Так дай же мне воздух — и я стану тебе крылом,

Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу.

Твоё время течёт за мной, как расплавленное стекло,

Мои сны о тебе далеко остались внизу.

Мельница, "Никогда"

Что же произошло между вами там, в тесном коридоре маленькой карнакской квартирки? На физическом уровне — ничего, кроме твоего несдержанного касания, на которое она никак не отреагировала. Но душой ты снова ощутил то желанное, тёплое, успокаивающее чувство, как в прошлый раз, когда вас слепило мерцание огней вечернего города и беседа была неожиданно близкой и откровенной.

В своё время влюбляясь в Джесс, ты даже не осознавал этого, пока не стало поздно поворачивать назад, пока юная принцесса, так незаметно переставшая быть ребёнком, не завладела полностью твоими мыслями. Сейчас же, на шестом десятке лет, ты гораздо лучше знаешь себя и свои эмоции и давно заметил, что стал неравнодушен к Александрии. Но поделать с этим ничего не можешь — или не пытаешься?

Корво Аттано, ты совсем не ждал этой влюблённости, поздней, как оттепель в месяц холода. Но ты никогда не скажешь, что не рад ей.

<1853 год, месяц сетей>

Возвращение домой ещё не бывало таким необычным. Хотя ещё бы определиться, что именно называть домом. И Карнака, и Дануолл были ему одинаково дороги. Жемчужина Юга была для лорда-защитника словно мать, всегда готовая принять своё заблудшее дитя в объятия; столичный же город Империи стал для него в своё время строгим отцом, скупым на подарки и щедрым на суровые жизненные уроки.

Сам же он давно уже понял, что, словно прирученный зверь, привязывается не к месту, а к хозяину. Хозяйке, если быть точным. Так может, достаточно он уже бродит неприкаянным и одичавшим с тех пор, как не уберёг одну?

Его дом выстраивался не из гранита или кирпича, стекла или резных брусьев. Он формировался из уютных объятий и ласковых слов, нежных взглядов и тихих общих тайн — всего того, что вызывало щемящее желание быть рядом и посвящать всю свою преданность только одной.

Нельзя же вечно бродить вокруг руин уничтоженного прежнего жилища, истязая себя кинжалом воспоминаний.

Но так боязно попроситься на новый порог, туда, где, как ему известно, лишь совсем недавно установилось относительное спокойствие. Туда, где ещё год назад безраздельно властвовал жестокий захватчик. Он попросту не знал, примут ли его эти своды усталых рук, эти глаза, искрящиеся, словно поймавшие солнце витражи, будет ли этот мягкий голос, перекатывающийся рокотом серконских волн, звучать умиротворяющей песнью именно для него. Но лорда-защитника всё не отпускало чувство, будто он уже почти дома: как географически, так и душевно.

И он уже очень хотел, чтобы второе тоже стало правдой.

Узнав, что в Дануолл они с Гипатией отправятся вдвоём — Стилтон, которого Эмили тоже пригласила, сослался на важные дела и с извинениями отказался от поездки, — Корво прислушался к себе, пытаясь понять, что чувствует по этому поводу. И осознал, что не представляет, чего ожидать. Но в том, что это путешествие он не скоро забудет, сомневаться не приходилось.

Небольшой корабль, вёзший их в Дануолл — место слишком тесное, чтобы избегать друг друга. Хотя они и не пытались. Вместе прогуливались по палубе в первые солнечные дни, когда жаркий Серконос был ещё недалеко. Вместе коротали время болтовнёй в кают-компании долгими вечерами во время штиля. Вместе укрывались под навесом от холодного дождя, приветствовавшего их по мере приближения к Гристолю.

Как-то легко и неожиданно перешли на "ты", хотя прежде не позволяли себе такого даже в переписке. Не считая того случая в Батисте, когда это обращение встряхнуло и отрезвило доктора, заставив её собраться и окончательно провести черту между Александрией Гипатией и Злой Алекс.

Корво хотелось называть её более кратким именем, чем строгое и официальное, хоть и, безусловно, красивое "Александрия". Но общепринятым сокращением он, по очевидной причине, пользоваться не смел. Она теперь кто угодно, но не Алекс.

