Никто никогда не узнает, чего мне стоило спасти Эмили Колдуин от судьбы марионетки в руках Далилы. Никто, кроме Чужого, который видит всё, строит свои тёмные планы и говорит лишь с несколькими из поколения. Я понял, что наш выбор всегда имеет значение где-то для кого-то. И рано или поздно путями, которые мы не всегда способны отследить, его последствия возвращаются к нам.

Я прибыл с Серконоса в Дануолл ещё мальчишкой, стал зарабатывать на жизнь убийствами и один из немногих смог услышать глас Чужого. Я убил Императрицу, но спас её дочь, которая однажды взойдёт на трон Империи. И это был мой выбор.

Я готов к тому, что меня ждёт.

***

— Оглядись вокруг. Один из разрушающихся островков на краю Бездны. Но этот — особенный. Здесь тысячи лет назад мне перерезали горло. Здесь моя жизнь оборвалась — и началась снова. Здесь я был сотворён.

Некоторыми вещами, как кажется Дауду, делиться не следует. Как этим. Это не его дело. Ему не нужно знать всё это. Его это не волнует. Он никогда особенно не обожествлял Чужого, но что-то приводит его в замешательство в том факте, что и сам Чужой некогда был таким же человеком, как все они, ангцем на заклание — китом, из которого вытягивали ворвань и который испускал свою песнь агонии, пока боль окончательно не поглотила его.

— Теперь тебе известна тайна Далилы. На исходе своих дней она отправилась в плавание сквозь Бездну и должна была сгинуть навеки благодаря стараниям Дауда. Но её воля и коварство не имеют себе равных. Она нашла это место — остров посреди Бездны, который сделал меня тем, кто я есть. Он изменил её, а она нашла способ выбраться отсюда и обрести власть.

Для Дауда Бездна обычно пахнет солёной водой, свежей и чистой, и вдалеке разливаются песни китов, дрейфующих в мягком лазурном пространстве, в безводном океане. Здесь же, в этом древнем месте, она должна иметь аромат холодного гранита и крови, но вместо этого она пахнет увядающими розами, земля у него под ногами устлана шипастыми стеблями, воздух наполнен душной пылью с серебряных шахт, и будто можно уловить далёкий насмешливый хохот Далилы, прорывающийся меж песнями священных созданий черноглазого ублюдка. Изгибающиеся, корявые деревья высятся здесь, обвиваясь будто вокруг всего мира и окрашивая его в чернильно-чёрные тона.

— Далила теперь… часть меня, — продолжает Чужой, ловя взгляд Эмили, всегда только её. Та глядит в ответ, её подбородок приподнят, а взор твёрд, и между ними обоими будто звучит безмолвное обещание. — И мне это не нравится.

***

Он вспоминает, что у Меган гораздо более значительные счёты к герцогу, чем просто махинации Далилы.

Эта история уже давно позабыта, но Дауд хорошо помнит её. Билли Лёрк, бродяжка из дануолльских трущоб, которую разыскивали за убийство Раданиса "Дэнди" Абеле, братца Луки, не менее отвратительного, чем он сам. Это было убийство на почве страсти, не заказное — жизнь за жизнь, за то, что Раданис убил Дейрдре, возлюбленную Билли.

И Чужой ещё пытался убедить их всех в своём невмешательстве, лицемерная мразь.

Но, разумеется, Меган не упоминает ничего из этого на их собрании, на котором, как назло, присутствует ещё и Арамис Стилтон.

— У герцога во дворце есть двойник, который должен запутать убийц. Моя знакомая, которая работает там прачкой, сообщила, что двойник курит — если это как-то поможет вам. Может, поговорите с ним. Она говорит, он славный малый.

— Я разберусь с герцогом и его нахлебником, как сама посчитаю нужным, — отвечает Эмили.

Эмили родилась не на Серконосе, в отличие от Дауда и Корво. И ему не нужно искать взглядом глаза Корво, чтобы понять, что мужчина думает о том же, о чём и он сам: можно увезти парня с Серконоса, но Серконос из парня уже не выведешь, как гласит поговорка, и любовь молодого человека к своей родине, независимо от его опыта, — вещь, против которой тяжело пойти. Солнце целует их кожу, вино течёт в их жилах, и их южная кровь на самую малость слишком горяча для того, чтобы хоть раз почувствовать себя действительно уютно в стальном холоде гристольских ночей.

Жемчужины не должны ржаветь и осыпаться, но Карнаку в течение многих лет изводил недуг, злокачественная опухоль на сердце этого некогда славного города, заражающая всё, покуда не останется лишь пепел.

