Традиции, традиции… Коронация нового правителя Империи всегда должна состояться в первый день нового месяца. Это неписаный закон, продиктованный высокомерной гристольской педантичностью. И страна не может лишние четыре недели существовать без правителя, тем более если есть законная наследница. А значит, ещё не завершённый траур по предыдущему монарху, чья смерть в результате длительной болезни не стала ни для кого неожиданностью, не должен воспрепятствовать празднествам в честь новой коронации.

Посему в первый день месяца холода траурно-чёрный цвет флагов, не дольше недели полощущихся на стенах Башни, сменяется цветом морской волны с золотом — горделивыми оттенками династии. Зябко кутающийся в сырые снега Дануолл замирает в нетерпеливом ожидании перемен, как ждёт их и вся Империя, мгновенно отбросившая скорбь по прежнему монарху. Эйхорна Колдуина есть за что помянуть добрым словом, но его время ушло.

Подготавливается коронация, в Башне царит звенящая напряжённая суета, и места себе не находит только вдруг ставшая такой потерянной молодая женщина — уже не принцесса, но ещё не Императрица, растерянная и испуганная, не совсем понимающая, чего от неё требуют в столь короткий срок после смерти отца. По крайней мере, ей кажется, что её одну сейчас терзают тревога и сомнения. Однако это не так.

Не менее тяжело и её защитнику, всё это время посвящавшему себя ей, скрывающему свои собственные тяжкие мысли. Он, конечно, останется её лордом-защитником: в том и суть, чтобы за время между выбором телохранителя и коронацией подзащитного оба привыкли друг к другу и смогли разделить всё, что происходит с монархом во время правления, — однако беспокоит его совсем не возможность потери должности. Одно дело — стать любовником наследницы престола, которой ещё позволены капризы и вольности и которая может посвящать свою благосклонность кому пожелает. И совсем иное — быть таковым для Императрицы, чьей обязанностью, среди прочих, становится продолжение династии, а значит, и поиск подходящего кандидата для брака. Так зачем ей эта обременяющая связь с человеком, являющимся самым неподходящим для неё вариантом? Пусть он умён и верен, пусть умел как в бою, так и в постели, всё это не имеет значения, когда решающими становятся не чувства Императрицы по отношению к потенциальному спутнику жизни, а его статус, богатство и происхождение.

Аттано не чета молодой Колдуин, и, пусть это было очевидно с самого начала, почему-то они оба позволили этим отношениям зайти слишком далеко, туда, где отчаянность их положения причиняет такую боль, что зависимость от неё становится приятной.

Джессамина очень нужна ему, но ради её будущего Корво готов скрепя сердце оборвать эту тайную, запретную и оттого ещё более желанную связь. Так будет лучше для неё. А он… переживёт это в себе.

В суете подготовки к торжественной церемонии было не так много времени подумать об этом, но теперь, когда ему остаётся только наблюдать за действом, лорда-защитника с новой силой обуревают мрачные думы. С плохо скрываемой болью и нежностью он глядит на то, как страна, ради которой он готов на всё, отнимает у него женщину, ради которой он готов на ещё большее.

А самообладанию Джессамины следует отдать должное. Ей тяжело и больно после смерти отца, её пугает неизвестность, и больше всего в мире сейчас хочется скрыться где-то, где до неё не доберутся вездесущие советники и придворные, где будет только она и Корво — её Корво, которому можно, уткнувшись заплаканным лицом в плечо, излить всё, что на душе, всё, что больше никто, кроме него, не достоин узнать.

Но ей нужно быть сильной, и девушка смиренно позволяет камеристкам подготовить себя к традиционному обряду. Без пяти минут императрица держится стойко и входя в церемониальный зал, и слушая традиционную речь Верховного Смотрителя. Тот, также по традиции, проходит по залу, в каждой из четырёх его частей останавливаясь и церемонно спрашивая представителей каждого Острова, считают ли они наследницу престола достойной править ими. И, удерживая в своих тонких руках тяжёлые императорские регалии — скипетр и державу — она едва заметно вздрагивает каждый раз, когда высокие своды зала оглашаются утвердительным ответом. И лишь когда начинается непосредственно процесс коронации, когда императорскую корону поднимают над головой Джессамины, Корво ловит украдкой её взгляд и замечает в её льдистых глазах набежавшую хрустальную росу, которая, однако, так и не срывается с ресниц. Она справляется с сиюминутным волнением и ещё не угасшей скорбью, и возлюбленный её безумно гордится ею в этот момент, хоть и жалеет, что стоит слишком далеко от неё, чтобы шепнуть ей что-нибудь ободряющее. Да, возможно, это было бы и лишним, могло бы нарушить едва установившееся её душевное равновесие, что на коронации точно не было бы уместно.

