остановить меня, — Аттано щурит глаза. — Или я могу поступить лучше.

— Вместо этого ты проявил милосердие.
— Милосердие? — Аттано смеётся. — То, что я проявил, не назовёшь милосердием. Я сказал: "лучше", не "добрее". Умнее. Приговоры, которые я выносил, оставили мои руки чистыми от крови: я поклялся, что не буду убивать во имя Эмили. Что не начну её правление с крови. Но если ты, Дауд, считаешь, что я проявил милосердие к своим целям, то ты совсем ничего не понимаешь. Что гуманнее: перерезать человеку глотку, позволив ему умереть быстро и относительно безболезненно, или устроить всё так, чтобы его похитили в кромешной ночи, обрили налысо, вырвали язык, а затем доставили в его собственную соляную шахту, где он проведёт в заключении остаток своей жизни? — он снова смеётся. — В задницу милосердие.

Дауд хранит молчание, видя, что Аттано ещё не закончил свою исповедь.

— Получив свой меч, — продолжает Корво, — я раз и навсегда принял решение, что он не прольёт ни капли крови. Что я не запятнаю его чем-то столь недостойным мастерства создавшего его человека. Я поклялся, что использую его лишь против одного. Единственного, кто заслуживал узнать, каково это — быть пронзённым мечом.

Карие глаза, расширенные в ужасе и агонии, последний выдох этих губ, шепчущих имя её дочери...

— И почему ты передумал? — спрашивает Дауд.
— "Как много людей я убил для тебя?", — говорит Аттано, и Дауд чувствует, как его кровь становится холоднее льдов Пандуссии. — "Но никого как последняя, никого подобного ей. Я отдал бы все полученные деньги, если бы мог. Никого нельзя вынуждать убить Императрицу".

Он не может говорить: Аттано похитил его голос.

— И я возненавидел тебя ещё сильнее, — говорит Аттано. — Ты убил Джессамину. Ты отнял её жизнь в обмен на деньги. Да никакие деньги в мире не стоят её. И я ожидал, что ты будешь надменным и гордым — убийцей Императрицы, - его рот горько кривится. — А вместо этого я обнаружил тебя сломленным.

Никого нельзя вынуждать убить Императрицу.

— И ты вынес приговор и мне, — заключает Дауд. — Но как похищение моего кошеля и ключа вообще может стоять в одном ряду с судьбами близнецов Пендлтон? Или Кэмпбелла, или леди Бойл?

Аттано качает головой:

— Ты не понимаешь. Я ненавидел тебя, потому что не смог заставить себя расправиться с тобой. Я хотел, чтобы твоя смерть стала единственной для моего клинка, а ты не позволил мне даже этого, грёбаный ты ублюдок. На остальных я не поднял руку из мести, но в случае с тобой мой клинок остановило именно милосердие.

— Жалеешь об этом?
— Возможно, — вздыхает Аттано. — А ты — сожалел?
— ...Возможно.

Лорд-защитник глядит в сторону.

— Чужой упоминал, что ты был замешан в каких-то делишках с Далилой пятнадцать лет назад.

Дауд наклоняет голову:

— Я убил Императрицу и почувствовал, как от этого пошатнулся мир. Чужой назвал мне имя. В качестве второго шанса. Или загадки, если пожелаешь. Я выяснил её намерения и остановил её. Это было… меньшее, чем я мог возместить свою вину.

Аттано, к его чести, не насмехается над его настроем.

— Что за намерения? Переворот?

Уж в чём Дауд никогда не обвинит его, так это в наличии буйной фантазии.

— Интересно, — говорит Дауд, — если бы я не вмешался, сколько времени тебе потребовалось бы, чтобы понять, что человек, который смотрит глазами Эмили, вовсе не твоя любимая дочь. Дни? Месяцы? Даже годы, если бы она достаточно талантливо играла свою роль?

Он потирает переносицу, крепко зажмурив глаза, чтобы выжечь из памяти выражение ужаса на лице лорда-защитника.

— Она планировала ритуал с использованием картин. Я заменил портрет Эмили полотном с изображением Бездны. Думал, она… останется в этой ловушке. Навсегда.
— Отлично, — тянет Аттано. — А тебе не пришла мысль, я не знаю, убить её?
— Да, тебе ведь так удачно удалось вонзить клинок прямо ей в сердце? — отбивается Дауд.
— Один-один.
— Я думал об этом, — признаёт Дауд. — Но Императрица… Она...

Аттано заканчивает предложение, вновь похищая его слова:

— Она была другой. Твоей последней жертвой.

Между ними повисает долгая тишина. Снаружи корабля доносится звук прибывающего ялика и два женских голоса, что-то бубнящих друг другу, приглушённых из-за металлической обшивки. Волны мягко разбиваются о корпус.

— И как тебя теперь называть? — спрашивает Аттано, когда Дауд поднимается со стула. — Столовый Нож Дануолла?

Дауд щурится:

— Мне больше нравилось, когда ты был менее разговорчив.

Аттано смеётся, и Дауд присоединяется к нему спустя пару мгновений.