Бирн и Паоло живы. Разум Стилтона возвращён — или никогда не покидал его, или каким ещё должно быть объяснение в ситуации, в которую вмешался временной парадокс. Больное сердце города бессильно колотится в руке тирана, но в нём ещё достаточно крови, чтобы давать жизнь этой земле.

Каждый поступок имеет последствия.

— Когда попадёте в Большой Дворец, всё, что вы сделаете там, повлияет на жизнь Карнаки на много лет вперёд, — сказал Антон Соколов. — Помните об этом.

Станете ли вы спасительницей этого города, Императрица, — размышляет Дауд, глядя, как ялик растворяется в ночи, — или же лишь подтолкнёте его ближе к пропасти?

***

На нижней палубе Соколов пишет сдвоенный портрет мужчины и женщины: одна половина — маска смерти, вторая — лицо Императрицы со стальным взором. Восприятие Даудом искусства ограничено дегустацией вина, и даже это пришлось довольно долго воспитывать. Портреты кисти Соколова всегда казались ему чрезмерно строгими: цветовая палитра слишком скудна, линии чересчур точны и сдержанны в намерении передать правду об изображаемом. Корво собирает портреты Соколова, но сложно понять, делает он это из восхищения этими работами или лишь для того, чтобы продать на чёрном рынке и потом, возможно, украсть их снова.
 

— Чем займёшься после всего этого, старик? — спрашивает Дауд, глядя, как тот возится с кистью над холстом. Ему может не нравиться итог этой работы, но наблюдать за художником в его царстве — почти то же, что видеть Корво или Эмили, охваченных объятиями магии Бездны. Это завораживает.

Соколов шумно выдыхает.

— Живописью. Путешествиями. Исследованиями. Чем угодно, что должны делать люди моего возраста. Я слыхал, ты делаешь неплохие вина.
— Первый ящик с меня.
— А ты, Дауд, Клинок Дануолла? Чем займёшься ты?

Возможно, вернётся в Куллеро к спокойной жизни, подальше от махинаций черноглазого и очень, очень далеко от Дануолла. Далеко от Корво и Эмили, пока не понадобится им снова.
 

Далеко от Билли Лёрк и воспоминаний, которые она в нём расшевелила.

Он изо всех сил старается не думать обо всём этом, пока Меган не возвращается вместе с Корво и Эмили.

— Эмили забрала то, что нужно для свержения Далилы раз и навсегда, — позже говорит ему Меган. — А Корво… разобрался с герцогом.

Дауд хмыкает:

— Разобрался-таки.
— С первыми лучами солнца отправляемся в Дануолл.

Он кивает.

Она разворачивается, чтобы уйти, но он останавливает её:

— Меган.

Как легко она отзывается на это имя, — думает он, когда она снова поворачивается к нему.

— Почему ты помогаешь Эмили? — спрашивает он. — Ты ничего не получишь от этого сотрудничества, и она точно не будет благодарна, когда узнает правду о тебе. Ты могла бы плюнуть на всё это и жить своей жизнью.
— Какой жизнью? — горько усмехается Меган. — Капитана корабля без команды, который дрейфует от континента к континенту, вечно в поисках...

Она замолкает на полуслове, покачивая головой, но он догадывается о конце фразы. Только об одном может мечтать нежеланное дитя, от постоянных побоев сбежавшее из дома в шесть лет. Уж точно не о том, как бы стать лучшим вором и убийцей, лишь бы избежать зачастую неминуемой судьбы других подобных ей детей, которые теряют невинность задолго до того, как ради пропитания им приходится торговать тем единственным, что остаётся у нищих уличных оборванцев. И даже не о том, чтобы стать капитаном корабля, хотя это у неё точно вышло неплохо.

Да и сам он вряд ли мечтал стать виноделом, но стал же под давлением обстоятельств.

Меган вздыхает:

— Это меньшее, чем я могла покрыть свой долг перед ней, — запинаясь говорит она.
— Не ты убила мать этой девочки.
— Я наделала не меньше бед, а то и больше, — возражает Меган. — Будто мне мало было последовать за тобой на то задание. Нет, я ещё и с Далилой связалась и едва не разрушила жизнь Эмили ещё раз, — она снова вздыхает, позволяя вздоху сожаления сорваться с губ, прикрывает глаза и облокачивается о борт "Падшего Дома". — И не только её.

Дауд тоже опирается о перила рядом с ней, но не настолько близко, как прежде на его памяти, когда они сидели подле друг друга у очага столько лет назад.

— Думаешь, ты и мне должна?

— А разве нет? — шепчет она.

Должна ли? Он не задумывался об этом прежде в таком ключе, но, как и о многих вещах в его жизни, с которыми связано слишком много эмоций, он старался вовсе не думать об этом из-за всей той боли, что всё ещё отдаётся в его душе столь остро, словно это произошло вчера.