Завершается церемония торжественным шествием новоиспечённой императрицы в сопровождении свиты в тронный зал, где ей следует сесть на принадлежащий ей по праву трон и принять почести и поздравления от знати. Корво Аттано одним из первых получает право выказать своё почтение, поцеловав её бледную прохладную руку и, опустившись на колено, повторив свою присягу — теперь уже законной правительнице Островов. Её Величество одаривает его полным облегчения и благодарности взглядом, и телохранитель занимает своё место подле трона.

Остаток дня после церемонии проносится тошнотворным вихрем, и лорд-защитник приходит в себя уже глубокой ночью, в своих покоях, усталый, отрешённый, практически не притронувшийся к угощениям на праздничном банкете, как, впрочем, и его Императрица.

Всего пара дней, как ему предоставили эту спальню и кабинет, освобождённые прежним телохранителем первого лица государства, и ему всё ещё неуютно и непривычно здесь. А ещё нервирует то, что покои Джессамины теперь гораздо дальше.

Она, наверное, уже уснула, обессиленная за этот долгий день, да и ему пора бы тоже последовать этому примеру. Но вот уже почти час он лежит в постели и не может заставить себя перестать гонять мысли одна мрачнее другой. Перед глазами под сомкнутыми веками мелькают образы: мать Корво, провожающая его на корабль до Дануолла и старательно прячущая слёзы; первая встреча с императорским семейством в Башне и совсем ещё юная Джесс, настороженно и благоговейно глядящая на нового офицера — а вот уже её торжествующий взгляд, брошенный ему в день выбора лорда-защитника, а вокруг — прожигающие его презрительными взглядами дворяне. Он боялся тогда, что из-за него и её станут презирать. 

Он и сейчас этого боится. Будет больно, но нужно это заканчивать.

Его полудрёма прерывается щелчком дверного замка. Молодая Императрица, бледная, словно призрак, кутающаяся в тяжёлый халат поверх сорочки, входит в спальню и приближается к его постели.

— Корво, почему ты не пришёл ко мне?

Голос её тих и тускл, в нём можно уловить едва заметные дрожащие нотки. Аттано садится на постели, беря её ладони в свои — они словно мягкий светлый атлас на грубом потемневшем дереве.

— Думал, ты уже спишь. Ты устала, я не хотел беспокоить…

— Думал, что перестанешь быть мне нужен, раз я теперь Императрица, — это не вопрос, а утверждение, и отблёскивающие в полумраке глаза Джессамины посылают ему взгляд, полный нежности и сострадания. — Я хоть раз обманула твоё доверие, твою любовь, Корво? Хоть раз намекнула, что планирую разорвать нашу связь из-за моего положения?

Он прячет взгляд, и Её Величество ласково перебирает пальцами его тёмные волосы, позволяет ему прижаться лицом к её животу.

— Мне плевать, что о нас говорят и думают, хоть при дворе, хоть на всех Островах, — шепчет она, усаживаясь к нему на колени и обвивая руками его шею, ластясь щекой к его щеке. — Я теперь их Императрица — и это повод не расстаться с тобой, а, наоборот, дать всем понять, что, пусть моя жизнь, может, принадлежит не только мне, но вот моя любовь — только моя, и я сама решаю, кому её подарить.

Неспешные ласковые касания губ и пальцев усыпают его лицо, шею, становятся всё чаще и настойчивее, жаркое дыхание на коже вызывает ответный жар под ней.

— Ты только мой, Корво.

Халат скользит на пол с мягким шорохом, и становится неважно, что они оба страшно вымотались за этот невероятно длинный день, что постель под спиной непривычная и чужая, что спальня его теперь в самом сердце Башни, а не среди крайних комнат, и всё происходящее наверняка станет достоянием слуг, любящих посудачить о том, как часто телохранитель и высокопоставленная подзащитная проводят время вместе.

— А я — только твоя.

Всё, кроме этих её слов, уже не имеет никакого значения.