***

Ярко светящее солнце слепит глаза, вынуждая жмуриться и смежать веки даже под темными стеклами солнцезащитных очков. Его настойчивые лучи все равно нет-нет да мажут по незащищенным участкам кожи, не спасает ни наглухо закрытая одежда, ни тени деревьев, ни фигура сопровождающего, идущая рядом.

Несмотря на всю мрачность того места, вдоль тропинки которого движутся две фигуры, эти лучи слепящего солнца отлично вписываются в окружающую картину подступающей осени. Здесь будто все на своих местах. И шорох опадающей листвы под ногами, и шум ветра высоко над головами где-то меж деревьев, и яркие блики, отражающиеся от полированных камней и металлических табличек с именами, и запах хвои, и едва уловимый запах ладана и сырой после дождя земли. Все здесь такое правильное, будто кто-то специально тщательно все подобрал как раз к этой дате.

— Зачем мы здесь? Я думал, мы в ресторан поедем.

Голос молодого человека подобен шороху листвы под ногами, такой же тихий, такой же едва различимый среди звуков пространства. И даже в такой относительной тишине, вдали от города, его голос звучит скрипуче, непривычно хрипло и в каком-то смысле пугающе. Как раз под стать этому месту.

— Поедем, но позже. Сначала сюда зарулим.

Его под локоть ведет девушка, едва достающая ростом ему до плеча, но вопреки всей миниатюрности фигуры и телосложения ее голос достаточно звонок и властен.

Эти двое отлично дополняют друг друга, даже если и сами по себе являются вполне самодостаточными личностями, со своими мнениями и взглядами на мир, со своими убеждениями. В глазах каждого из них можно увидеть непоколебимую решимость, внутри каждого можно буквально прочувствовать стальной стержень. Эти двое настолько слаженно дополняют друг друга, что их часто воспринимают как одно целое, нерушимое, неразделимое. А они и есть одно целое. Одно единственно целое, что осталось от их семьи.

Они останавливаются возле двух надгробий, огороженных одной оградкой, одной длинной бесконечной, тяжелой, черной цепью. Наверное, они не зря облачены в черное. Наверное, руки миниатюрной девушки, затянутые в атлас перчаток, не зря сжимают алые бутоны цветов. Наверное.

— Так странно видеть свою могилу.

Юноша опускает цветы на надгробия, девушка же даже к холодному металлу оградки не прикасается, не заходит на тот отделенный пятачок пространства, будто страшится потревожить тех, кто там лежит. А может, не хочет испачкать пыльными от дороги подошвами туфель светлую плитку, коей выложен небольшой клочок огороженной земли.

— Здесь похоронено наше прошлое. Твое и мое. Мы обязаны были это сделать.

Она не поясняет, что именно они обязаны были сделать. То, что просто явились сюда именно в этот день календаря. Или же имеет в виду что-то совершенно иное, что-то свое и сугубо личное. Только ее спутник и без слов знает все ее не произнесенные вслух мысли, мотивы и желания.

Взгляд внимательных глаз за стеклами солнцезащитных очков скользит по надгробиям, по холодному камню, по темным буквам, по датам жизни и смерти, и лишь после смещается к самому основанию, к кромке земли, сквозь которую на удивление пробивается молодая зеленая сочная трава. Тепло прошедших дней способствует зарождению жизни даже в таком месте.

Где-то там, из-под вороха опавшей листвы, из-под свежих бутонов цветов выглядывают пожухлые почерневшие лепестки роз. Им от силы неделя, возможно полторы или две. От нехватки влаги они умирают намного быстрее, нежели те, которые обычно держат дома в вазах, потому сложно определить, сколько именно времени они здесь лежат.

Он знает, чье это послание. Отлично знает и лишь тихо вздыхает, прикрывая глаза на мгновение. Нет, его душу не захлестывают эмоции, на глаза не наворачиваются слезы, даже сердце в грудной клетке больше не щемит, как было раньше. Сейчас на его губах мелькает едва уловимая улыбка, она исчезает столь же мгновенно, как и появляется, и со стороны может показаться лишь мимолетным видением.

— Ты ведь ему так ничего и не рассказала, да?

Ему отлично известен ответ на вопрос. Но он его все равно задает. Наверное, надеется на какой-то другой исход, на возможность повернуть время вспять. А может… Может, что-то еще, что он вслух никогда не произнесет.

— Нет. Не хочу, чтобы хоть что-то напоминало тебе о том, что произошло.

Свое короткое отрицание она произносит глядя на надгробие, будто говоря с кем-то тем, кто должен быть погребен под толщей земли, песка и глины… И кого там нет.

Остальные слова она произносит, уже удаляясь от мраморных плит, вынуждая молодого человека последовать за ней, мысленно попрощавшись с тем единственным родным существом, которое там покоится уже много-много лет.

Он безропотно следует за ней вдоль узкой тропинки, пока они не выходят на более широкую дорогу. Она привычно подхватывает его под локоть, а он привычно поддерживает ее на неровных частях изъезженной колеи.

— Это поэтому мы сюда каждый год ездим?

Он высказывает ту свою мысль и тот свой вопрос, которые должен был озвучить раньше, еще возле надгробий, глядя в знакомые глаза и читая с губ знакомую улыбку. Но вместо этого, он разглядывает чужие кресты, скользит взглядом по чужим именам, абсолютно безразлично и не цепляясь ни за один из них. Просто, как факт — снова на доли секунд и бесконечно длинных минут зависает где-то в себе, отвлекаясь от реальности и от течения времени.

— Не придирайся к словам, ты отлично понял, что я имела в виду.

Конечно, он понял. Конечно, она знает, что он ее понял. Просто, тоже как факт — произнести хоть что-то, чтобы не потерять нить реальности.

Молодой человек лишь коротко кивает своей спутнице и они еще какое-то время пребывают в молчании, наслаждаясь тишиной пространства, едва слышными шорохами и отсутствием каких-либо посторонних голосов вокруг.

Эта передышка, этот час тишины и безмятежности, необходимы им обоим, как глоток свежего воздуха в изнуряющую жару. Этот единственный день и единственный час, когда никто никого не осуждает за совершенные поступки, за сказанные слова. Эта единственная минута тишины, которая действительно является тишиной, без терзающих голову мыслей, без переживаний и бушующих под кожей эмоций. Минута тишины, которую они нарушают, лишь когда переступают границу ворот, оказываясь на стоянке, возле единственно припаркованного авто.

— Когда-нибудь и я буду здесь.

Взгляд из-под солнцезащитных очков скользит по этому тихому месту, без эмоций и без каких-либо печальных мыслей. Просто очередной факт чего-то неизбежного.

— Надеюсь, что еще не скоро.

— И я надеюсь.

На лице девушки тоже не мелькает никакой тени улыбки или тоски. В какой-то степени она привыкла, что он так говорит. В какой-то степени смирилась с тем, что что-то в жизни может пойти не по тому сценарию и плану, который она придумала и тщательно распланировала. В какой-то степени она давно его отпустила. И лишь в тот момент, когда действительно смирилась с тем, что его может не стать в ее жизни, только тогда вздохнула с облегчением. И лишь в этот момент кто-то сверху решил, что его душе еще рано на небеса, а телу под землю. Лишь в этот момент он вновь начал дышать. Лишь в тот день она позволила себе единственную в своей жизни слабость — слезы, которые роняла от счастья, когда цеплялась за теплые пальцы его руки.

В тот день он умер, как человек, переборовший недуг. В тот же день он начал жить с новой страницы своей биографии — пустой и девственно чистой страницы.