Это слишком смешно, но оттого не менее жутко. Нет. Нет никакого смысла сопротивляться. Тьма поглотит тебя. В один прекрасный момент. Окончательно, без остатка, без единого шанса на спасение. Она не будет спрашивать разрешения. И тем более не будет с тобою нежиться. Она просто подчинит тебя. И ты, милый друг, не будешь спорить. Ты попросту на это не способен. Никто не способен.

В твоих силах лишь признать это, не позволяя окончательно отдать себя ей на растерзание.

***

Тёплый свет от пламени приятно щекотал кожу своим отражением. Слабый ветер играл с растрёпанными волосами. Прохладная земля позволяла собраться с мыслями, в очередной раз рассыпавшимися в никуда, подобно снежинкам в начале мая.

Уилсон лежал на спине возле костра, широко распахнутыми глазами вглядываясь в тёмную высь над ним. Уже по привычке.

Со временем, во мраке, многое делается по привычке. Ты не способен ничего увидеть сквозь толстый слой чёрной краски. Не способен ничего услышать, даже звук собственного дыхания. Любую боль ощущаешь притупленно, либо же не чувствуешь вообще. Бессчетное количество падений, ударов кулаками о поверхность под тобой не дадут ничего. Кричи, срывай голос, рви волосы на голове, кусай кожу, царапай собственные руки вырванными ногтями — бесполезно. Всё бессмысленно. Ты ничего не чувствуешь.

Раз не можешь ощутить — значит не способен что-либо понять. Ты — никто. Смирись. Падай ниц и умоляй прекратить эту чёртову пытку. Кого-нибудь. Когда-нибудь.

Слишком долго, мучительно, изнурительно, унизительно. Уилсон бился в агонии от собственной беспомощности, вырисовывая в мельчайших деталях свою собственную погибель. Он ничего не мог исправить. Он ничего не мог изменить. Оставалось лишь истязать себя новыми волнами истерики и позволять самым страшным воспоминаниям вылезать на поверхность. Ведь зачем утешать себя, когда в один момент стало понятно, что ты потерял всё, что позволяло чувствовать себя живым? Всё, к чему когда-то относился так пренебрежительно: воротил нос от неприятных запахов; отказывался есть неприглядную еду; ругался на боли в спине из-за неудобного матраса; не желал лицезреть недостойные, по собственному мнению, образы; не хотел слушать звуки, незначительные для столь чуткого слуха.

Вода в казане усиленно старалась вылиться и затушить так лихо нагревающий её огонь. Пришлось вставать и переливать бушующую стихию в кружку в бесполезной надежде насладиться этим — насколько он помнил — гадким вкусов тёмных цветов. Но, увы, и снова нет.

Усталый выдох прозвучал аккомпанементом бушующему звуку рядом. Уилсон сильнее сжал кружку в своих ладонях. Грязные мысли опять решили заполонить измученный разум. За долгое время здесь он научился прогонять их, чтобы не трогали и так осыпающееся сознание, но, к большому сожалению, это удавалось не всегда.

Голод, холод, схватка, бой — тогда это казалось самым что ни на есть страшным в этом населенном монстрами мире. Физическая боль изводила, но Уилсон не желал сдаваться. Гнев, ненависть, ярость и, главное, бесконечное желание вернуться домой помогали ему понять, что не время опускать руки. Никогда не время.

Дальше последовали кошмары. Отвратительные, мерзкие, безжалостные и скупые на что-либо, кроме боли — они вселяли ужас в сердце и насыщали паникой всё вокруг. Вырывали из потаенных закоулков сознания самые яркие и кровавые моменты, упиваясь наслаждением от страданий их жертвы.

Слабая усмешка блеснула на измученном лице. Человек ко всему способен привыкнуть, и он, Уилсон, не был исключением. Не хочешь быть убит кошмарами — сам стань их кошмаром. У тебя нет выбора.

Костёр начал пылать ещё ярче, поглощая новые поленья. Уилсон поёжился. Оказалось, и это не предел. Наивный, он слишком заигрался в героя, забыв учесть ещё один элемент готической картины, по чьей милости здесь и оказался. И не просто забыл, нет. Жестоко недооценил демоническую жажду человеческих мучений, за что и поплатился. Что тогда, в родном лесу, что сейчас, в уже знакомом мире.