Нет. Ничего она ему не должна. Тот её долг был закрыт в тот миг, когда она созналась в своём предательстве; он простил её в то же мгновение, как только она преклонила колени и протянула ему свой меч, вверяя ему свою жизнь.

Он потирает переносицу:

— Ты ничего мне не должна, Билли. Нет больше между нами долга.

Она складывает вместе руки с кулаками сжатыми столь сильно, что костяшки белеют под натянутой смуглой кожей.

— Тогда почему ты даже смотреть на меня не можешь?

Он глядит на неё и позволяет ей увидеть его. Затупившийся Клинок, сломленный человек, которого Корво Аттано счёл нужным пощадить без милосердной жалости, винодел, чьи амбиции столь скромны, что не распространяются даже на счастье, ибо какое право имеет он в этом мире, так пострадавшем от его руки, быть счастливым?

— О… — шепчет она. — Дауд...

Она тянется к нему, и это напоминает ему об Эмили и той зависти, что пронизывала его до костей, когда он наблюдал, как она подползала к отцу и баюкала его голову в своих руках, убирая пряди с его лба. Дауд позволяет Билли прикоснуться к нему и неожиданно ловит себя на том, что отвечает на объятие.

Любовь — это ошибка. Та, которую он с радостью совершит вновь.
 

***

— Ты знал.
— Я много о чём знаю. Что именно ты имеешь в виду?
— Ты знал о Меган. Билли. Она была из твоих, а потом предала тебя, и ты даже слова мне не сказал. Ты позволил мне довериться ей.
— Это не мне нужно было каяться.
— Я — твоя Императрица, — давит Эмили. — Ты не имеешь права вот так скрывать от меня информацию, прикрываясь формальностями.
— Тогда в будущем сделайте себе одолжение и наймите главу тайной службы, — советует Дауд. — Нормального, не работающего параллельно телохранителем на пол-ставки.
— Это предложение? — скалится Эмили.
— А вы интересуетесь? — парирует Дауд.

Она издаёт смешок:

— Можешь считать свой долг передо мной оплаченным своей службой, Клинок Дануолла, — говорит она. — Но если ещё хоть раз я увижу тебя вблизи моего города, я заберу то, что причитается.

Жизнь за жизнь.

— Мой долг перед вами никогда не будет выплачен, — тихо отвечает он.
— Твоя проблема, — пожимает плечами она. Всё-таки она горит слишком ярко. — Мне плевать на твой комплекс вины. Я беру катер и вместе с Корво отправляюсь свергнуть Далилу. А ты делай с собой, что считаешь нужным.
— Вам может понадобиться моя помощь, — в конце концов, он уже противостоял этому врагу и сумел одержать верх. Прийти к относительному, пусть и временному, успеху.
— Не понадобится. В отличие от тебя, — говорит Эмили голосом холодным, как сталь её меча, — я собираюсь завершить начатое.

Выбор всегда имеет значение где-то для кого-то. Рано или поздно, путями, которые не всегда получается отследить, его последствия всегда возвращаются. Он убил Императрицу, но спас её дочь, которая будет править Империей со сталью во взоре и кровью на руках.

Он кланяется ей, не уверенный, ощущает он гордость или страх. Она уходит не оборачиваясь.

К нему подходит Корво.

— Так это было предложение? — спрашивает он, ведь императорский шпион-защитник всё ещё пытается совмещать две работы и не испытывает никакого пиетета перед личными беседами.

— И снова, — отвечает Дауд, — ты это интересуешься?
— А если бы и да, ты бы согласился?
— Твоя дочь-Императрица уже дала мне понять самым недвусмысленным образом, что не потерпит моего присутствия на Гристоле. Конечно, выбор у меня остаётся небольшой, но я всё-таки ценю свою голову, а если она будет насажена на пик Башни Дануолла, мне будет затруднительно присматривать за моим виноградником.

— Она ещё молода, — говорит Корво. — Несмотря на всё это, она до сих пор делит мир на чёрное и белое.
— Я убил её мать, — напоминает Дауд. — Тут не так уж много оттенков серого.
— Да, — соглашается Корво. — Она никогда не простит тебе этого. И я не прощу. Но ты никогда и не искал прощения, правда же?

Ему не требуется отвечать.

Губы Корво изгибаются в усмешке:

— Дай ей время. Буду держать тебя в курсе, Столовый Нож. Если выживу, конечно. И если ты захочешь потратить свою жизнь на что-то поинтереснее, чем просто выращивание винограда.

Глава тайной службы Дауд. В этом есть некая поэтичная ирония.

— Мне нравится просто выращивать виноград.
— Но по этому ты скучал сильнее.

И именно поэтому он хочет вернуться в Куллеро.

