Всё тело чешется от холодного липкого пота, в горле тяжело от слёз, сдерживать которые кажется невозможным из-за пронзающей боли. Тонкие пальцы комкают под собой пыльное одеяло, на котором застыла почерневшая кровь. Мрак маленькой тёмной комнаты душит. Сюда совершенно не проникает свежий воздух, пахнет гнилым сопревшим деревом, из которого всё тут сделано. В Валенвуде тоже всё из дерева, но там дерево живое. Здесь же дерево мёртвое, оно пахнет запахом разложения и смерти, отчего пустой желудок норовит вывернуться наизнанку.

Что-то холодное, противное и мокрое касается кожи. От этого хочется кричать ещё громче и сильнее, но сил уже совершенно нет.

— Тихо, тихо… — Та северянка, лицо которой Наэрвен помнит очень смутно, пытается говорить ласково и успокаивающе, но у неё совсем не получается. — С тобой всё будет хорошо. Я о тебе позабочусь.

Наэрвен не знает, чего хочет больше: спрятаться в её тёплых объятиях или оттолкнуть её от себя. Она с трудом переворачивается на другой бок, чтобы не открывать глаз, и опять содрогается в приступе неконтролируемого рыдания. Боль, сковывающая тело, мутит рассудок. Впервые по-настоящему хочется умереть, и Наэрвен сразу же думает о том, для чего тогда она проделала такой путь, если всё закончится вот так.

Она не помнит, сколько времени пролежала в этом бреду. Когда в попытке взять себя в руки она открывает слипшиеся и опухшие от слёз глаза, то видит эту ужасную комнату совсем в другом свете — в свете дневного солнца, проникающего через маленькое оконце. Здесь практически ничего нет, кроме старой самодельной мебели, ветхих непривлекательных вещей и древнего ковра из тёмной шкуры какого-то животного, который того и гляди рассыплется под ногами.

Очень хочется пить. Или сразу умереть.

— Помоги… — Голос звучит слабо, отказывается подчиняться. Наэрвен не сразу вспоминает, как произнести это на тамриэлике.

Низкая дверь сразу же распахивается, и в комнате появляется та нордка, которую эльфийка почти не запомнила. Женщина в мгновение ока оказывается рядом, и её рука касается горячего лба эльфийки.

— Всё в порядке. Здесь тебе ничего не угрожает.

— Воды... — Бледнолицая женщина тут же подходит к столу с глиняным кувшином, Наэрвен даже не успевает договорить: — Пожалуйста…

Когда холодная кромка чашки касается губ, босмерка делает несколько жадных глотков тёплой воды и чувствует, что к ней постепенно возвращаются желание жить и рассудок. Она отдаёт чашу в грубые жилистые руки северянки и неуверенно благодарит:

— Спасибо.

Незнакомка вдруг садится рядом, тяжело вздыхая. Её глаза очень маленькие, но добрые, и Наэрвен кажется, что эта женщина стала первой за много месяцев, кто искренне может её пожалеть.

— Ты в порядке?

— Не знаю, — честно признаётся эльфийка. — Мой ребёнок?..

Нордка не собирается ей врать:

— Мальчик не выжил.

Эти слова становятся самым острым лезвием, проникающим под кожу, разрывающим всё её существо изнутри, выворачивающим душу так, что даже реальность отступает на несколько шагов перед нахлынувшим чувством апатии, смешанной со злостью, тоской и болью. Почему это всё выпало мне? Этот вопрос тенью проскальзывает где-то на краю сознания и исчезает за туманной пеленой, вновь помутнившей рассудок. Наэрвен чувствует, что внутри неё происходит самый разрушительный катаклизм, вытягивающий из жил последние ниточки жизни, за которые она цеплялась всё это время. Но она только выгибается на кровати, тяжело стеная от отчаяния.

— Мальчик!.. — слова сами вырываются из горла. — Это был мальчик... Боги, несмотря ни на что, я хотела этого ребёнка!

Тёплая рука касается её запястья, крепко сжимая в знак поддержки.

— Срок был очень ранним, — спокойно рассуждает женщина, но в её голосе хорошо слышится сочувствие. Так только мать может сочувствовать матери. — Наверное, из-за морозов, переутомления и долгой дороги. Мне жаль. Но с тобой всё в порядке. У тебя ещё будут дети.