Руки-тени осторожно потянулись к нему и аккуратно обняли за плечи, но Уилсон не придал этому значения. Все мысли были сосредоточены на столь ненавистном образе. Максвелл, чтоб его. Изводил, издевался, насмехался, нещадно злил — этот список можно продолжать вечно. Поначалу учёный воспринимал всё слишком близко к сердцу, но со временем сумел приспособиться и к этому. Уж насколько виртуозно он отвечал на все словесные выпады демона — сказать сложно, но, в конечном счете, всё потихоньку свелось на нет. Почти. И внезапные набеги гончих, боссов, оборотней-свиней стали чем-то периодичным, но не постоянным. Да и сами визиты Максвелла на с трудом возведённую базу вместо часовых оскорблений в адрес друг друга больше напоминали разговоры с умным человеком за кружечкой горячего чая, а не с закостеневшим подонком, насквозь пропахшим едким дымом. А также изощрённым лжецом.

Как забавно, Уилсон, сам того не замечая, доверял демону снова и снова. Насколько же мастерски тот играл словами, не оставляя возможности усомниться в их правдивости. Образ дьявольского властителя расплывался, терялся между строчек новых дней. Одиночество же, тем временем, всё сильнее задевало струны души. Визиты Максвелла постепенно стали чем-то важным, необходимым. Нужным. И ведь забавно осознавать это сейчас, находясь в холодной утробе подземелья, что не только ему одному, горе-учёному. Хотя кто знает, может это тоже всего лишь очередная ложь. Одна из тысячи. Но тогда почему…

Кружка звонко ударилась о землю, обрызгав края брюк Хиггсбери тёплой жидкостью. Он запустил руки в волосы, ладонями надавливая на голову. Тот вечер, тот чёртов вечер… ничего не предвещало беды. Всё было хорошо. Они с Уиллоу в который раз вместе праздновали удачно прошедшую охоту. Необходимые ресурсы получены, место для жизни приведено в должный вид, еды хватит на несколько дней.

Уилсон отчётливо помнит, как тогда девушка начала рассказывать ему анекдоты. Само по себе это выглядело абсурдно, но ещё больше забавляло полное отсутствие чувства юмора у юмористки. Её шутки не были смешными, но отчаянные попытки выглядели так мило. И он искренне радовался вместе с ней. Радовался и даже не догадывался о том, кто стоял за его спиной.

Похоже, всё было слишком хорошо.

Максвелл появился неожиданно. В привычном для него виде: в блестящих туфлях и веющим свежестью костюме. Стоило двум старожилам монстроидного парка развлечений его заметить, жуть как захотелось поиздеваться над «забывчивостью» сей персоны, ведь он давно не «радовал» никого из них своим вниманием. Но дальше… Всё произошло слишком быстро. Тени болезненно обхватили тело Уилсона и потянули куда-то вниз, под землю. Он пытался вырваться, но от этого их хватка только усиливалась. Пытался докричаться до демона в попытке выяснить, что творится. Происходящее не похоже на привычный для него способ мучения своих марионеток, как минимум потому, что нет столь пафосной речи, обрамлённой в красивую обёртку. Хотя стоит притормозить. Он его «услышал». Точнее увидел. Апофеоз ненависти в колючем взгляде, словно невидимые на свету шипы той самой розы на его костюме.

Шах и мат, мистер Хиггсбери.

Очевидное чувство между королём и пешкой. Скользкое, мерзкое, слегка эгоистичное. Учёного оно нисколько не смущало и исходило почти из каждого его жеста даже слишком откровенно, а вот Максвелл никогда не показывал его в открытую. Прикрывался сарказмом, надменностью, высокомерием, и только. Здесь же… на секунду показалось, что Уилсона так и похоронят под титаническим весом этого безжалостного бешенства. Как, в общем-то, и произошло.

Где-то на задворках воспоминаний Уилсон слышал отчаянные крики Уиллоу в попытке освободить его. А следом — острый запах крови, заполонивший всё вокруг. И мрак. До краёв, до полного осознания. Своего ничтожества.