— Могу я… звать тебя Сашей? — спросил он как-то, ощущая, как предательски полыхают кончики его ушей, будто у нашкодившего мальчишки.

— Как? — переспросила она с рассеянной ухмылкой.

— Саша, — протянул он снова, будто пробуя имя на вкус. — По-тивийски.

— А,- коротко кивнула Гипатия и мило фыркнула: — Когда я училась у Соколова, он иногда звал меня так. Когда ругался. Но… да, тебе, можно так меня называть.

Он всё же не злоупотреблял этим правом. Слишком панибратским ему казалось это обращение, как и сам тивийский говор. Во всяком случае, можно приберечь его на потом.

...какое такое "потом"? Не слишком ли на многое ты надеялся, лорд-защитник?

Миновали дни, затем недели, тягучие и неспешные, как любое время в пути. Путешествие уже почти завершилось, а между ними так и осталось столько невысказанного...

Столица Империи уже была хорошо видна с моря, открывшаяся за утёсом. Ещё немного — и лорд-защитник вместе с дорогой гостьей ступят на землю Гристоля. Но у них оставалось ещё немного времени, пока корабль, чинно покачивая крутыми бортами, сворачивал к устью Ренхевена, скованному крепкой хваткой мостов и верфей.

Корво окинул взглядом привычно хмурый гристольский пейзаж. Глаза, успевшие за краткий срок снова привыкнуть к кричащему многоцветью Серконоса, скучали по ярким краскам, которых в этой местности было не отыскать. Дануолл приветствовал его холодно и высокомерно, как всегда.

А ведь он рассчитывал, что за время этого морского путешествия разрешит конфликт с самим собой и перейдёт наконец к решительным действиям. Но между ним и Гипатией так и осталось установившееся с самого начала дружелюбное, но осторожное отношение.

Борясь с внутренней дрожью, сотрясающей её от воспоминаний о прошлом визите в столицу, Александрия тоже поднялась на палубу, куда незадолго до этого выбрался лорд-защитник. От всплывавших в памяти обрывков сотворённого с несчастным Ихаводом Бойлом становилось душно и мерзко, и металлический запах крови, царивший только в её памяти, забивал обоняние. Но не избегать же теперь и столицы? Нужно взглянуть и этому страху в лицо. Так он её научил.

Корабль качнуло довольно сильной волной, когда женщина нетвёрдо проходила по палубе, и её бросило к борту, но Корво, державшийся за поручень лестницы, ведущей на крышу кабины, успел ухватить её за запястье. Однако вместо того, чтобы подтянуть Гипатию к себе, он отпустил поручень и шагнул следом, лишь слегка затормозив движение.

Их прибило к ограждению — не слишком сильно, но ощутимо, однако они сумели удержаться на ногах. Не самое удобное положение: Александрия замерла немного перегнувшись спиной через борт, а Корво — прямо перед ней, слегка над нею нависая. И отойти, позволяя ей выпрямиться, он не спешил. Напротив, склонился к женщине ближе, заставив её ещё выгнуться назад, над мятежной поверхностью моря, волнами льнущего к кораблю.

— Так и выпасть недолго. Не боишься? — его голос был, по обыкновению, негромок, однако она отлично слышала каждое слово, несмотря на шум волн.

— Ни капли, — усмехнулась она, прекрасно понимающая, что уж чего-чего, а пострадать он ей точно не позволит.

Так и есть: широкая ладонь мужчины легла на её спину, бережно поддерживая.

А затем, словно влажный полдень сезона дождей, её уста накрыл поцелуй, осторожный, но умелый. Лорд-защитник был искушён в этом, и вполне возможно, что на высоте он был не только в поцелуях, но явно давно не практиковался. Впрочем, это не умаляло его умения. А вот она сама, наверное, целуется совершенно бестолково, — слегка огорчилась про себя Александрия, безропотно отвечая на настойчивость его губ. Когда она в прошлый раз делала это — ещё во времена учёбы в Академии? Дальше было не до нежных проявлений. Она до последних пор и не рассчитывала на появление в её жизни кого-то, кто сочтёт её достойной своей любви. Хотя об этом чувстве пока не прозвучало ни слова…

С закрытыми глазами создавалось впечатление, будто они летели над морем, над волнами, что неистово бились в борт под ними и тут же бессильно откатывались назад, в чернильную глубину. Гристольский воздух пах солью и горьковатой сыростью с привкусом железа, а Корво — пряностью и тем трогательно сладковатым ароматом, который только и можно поймать за ухом, или на шее, или на губах. Запах, который улавливался, когда он подпускал к себе очень близко.