Наэрвен пытается взять себя в руки. Она не должна перекладывать на эту женщину свои проблемы. Эльфийка поворачивается, ища взглядом эти маленькие понимающие глаза и произносит:

— Спасибо тебе за всё. Я не знаю, где я, кто ты и что произошло. Но я очень тебе благодарна.

— Моё имя Ранхильда, — представляется северянка. И решается рассказать: — Я увидела тебя, когда охотилась. Ты кричала от боли, была в крови, и я подумала, что ты ранена. Подойдя ближе, я поняла, что ты с ребёнком, и привела тебя в свою хижину. Мне жаль, что дитя спасти не удалось. Я боялась, что и ты не выживешь — ты двое суток металась в горячке.

— Спасибо тебе за всё, Ранхильда. Спасибо… — любое упоминание о ребёнке отзывается в сердце колющей болью, но Наэрвен не должна быть слабой. Не сейчас. Теперь её битва только начинается.

— Как ты оказалась в том лесу? — интересуется Ранхильда. — Кто ты?

— Я… бежала всё это время. Его послали убить меня, и он ни перед чем не остановится. Я знаю, что он всё ещё рядом.

— Кто он?

Наэрвен чувствует, как слёзы снова подходят к горлу. Её накрывает приступ неконтролируемой паники.

— Он ужасен. Он ни перед чем не остановится, потому что приказ для него — важнее всего святого. Он не остановился бы, даже когда я носила его ребёнка. Теперь у него и вовсе нет никаких препятствий. Он чудовище, Ранхильда. Он… он убьёт меня!..

Ранхильда с ужасом смотрит на неё, прикрывая рот рукой. Эти слова воистину звучат ужасно. Она набирается храбрости сказать:

— Я не отдам тебя ему, милая. Он не доберётся до тебя.

— Тогда он и тебя убьёт.

Женщину эти слова вовсе не пугают. Она пытается улыбнуться, чтобы подбодрить отчаявшуюся эльфийку.

— Как тебя зовут? Откуда ты?

— Наэрвен. — Девушка хочет приподняться и сесть, но тело с трудом её слушается. Нордке приходится ей помочь. — Я бежала из Фалинести.

— Это твой родной город?

Она кивает:

— Они узнали, что я Отступница.

— Отступница?

— Я отказалась следовать Зелёному Пакту.

— Что это?

— Босмерам запрещено наносить вред растениям. А ещё у нас есть древний закон, по которому тело убитого врага должно быть съедено победителем и его семьёй.

Ранхильда от испуга отстраняется, не веря этим словам. Похоже, раньше ей не доводилось слышать о столь варварских традициях детей леса.

— Я отказалась есть его, — продолжает Наэрвен. — Мне кажется это мерзким. Это стало первой каплей, которая могла переполнить чашу терпения отца. Однако я была на этом празднике. Я напилась, и… они всё узнали.

— Что ты сделала?

— У меня были друзья-имперцы. Наверное, именно из-за них я всегда презирала Зелёный Пакт и ненавидела Й’ффре. Они часто курили семена фалинестийской розы, сами выращивали её и собирали; бойчи не относятся к этому с одобрением, но и не мешают. Мне тоже дали попробовать, и босмеры это увидели…

Продолжать не требуется. Ранхильда догадывается обо всём сама.

— Каким должно было быть твоё наказание?

— Только смерть.

— Поэтому ты бежала? За тобой отправили убийцу? Или… кто тот мужчина?

— Убийца, — холодно соглашается Наэрвен. Думать о Занкэле ей не хочется. Одно только имя этого босмера заставляет её содрогаться от ужаса.

Ранхильда понимает, что говорить на эту тему лучше не стоит. Она поднимается на ноги:

— Хочешь поесть? Тебе нужны силы.

— Ты очень добра. Но мне нужно уйти, чтобы не подвергать тебя опасности.

— Мы вместе уйдём, — вдруг заявляет нордка. — Я отведу тебя в храм Кинарет в Вайтране, там он не найдёт тебя.

— Не найдёт в большом городе, где любой за монету готов меня выдать?

— В храме служит мой сын. Он поможет тебе. Он обязательно что-нибудь придумает.

— Ты и впрямь хочешь мне помочь?

— Конечно. — Она подаёт эльфийке руку, помогая встать, и направляется к узкому перекошенному шкафу, дверцы которого противно скрипят. — Знаешь, у нас в Скайриме не любят эльфов из-за того, что творится в мире последнее время. Но я стараюсь не обобщать эльфов-правителей, из-за которых все проблемы, и эльфов, таких же, как мы сами. Обычных, простых, тоже желающих жить в мире. Я понимаю, что тебе нужна помощь. И если я могу оказать её тебе, то я это сделаю.