Пленник темноты уверен: это была месть. Осталось только узнать, за что. Когда он успел <i>так сильно</i> провиниться перед демоном, по сути, являясь лишь его игрушкой? А спросить, увы, здесь не у кого. И даже тёмная дама, что сейчас обнимает учёного, не знает ответ на этот вопрос. Наверное.

Уилсон осторожно взял черную ладонь в свои руки и приложил её к своей щеке, непроизвольно подаваясь назад, позволяя тени полностью обвиться вокруг него. Если бы не эта неожиданная подруга, он наверняка не дожил бы до сегодняшнего дня. Стал бы одним из множества бесчувственных монстров, населяющих этот мир. Потерял бы себя. Полностью, окончательно, безвозвратно. Но как же тогда борьба за жизнь, о которой прожужжали все уши? Смешно. Слишком по-детски звучит поставленный вопрос. Если там, на поверхности, не важно, при каких обстоятельствах, от неё зависит многое, то здесь, в подземелье, где мраком пропитан даже воздух, приходит осознание, что данный бой не имеет никакого смысла. Счёт времени потерян, как и смысл собственного существования. День, месяц, год — часы подобны забвению. Остается лишь лежать на каменном полу, обречённо вглядываться в ночь и воевать со своими собственными страхами, пожирающими изнутри.

Негромкий смех. Как забавно. Раньше он был уверен, что это местные Кошмары, единственные в своем роде, раскапывают всё сокрытое глубоко-глубоко в сознании, чтобы пошатнуть, задеть за живое. Теперь же понимает, что они — дети, по сравнению с тем чудовищем, что каждый вынашивает в своей груди.

Ты сам есть свой самый страшный ужас.

Осознание пришло неожиданно. Пусть и обстановка вокруг к этому всеми силами склоняла, открытие всё равно было слишком внезапным и жутким. Здесь нет монстров, кошмаров, чудовищ. И даже сам демон ни разу не проведывал своего пленника. Только мрак, только тьма. Следствие этого — безошибочное понимание своей беспомощности. Всё вполне логично. И именно в этот момент появился он. Надменный враг, до этого дня тайно спящий внутри.

Все приёмы Максвелла по сравнению с его словами начали казаться детским лепетом. Ведь, согласитесь, только тьма внутри тебя знает всё самое сокровенное и сокрытое. И в нужный ей момент вытащит всё это наружу. А здесь сражайся, нет — ты всё равно проиграешь. Сам себе. Неспроста же человек — существо социальное. Именно знание, что есть хоть кто-то, кому ты небезразличен, позволяет не отдаться на растерзание себе же. И это не обязательно должен быть друг. Слишком наивное суждение.

Невесомый поцелуй обветренными губами в чёрную ладонь.

В приступе очередной истерики произошло совсем не ожидаемое — в непроглядной темноте зажегся свет. Слабый, еле заметный, но слишком очевидный. Этого было достаточно, чтобы пробудить похороненную душу. Собрав все не потерянные силы, он, как маленький комочек шерсти, последовал за этим светом.

Несомненно, надежда умирает последней.

Свет привёл его в место, где в полном избытке были все необходимые ресурсы для создания скромного места обитания. Не спрашивая разрешения, Уилсон принялся за работу. Если можно добыть так жизненно необходимое, нельзя упускать возможность. И сразу становится не так важно, на сколько он здесь задержится. Главное — добыть свет.

Чёрная дама подтолкнула учёного поближе к костру, от которого он отдалился. Судя по каплям тени на земле можно было заключить, что присутствие на освещённом участке совсем не идет ей на пользу.

Уилсон со всей благодарностью посмотрел на неё, поднял пусть уже и пустую кружку и крепко обнял её своими руками. Он не знает, почему эта тёмная госпожа решила помочь ему и, возможно, пойти поперек воли своего хозяина, но он был безумно рад, что этому чуду имело место быть. Только благодаря ей он сейчас не лежит, как долгое время прежде, в неизвестности, без единого шанса на хотя бы не ужасающий финал истории, а согревает свои продрогшие кости и наслаждается мимолётными звуками.

Со светом вернулись ощущения. Не все, не в сравнение с бывшей чувствительностью, но всё равно этого было достаточно для полного счастья. По крайней мере, хватило, чтобы освободить собственный разум от злейшего врага.