Если это — результат обострившегося обоняния, оставленного ей в наследство Злой Алекс, то она ничего не имела против. Раньше она и не представляла, что любимый человек должен пахнуть как-то по-особому. Хотелось зарыться носом в отросшие седоватые пряди на его затылке, вобрать в себя этот аромат, от которого сладко кружилась голова. От него — или от ощущения полёта, которое, однако, уже было не так сильно: поясница затекла в неудобной позе, и пришлось выпрямиться, в чём лорд-защитник ей помог не прерывая процесса, хоть ему и пришлось склониться к ней из-за ощутимой разницы в росте.

Для Корво это было совсем не то что с Джессаминой, к устам которой он некогда припадал несдержанно и жадно, будто силясь утолить смертельную жажду из источника. С Императрицей каждая ночь была сражением, каждое прикосновение — надрывным зовом страсти.

С Александрией иначе. Он просто захотел коснуться её губ — а она просто приняла его ласку, это безмолвное "Ты мне нужна", переданное одним дыханием в другое. Неспешно, нежно и очень осторожно. Они — зрелые люди, но оба неосознанно опасались непонимания со стороны партнёра, хотя их желание явно оказалось взаимным.

Однако сойдя с корабля лорд-защитник и доктор Аддермира молчали о произошедшем даже между собой. Будто с первым шагом по гристольской земле завладевшее ими очарование Серконоса рассеялось.

Хотя они оба понимали, что всё только началось.

Императрица тепло поприветствовала отца и его спутницу, изобразила огорчение от новости о том, что Арамис Стилтон не смог покинуть Серконос из-за важных дел, и вообще была очень приветлива. Чрезмерно.

"Выходит, вам пришлось отправиться сюда вдвоём, без Арамиса?" — показное сожаление выглядело ещё более фальшивым благодаря радости, теплящейся на дне сияющих карих глаз. Эмили Колдуин слишком рано пришлось научиться скрывать от окружающих свои истинные эмоции, но обычно это относилось к печали, гневу и прочим малоприятным чувствам. Веселье же было столь редким гостем в её душе за прошедшие пятнадцать лет, что она плохо умела с ним справляться.

Более всего в этой ситуации Корво сводило с ума то, что эту искру в глазах Императрицы и игривую, добрую насмешку в её голосе замечал только он. Либо Александрия тоже старательно игнорировала это — что ж, в таком случае ей явно лучше удавалось сохранять невозмутимость, чем ему.

Нет, ну это просто смешно. И было бы чего так скрывать. Они замалчивали один-единственный поцелуй, будто были стеснительными подростками. А ведь даже не стали любовниками. Пока что.

В мятущейся душе лорда-защитника призывы разума боролись с желаниями сердца, а хитрый взгляд и медовые интонации в голосе чётко видевшей это дочери только всё усугубляли. Уста Эмили изгибались в усмешке Джессамины, слишком тёмные глаза сужались в её же лукавом прищуре, и Корво Аттано тихо умирал внутри себя, наблюдая, как живое отражение его любимой женщины, которую он утратил навсегда, мило щебечет с другой, невольно претендующей на это звание. И он понимал, по чьей задумке исполняется всё ныне происходящее.

Вот что и пугало, и безмерно восхищало его уже не один десяток лет в женщинах рода Колдуин: принятие своевольных решений столь железное и бесповоротное, что оставалось лишь смириться и повиноваться монаршей воле.