Она, закончив свои размышления, достаёт из шкафа старое платье, выцветшее и потерявшее первоначальный вид, и передаёт его эльфийке:

— Сейчас я принесу тёплой воды. Вымойся и оденься. Я уже не в той форме, чтобы носить его, а тебе, думаю, будет в самый раз.

— Спасибо, — Наэрвен скромно благодарит её, и, когда Ранхильда уходит, осматривается.

Хижина нордки не отличается роскошью. Здесь всё так скудно, тускло, пахнет сыростью. Но потом Наэрвен вспоминает Муравейник в Маркарте и понимает, что это место — лучшее, где ей приходилось бывать в последнее время. Скайрим оказался слишком жесток к ней. Она прошла почти через весь Хаммерфелл, и там люди тоже относились к ней с презрением и недоверием. Но там было проще. У неё были деньги, поэтому она могла позволить себе комнату в таверне. А когда деньги закончились, она могла оплатить трудом: помогала по хозяйству, собирала травы и продавала полезные для крестьян зелья, которые умела варить. В Скайриме же всё было совершенно иначе.

Когда она прибыла в Маркарт, то ужаснулась тому, настолько это негостеприимный и страшный город. Она искала кров в таверне, но человек у входа сразу сказал, что такой, как она, здесь делать нечего. Она была совершенно без сил, прекрасно понимала своё положение, и ей ничего не оставалось кроме как идти в Муравейник. Это была самая страшная ночь в её жизни. На следующий день она сумела переступить через свою гордость, чтобы пойти в алхимическую лавку и попроситься в помощницы, но и оттуда её прогнали. Конечно, Наэрвен понимала всё. Она знала, как ей будет сложно, когда решилась на побег, и была уверена, что готова. Но тогда она не знала, что прогневавшийся на неё Й’ффре оставит ей ребёнка от этого чудовища.

На глазах вновь наворачиваются слёзы, когда воспоминания касаются Занкэля. Она не видела его больше полугода, но его образ настолько крепко въелся в память, что забыть этого эльфа кажется невозможным. Наэрвен хватает нескольких секунд, чтобы вспомнить всё, что было между ними, начиная его усмешками и заканчивая холодным страстным взглядом в их первую ночь. Она всегда знала, что он был к ней неравнодушен. И оттого ей до сих пор страшно думать о том, как спокойно он согласился убить её за нарушение Пакта.

Обессиленное тело падает на пол, и Наэрвен снова не может себя контролировать. Её лёгким совершенно не хватает воздуха, от слёз начинают болеть глаза и грудная клетка.

— Я не хотела рождаться босмером! — отчаянно шепчет она Ранхильде, уже оказавшейся рядом. Нордка тоже опускается на ковёр и обнимает девушку за плечи, пытаясь успокоить. — Не хотела всех этих ужасных законов! Почему всё это происходит со мной? В чём я провинилась, раз теперь должна так жестоко платить?!

— Отныне ты в безопасности, милая. — Широкая ладонь гладит её по светлым волосам, и Наэрвен начинает плакать ещё сильнее, понимая, что такого тепла она не получала даже дома. — Пока я рядом, никто больше не посмеет тебя тронуть.

Босмерке стоит больших усилий успокоиться и постараться ни о чём больше не думать. Воспоминания и размышления только усиливают чувство собственной беспомощности и никчёмности, а безответные вопросы, за что ей досталась такая доля, вызывают горькую обиду на весь Нирн, который оказался так жесток.

Ранхильда всё это долгое время сидит рядом и смиренно ждёт, когда её гостья успокоится. Хозяйка совершенно не должна всего этого делать, она могла бы в самом начале выставить Наэрвен за дверь, но сердце охотницы слишком доброе, чтобы так поступить. Девушке хватило времени заметить, что люди в Скайриме — такие же, как и сам Скайрим. Кто-то жесток и холоден. А кто-то мягок, как вечер у камина или сладкий мёд — ведь они знают свой родной край, знают, на какие ужасы он способен, и понимают, что нельзя идти в одиночку по этой заснеженной земле. Несмотря на жуткие воспоминания, оставшиеся от Маркарта, Наэрвен думает именно так. Она навсегда останется благодарна замечательной хозяйке «Старого Хролдана», которая с таким теплом и заботой отнеслась к ней. И даже той нелюдимой бретонской женщине, почему-то заставившей сердце в груди замереть от тревоги и страха.