И он начал думать. Много, долго, обо всём. Непростительно после такого длительного пребывания словно в вакууме не начать возвращать своим рассуждениям и мыслям былую свежесть.

Поначалу они путались, пугались, прятались в закромах. Но это его нисколько не останавливало. Нельзя позволить мраку поглотить собственный разум, тем более при учёте, что даже сама Темнота на стороне учёного, отчего те самые мысли о борьбе за жизнь начали приобретать новый, более сильный и живучий окрас.

Тень присела рядом с Уилсоном, немного дальше от костра, чем он, но в зоне досягаемости. Улыбка блеснула на его лице. Чувствовать мягкие прикосновения Тени — само по себе ощущение очень непривычное, но и общаться с ней посредством угля и папируса есть верх неожиданности. Однако этому было место быть. Не настолько много, не настолько часто, но, посредством этого, учёный смог установить, что перед ним, вместо ожидаемого ужаса, очень кроткая и приятная в общение молодая девушка. А если проследить, насколько это возможно, за временем её присутствия рядом, можно было заключить, что она и есть тот самый ночной монстр, которого боятся все марионетки безумного кукловода.

Он пытался выведать, почему она рядом с ним, помогает и поддерживает, не позволяет захлебнуться собственными эмоциями, но черная дама всегда уходила от ответа. И, судя по дрожащим буквам на её листах, этот борзый поступок ей самой доставлял проблемы, но она всё равно каждый раз возвращалась вновь. С ресурсами, которые не ясно, каким образом могла переносить; с едой, которую учёный, несмотря на её бессмысленность, с радостью принимал; с общением, так необходимым в этом глухом одиночестве.

Болезненная мысль периодически щекотала нервы, но раз прекрасная дама так хорошо понимает его язык и они совершенно спокойно, без каких-либо языковых барьеров могут общаться, значит она наверняка раньше тоже была человеком. От этого становилось искренне жаль её, а тем временем враждебность по отношению к демону только возрастала.

Уилсон не стеснялся при ней высказывать своё отношение к её хозяину. И она никогда с ним не спорила. Выражала своё понимание тяжести момента, не пыталась вступиться за Максвелла, всегда внимательно слушала, словно не замечала ярости, что могла обрушиться на неё при разговоре со стороны собеседника. Только иногда, как бы между строк… умоляла простить кровожадного тирана за столь бесчеловечный поступок в отношении учёного, оказавшегося опять-таки из-за него в нынешним местом пребывания. И ведь даже не пыталась оправдать, а просто просила простить.

Прощение со странным привкусом на языке.

Уилсону въелись в сознание эти слова, и посредством долгих размышлений над постоянно слышимым, ему удалось заключить, что, как бы жестоко демон не поступил с этой милой девушкой, он далеко ей не безразличен. Слишком странно, но ведь он ничего не знает о том, что было до его кровавого договора.

Тяжёлый вздох разрушил тишину. Неприятно признавать, но её слова на него подействовали. Плюс окружающая его слишком долго тьма. Если призадуматься, он, учёный, побывав в её смертельных объятьях, уже успел прочувствовать каждым почти последним вздохом, каково это. А что демон? Безусловно, каким бы надменным мерзавцем он не был, эти самые объятия окружают его намного дольше, вне зависимости от того, как давно здесь находится ученый. Встает вопрос — как он сам не свихнулся? А тут как раз можно вспомнить, что чем дольше Уилсон общался с ним в относительно спокойной обстановке, тем больше в нём проскальзывали человеческие черты, без столь приевшегося пафоса и лицемерия. Если же говорить насчет силы — учёному пришлось нырнуть в омут с головой с похороненными страхами за возможность не потерять себя, зачем говорить о чём-то большем?

Кашель прервал привычные рассуждения. Уилсон инстинктивно надавил ладонью на грудь, дабы выплюнуть этот мерзкий запах… сигар?

Свет от костра резко потух. Сильные руки тьмы <i>снова</i> схватили Уилсона и потащили за собой. Паника накрыла лавинообразно. Он не боится, нет. И так сполна натерпелся. Но тьма тушит огонь, вновь застилая картину мира мраком, а это никогда не сулит ничего хорошего.