***

Признайся, Корво: ты позволил всему этому произойти. Хитринка в очах дочери, робкое восхищение в солнечном взгляде Александрии — ты же замечал всё это с самого начала. Ты желал запутаться в уготованных тебе сетях, как некогда желал пасть жертвой настойчивой нежности Джессамины. Но всё это время зачем-то спорил с собой, терзался, бился, как пойманная минога. Так привык к мукам совести за эти годы? Хотел выглядеть лучшим, верным — но для кого?

Никто не заставляет тебя забыть любимую Императрицу. И никто, кроме тебя самого, не может запретить тебе принять любовь другой женщины — укрыть ладонями этот едва зародившийся огонёк, еле теплящееся пламя позднего, слегка печального чувства, судьба которого зависит от того, позволишь ли ты его самому себе.

<1853 год, месяц сетей>

— Отец.

Вечером они с Эмили остались вдвоём в её кабинете. Давно же он не общался с ней наедине.

— Я скучала, отец, — долгожданные объятия молодой Императрицы не были дежурными. Она заглянула ему в глаза и улыбнулась — мягко и, как вдруг осознал Корво, слегка устало.

— Я тоже скучал. Как вы все справлялись без меня?

Он хотел и в то же время очень боялся услышать, что хорошо.

Эмили отмахнулась:

— Доклады Вимана и Джеймсона выслушаешь позже. Могу только сказать, что без особых происшествий. Скажи лучше вот что… — начала она, сощурившись.

Корво внутренне подобрался.

— ...Ты заглянул в свой дом в Батисте, когда был в Карнаке?

Вот же плутовка. Вся в мать.

Разговор о поездке потёк плавным потоком, ненавязчиво избегая темы, явно интересующей обоих.

— Корво… — в минуты задумчивости и сомнений Её Величество снова начинала звать его по имени, как в детстве. — Я понимаю, что ты только что вернулся, и то, о чём я спрошу, не требует сиюминутного решения, но я много думала об этом и хотела бы знать заранее. Ты сильно оскорбишься, если я скажу, что ты заслуживаешь отдых от своей работы — возможно, окончательный?

Почти теми же словами, что и Чужой. Но от неё это звучало больнее.

— Я исполню любую волю Императрицы.

Она подняла на него растерянный взгляд:

— Я ни за что не стану отправлять тебя в отставку, если ты против этого.

— Нет, ты права, — покачал головой Корво. — Слишком долго я душу тебя опекой. Пора мне на покой. Тем более теперь, когда я подготовил преемников…

— Тем более теперь, когда есть кому приглядеть за лордом-защитником, — прозвучало вслух эхо его мыслей, и Корво не сразу понял, что голос всё же не его, а Эмили.

Дочь серьёзно смотрела ему в глаза, не отводя взора. От её игривых подколок будто не осталось и следа.

— Ты считаешь, что это так? — Корво приподнял бровь.

— А ты считаешь, что этого не видно? — фыркнула Эмили. — То, как вы смотрите друг на друга — или стараетесь не смотреть. То, как общаетесь. Вы уже переспали? — напористая и прямолинейная, какой он её и воспитал, Императрица явно наслаждалась нарастающим смущением отца.

Он возмущённо выдохнул, не найдя слов, и Эмили картино округлила глаза:

— Три недели в Карнаке, две недели на корабле… Лорд-защитник, что вы делали всё это время?

— Эмили! — наконец нашёл он в себе силы её одёрнуть.

Девушка вздохнула и заговорила тише и спокойнее:

— Ладно, прости. В Бездну шуточки. Я всего лишь переживаю за тебя. За вас обоих. Всё это сугубо ваше личное дело, но… Просто помни, что когда решишься уйти из-под моего присмотра под кое-чей ещё, я не буду мешать твоему счастью.

— Ты говоришь об этом так легко, — буркнул помрачневший Корво. — Как будто у неё мало бед помимо меня. И как будто… — стрельнув взглядом в сторону висящего на стене портрета Джессамины, он отвёл глаза и замолчал.

Обёрнутая скорбно-чёрной повязкой ладошка легла на его плечо:

— Папа… Думаю, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты тысячу раз обдумал ситуацию. И если бы ты действительно запретил себе это чувство, то вёл бы себя совсем по-другому и это тоже было бы заметно. Так что… — она присела рядом и доверительно склонилась к отцу, — не нужно мучить себя. Если тебе так тяжело из-за мыслей о маме, переложи груз вины на меня и будь волен чувствовать себя счастливым.