Босмерка не думает, что все, с кем она встречалась, ещё живы. Она знает, что Занкэль не пощадит никого, лишь бы добраться до неё. Бретонка обещала, что не станет выдавать Наэрвен, если кто-то начнёт о ней спрашивать, и это обещание наверняка уже стоило ей жизни.

— Ну всё, успокойся, — голос Ранхильды, звучащий ласковым шёпотом, в который раз погружает в атмосферу доброжелательности и тепла, вырывая из грязного круговорота мыслей. — Нужно привести тебя в порядок, я тебе помогу.

Наэрвен, кажется, уже в тысячный раз благодарит нордку, но отказывается от помощи. Она вполне в состоянии сама смыть грязь и кровь со своего тела и переодеться в тёплое платье, подбитое мехом, чтобы надёжнее согревать в эти лютые скайримские морозы. Закончив, она решается выйти из маленькой комнатки, и оказывается в довольно-таки просторном зале, в центре которого горит тёплый очаг, разнося тепло по всему дому. Убранство здесь такое же бедное и немногочисленное, но, похоже, Ранхильда привыкла жить именно так. Сейчас она хлопочет у огня, следя за котлом с похлёбкой из птицы, и не сразу замечает босмерку. На стене напротив входа прикреплена парочка охотничьих луков, на невысоком столике лежат чистые шкурки лис и мелких животных, наверное, соболей — Наэрвен не разбирается в этом. В углу на кольцеобразном держателе висят свежие тушки лесных крупных птиц. Видя это, девушка меняет своё мнение о Скайриме. К своим детям он благосклонен. Враждебен лишь к чужакам.

— Садись сюда. — Ранхильда отодвигает старый хлипкий стул, выглядящий так ненадёжно, что кажется, будто он развалится от дуновения ветра, и ставит на стол глубокую миску с бульоном. Сама тоже садится рядом.

— Мне нравится платье. — Наэрвен пытается улыбнуться, чтобы начать разговор с доброй ноты, и у неё получается это. — Мой любимый древесный цвет.

— Я очень рада этому. А сейчас ешь. Тебе нужно набраться сил.

Босмерка зачерпывает полную ложку горячего супа. На вкус он оказывается приятным, но слегка пересоленным.

— Где я сейчас?

— Полдня пути от Фолкрита, — тут же поясняет Ранхильда. — На юге от Илиналты.

— Что такое Илиналта?

— Это большое озеро, наверное, самое большое в Скайриме. Из него вытекает Белая. Вдоль неё и пойдём к Вайтрану, когда будешь готова.

— Ты хорошо знаешь Скайрим.

— Отнюдь. — Наэрвен вдруг понимает, что ей нравится, как звучит голос нордки, очень ровно, живо, высоко. Это вселяет какую-то тёплую радость. — Фолкрит, Вайтран, Рифт — да. А на севере бываю редко. В последнее время и не выбиралась отсюда никуда.

— Ты живёшь здесь одна?

— Уже почти двенадцать лет. С тех пор как муж умер, а сын ушёл служить богам.

— Мне жаль.

Ранхильда промолчала, задумавшись, и Наэрвен становится горько из-за того, что она затронула такую неприятную тему. Но вскоре нордка сама продолжает, плавно переводя разговор в другое русло:

— Леса здесь богатые, охота всегда была добрым делом. Я продаю шкурки в Фолкрите, иногда и мясо, если его с избытком. В Илиналте водится крупная рыба, так что озеро тоже кормит. Изредка забредают путники, просятся на ночлег.

— Это может быть опасно.

Ранхильда улыбается. Улыбка у неё лучезарная, но не широкая, от неё на тонкой коже появляется много морщинок.

— Оглянись, у меня и брать-то нечего.

— Ты очень добрая.

— А иначе и не выжить.

Она замолкает, доедая свой обед. Северянка не выглядит старой — лет сорок, может, чуть больше. Её светло-русые волосы очень коротко острижены, наверное, чтобы не мешались при охоте и работе в хозяйстве, в маленьких глазах скрывается какая-то спокойная радость. А ещё у Ранхильды добрые ласковые руки, покрытые мозолями, ссадинами и шрамами, говорящими, что труд не чужд этой женщине.

Когда миски опустели, Наэрвен решается спросить:

— Ты уже похоронила моего сына?