— Не буду кланяться тебе, клептоман, — говорит Дауд. — Но ты… не умирай.

Мир стал бы беднее (или богаче?) без Корво Аттано. И, кроме того, Корво всё ещё должен ему. С процентами.
 

Корво протягивает ему руку. Дауд глядит на неё одно мгновение, прежде чем принять пожатие.

***

Он спит и видит сон.

Не о мире пыли и тьмы, напоминающем колодец, который был отравлен горькими чернилами амбиций коварной ведьмы. Не об осквернённом древнем алтаре, где тлеющие розы и шипастые стебли вытягивают священную чистоту из пространства.

Ему снится Бездна цвета кристально чистых серконских пляжей, где потоки воды текут вверх вопреки гравитации и здравому смыслу. Ему снятся проплывающие мимо киты, издающие свою печальную, но прекрасную песнь. На самом краю зрения он, как ему кажется, замечает остатки тьмы, что расплывается, словно облако удушливой пыли, остающееся ещё долго после использования. Она запятнала Бездну, но аромат чистой солёной воды постепенно смоет её.

— Так она мертва наконец? — спрашивает Дауд, не дожидаясь даже появления Чужого.
— Эмили Колдуин никто без верности своему слову, — отвечает он откуда-то позади. Дауд оборачивается, щуря глаза и сложив руки на груди.

— Ты с самого начала планировал всё это, — обвиняюще заявляет он.

Чужой улыбается, становясь рядом с ним.

— Ты приписываешь мне слишком многое, старый друг. Вопреки всеобщим убеждениям, я не так уж всемогущ. Я лишь вижу… возможные варианты будущего. Пути, что открыты для тех, кто достаточно смел, чтобы сделать определённый выбор. Как, например, вернуться из самовольного изгнания и помочь Императрице вернуть её трон — достаточно лишь подтолкнуть в нужном направлении.

Загадочный говнюк.

— Сомневаюсь, что так уж сильно повлиял на исход.
— Может быть. А может, и да. Но без твоего участия разве стала бы Эмили такой чарующей, какая она сейчас? Прервалось бы её существование в возрасте десяти лет, когда её разум и душу подменили бы? Или она так и осталась бы избалованной, наивной юной леди?
— Не пытайся выставить мои преступления в хорошем свете, ублюдок.
— Но результат же вышел чарующим.

Это слово начинает его бесить.

— Так что же произойдёт?

Один из редких моментов, когда Чужой ненадолго замолкает.

— Эмили Мстительная железной рукой правит в Дануолле. Со смертью Далилы Копперспун её ковен утратил силу и распался, а разрушительный заговор был уничтожен, — он наклоняет голову. — Или… Эмили Мудрая ещё долгое время правит процветающей, восстановленной Империей вместе с Корво Аттано подле неё.
— И которой она стала? Эмили Мстительной или Эмили Мудрой?
— Обеими. Или ни одной. И та, и другая одинаково завораживает, — Чужой бросает на него взгляд. — В любом случае я ещё долго буду пристально следить за Императрицей.
— Не сомневаюсь, что будешь, — бормочет Дауд.
— Последствия выбора не всегда проявляются сразу, Дауд.
— Моего выбора? Или человечества в целом?
— Да.
— Прошлого или нынешнего?
— Да.
— Чтоб ты знал, вот за это я тебя и не выношу.
— О, я знаю. И теперь перед тобой остаётся лишь один вопрос, Дауд, — говорит Чужой и ухмыляется. — Что теперь?

***

— Что теперь? — спрашивает Билли Лёрк.

Он пожимает плечами.

— Вернусь в Куллеро и буду ждать возможного лучшего предложения о работе, — говори он. — А пока всё равно нужно следить за виноградником.

Она выдавливает слабую улыбку, потускневшую от времени и сожалений:

— Долгие денёчки на солнце, да?
— Вроде того. Хорошая, кстати, была книга. О многом заставила задуматься.
— Могу отвезти тебя туда, если хочешь.
— Пожалуйста.

Она кивает и собирается уйти, чтобы подготовиться к отплытию. Он ловит её за руку — ту, которой не было ещё неделю назад и через потерю которой ей не пришлось пройти в дополнение ко всему, что она и так вынесла.

— Билли...

Её дыхание замирает при звуках собственного имени.

— Можешь остаться со мной, — наконец хрипло произносит Дауд человеку, который был — и до сих пор является — для него ближайшим к тому, что можно назвать семьёй. — Если хочешь.

Его взгляд встречается с её, он видит свои собственные слёзы, отражённые в её глазах, и она сжимает его руку в ответ.

— Пожалуйста, — шепчет она.

Это не счастье, — он точно знает, пока ещё нет, — но уже нечто очень к нему близкое.

Он готов к тому, что его ждёт.