— Это приказ Императрицы? — скривился он в горькой усмешке.

— Это совет дочери.

Неделя в столице промелькнула быстро, дни смешались в пёстрый калейдоскоп. Эмили не хотела устраивать большого празднования своего дня рождения, но это не мешало простому народу отметить праздник любимой Императрицы. В Башне же отпраздновали тихо: Её Величество удовольствовалась прогулкой и ужином в компании самых близких.

Но и этот день прошёл, и ещё один, и время визита карнакской гостьи подходило к концу.

Вечером по пути в свои покои, где её уже, вероятно, ждал Виман, Эмили остановилась в одном из коридоров второго этажа и бросила взгляд сквозь стеклянную дверь в кабинет, примыкающий к спальне лорда-защитника. Ей с детства нравилась эта комната, продолговатая, полная книжных шкафов с ценными фолиантами. Больше неё Императрица любила только музыкальную комнату, расположенную по другую сторону от спальни отца. Там тоже царили бесценные воспоминания. Как и повсюду в Башне.

Но теперь она заинтересовалась кабинетом не из-за нахлынувшей ностальгии. Совсем недавно проходя мимо, она видела там Гипатию, погружённую в чтение очередного "чрезвычайно занятного" труда по натурфилософии, который та отыскала на бесчисленных полках. Эмили сама незадолго до того лично подтвердила своё разрешение скромной гостье проводить в этом кабинете сколько угодно времени и брать любые из найденных там книг. Однако сейчас на столике у кресла лежали несколько фолиантов, извлечённых с полок, и чашка остывающего чая была сиротливо оставлена рядом. А Гипатии не было. Хотя доктор никогда не позволила бы себе не убрать книги на место, прежде чем уйти.

Помедлив, Эмили воровато огляделась и, клятвенно пообещав себе, что поддаётся таким намерениям в первый и последний раз, сжала левую руку в кулак и призвала способность всепроникающего взгляда Бездны.

В висках закололо, и словно сквозь толщу воды по ушам прокатился давящий звук, сопровождающий видимую лишь меченой Императрице лиловую волну, которая промчалась по этажу, окрашивая обстановку в тусклые осенние тона. Разбившись о невидимую преграду где-то в пятидесяти шагах от девушки, эта волна, подобная китовьему сонару, вновь начала своё мерное движение, по дороге подсвечивая ауры живых созданий.

Эмили взглянула сначала на кабинет, но из живых существ там была лишь пара мотыльков, вьющихся вокруг люстры под потолком, — а затем осторожно, медленно, почти смущённо перевела взгляд на соседние покои.

Две человеческих фигуры. Поодаль друг от друга. В кресле у камина — несомненно, невысокая Александрия, в характерной для неё закрытой позе с сомкнутыми и склонёнными набок коленями. Голова наклонена к плечу: видимо, женщина сидела над книгой, взятой из соседней комнаты. Её аура сияла спокойным, мерным, золотистым светом и больше не разрывалась нездоровыми острыми сполохами, витавшими вокруг неё тогда, в Аддермире, когда ею ещё владела Злая Алекс.

А ещё в комнате был Корво, чья фигура в обесцвеченном мире светилась для Эмили непривычно ярко. Давно она его таким не видела. Он приблизился к креслу, заглянул Гипатии через плечо, видимо, интересуясь книгой, а потом потянулся к женщине из-за высокой спинки и, кажется, поцеловал её в макушку, так легко и мило, и это напомнило Императрице, как он когда-то целовал её саму в растрёпанные локоны на голове. От этого жеста так и веяло покровительственной нежностью, и Эмили не смогла сдержать умилённой улыбки, в которой расплывались её уста.

Взглянув, как Александрия вздрогнула от неожиданного касания, повернула голову к Корво и протянула к нему руку, Эмили вздохнула, одновременно с тем остановив использование магии. Мир вокруг снова обрёл свои естественные краски, стены стали монолитно-непроницаемыми, а чужая личная жизнь — недосягаемой тайной, как и положено.