Лёгкая улыбка на лице женщины сменяется холодным выражением глаз и тоской. Она сдержанно кивает:

— В лесу у подножия скалы. Прости, если не должна была, просто… Мне было страшно смотреть на него.

— Нет. Я тебе благодарна, Ранхильда. Мне можно сходить туда?

— Одной? — Наэрвен безмолвно подтверждает это и встаёт из-за стола. — Когда выйдешь из дома, иди по тропе до тех пор, пока она не повернёт направо. Тогда сверни в другую сторону, к скале. Ты найдёшь это место.

— Хорошо.

— И возьми свой посох. Я подобрала его, когда вернулась туда, где мы встретились.

Это стало единственной хорошей новостью за всё это время. Пальцы смыкаются на дереве зачарованного, но давно истощившегося посоха, чувствуя его холод, и вновь навевая массу воспоминаний. Наверное, всё, что осталось у неё из Валенвуда, так или иначе связано с Занкэлем, и от этого становится не по себе. Наэрвен хотелось бы начать новую жизнь. Только вряд ли она сумеет убежать от старой.

Указанная Ранхильдой дорога приводит к потревоженной рыхлой земле, и впервые за долгое время Наэрвен чувствует себя спокойно, отчего-то доверившись судьбе. Если бы ребёнок выжил, то какую жизнь она могла бы дать ему? И пощадил бы его Занкэль, когда нашёл бы её? А он обязательно её найдёт, Наэрвен слишком хорошо знает этого мужчину. От него можно только бежать: постоянно, бесконечно, надеясь, что выигранные несколько дней защитят тебя. Босмерка думает, что он бы даже не поверил, если бы услышал, что сын от него. Стоя здесь, она вдруг понимает, что устала бегать. Ей хочется довериться Ранхильде, дать Занкэлю отпор, отомстить за всё, через что он заставил её пройти и что заставил пережить. Отомстить за этого ребёнка, который не выжил из-за него. Даже не стань Наэрвен Отступницей, Занкэль не сумел бы быть ему отцом. Вряд ли бы он вообще признался в том, что случилось той ночью.

Девушка с силой вонзает посох в ещё рыхлую землю. Если Занкэль придёт сюда, то пусть увидит эту могилу и это оружие, пусть поймёт, что у Наэрвен больше не осталось ничего, что связывало бы её с домом. А потом пусть найдёт её и убьёт. Эта погоня и так слишком затянулась.

Касаясь зачарованного дерева на прощание, босмерка мысленно извиняется перед своим ребёнком и уверенно разворачивается, направляясь обратно к хижине. Ранхильду она застаёт за уборкой большого зала, женщина усердно подметает деревянный пол, собирая грязь и пыль в угол. Она оборачивается на скрип открывшейся двери, и Наэрвен решает не откладывать:

— Я готова идти прямо сейчас.

— Ты уверена? — Северянка не пытается скрыть своё недоумение. — Тогда мне нужно собрать вещи в дорогу, найти тебе тёплый плащ…

— Мы отправимся сегодня?

— Если ты боишься, что тот эльф найдёт тебя, то лучше отправиться сегодня. К вечеру успеем добраться до города.

Наэрвен отрицательно качает головой:

— Не боюсь. Больше не боюсь. Он найдёт меня в любом случае, но мне всё ещё хочется оттянуть этот момент. Я хочу быть готова сама его встретить, а не доверяться нелепой случайности и быть застигнутой врасплох.

Ранхильда только пожимает плечами, не понимая, какие перемены произошли с этой босмеркой, которая всего час назад рыдала на полу от страха и беспомощности. Она заканчивает уборку и идёт собирать вещи, как и обещала. Что бы ни решила Наэрвен, Ранхильда поможет ей и защитит от любой опасности, потому что по-другому относиться к этой несчастной девочке её сердце не может. Кем бы ни была Наэрвен, Ранхильда примет её такой, какая она есть, потому что её сердце чувствует, что эльфийка одинока и нуждается в поддержке. Что бы ни приключилось с Наэрвен в дальнейшем, Ранхильда постарается быть рядом, потому что её сердце слишком хорошо знает, как жесток бывает Скайрим к тем, кто пытается противостоять ему в одиночестве. Здесь нельзя по-другому: либо ты впускаешь его в себя, живя отшельником и промышляя охотой, либо находишь подобных тебе, чтобы выжить и достигнуть поставленной цели. Именно поэтому Ранхильда клянётся помочь Наэрвен во что бы то ни стало. Потому что она как никто другой понимает, как сильно ей сейчас нужна чья-то помощь.