Солнце только начинает появляться розовыми лучами из-за гор, а Занкэль и Мурь уже в пути. Дорога по-прежнему тянется меж скалистых хребтов, скованная морозом, упавшим по утру на невысокую траву. По краям тракта растут высокие искорёженные деревья, блёклые цветы, и Мурь постоянно отстаёт, чтобы собрать какие-то травы. Она срезает их острым стеклянным ножом и складывает в тряпичную поясную сумку. Занкэль на неё не злится, хотя, наверное, должен. Он и так намного отстаёт от Наэрвен, однако, несмотря на то, что Мурь ещё больше его тормозит, он не собирается говорить ей об этом. Даже когда она остаётся далеко за спиной, он незаметно сбавляет шаг, и вскоре она сама его догоняет.

Всю дорогу она молчит. Когда Занкэль зашёл в её комнату ещё в предрассветных сумерках, она спала. Он спросил, не изменила ли она своего решения, но Мурь отрицательно покачала головой и принялась собираться в дорогу. Она всё никак не может принять то, что он опасен. Для неё и для всех вокруг. Занкэля это цепляет.

Постепенно солнце поднимается выше, а горы, напротив, припадают к земле, сравниваясь с ней и оставаясь объёмными валунами вдоль дороги. Но и они вскоре совсем пропадают. Природа Предела незаметно меняется. Появляется всё больше ярких красок, сочных лесных цветов, над которыми летают пёстрые бабочки, и тракт, пролёгший сквозь равнину, становится шире. Занкэль останавливается на перекрёстке, видя рядом с собой нагромождение камней и указатель с нацарапанными на деревянных табличках названиями городов. Мурь, занятая сбором трав, не сразу подходит к нему.

— Куда? — коротко спрашивает босмер, поворачиваясь к девушке. Она остаётся такой же холодной, как и в трактире, даже вкус путешествия и пришедшая вместе с ним усталость не меняют её.

— На Фолкрит. — Она кивает в нужную сторону, убирая пучок трав в сумку.

— Иногда я осознаю, что уже никогда не увижу Наэрвен, но всё равно продолжаю бессмысленно идти по её следам. — Занкэль вздыхает и устремляет взгляд в небо. — Уже сам не знаю зачем.

— А зачем шёл за ней изначально? — осторожно спрашивает Мурь, и он понимает, что ответ ей известен.

— Идём.

Ветер становится сильнее, откуда-то веет влажностью, и спустя несколько минут Занкэль видит впереди голубую ленту лесного озера, большого и чистого. Илиналта искрится под солнцем, отражая ясное небо, слепит глаза вспышками белых волн, и, несмотря на угнетённое настроение, внутри становится светлее.

— Не жалеешь, что ушла из “Хролдана”? — решает спросить Занкэль, когда Мурь оказывается рядом и продолжает неловко молчать.

— Когда-нибудь я бы ушла оттуда, — она пожимает плечами. — Я нигде не задерживаюсь дольше месяца.

— Почему?

— Не вижу смысла.

— Планируешь всю жизнь скитаться? Никогда не думала остановиться где-то, завести семью, детей?

Мурь издаёт нетерпеливый смешок:

— Уж не ты ли хочешь стать их отцом?

Занкэлю почему-то стыдно от неожиданного упрёка, но он находит в себе силы улыбнуться, сочтя эти слова шуткой, и не показывает, как сильно его задевает это. Мурь мнёт в руках незнакомую ленту, и бойчи чувствует, как в груди начинает больно колоть от воспоминаний.

— Откуда это у тебя? — Он забирает у неё узорчатую металлическую брошь, прикреплённую к грязным широким лентам.

— Ты знаешь эту вещь?

— Наэрвен крепила её к плащу. Где ты нашла её?

Мурь возвращается на несколько шагов назад к ветвистому невысокому дереву, растущему поодаль от дороги, и указывает на него рукой:

— Здесь. Теперь понятно, почему это показалось мне знакомым.

— Она была здесь, — спокойно понимает Занкэль. — И, наверное, не так давно.

Он осматривается, углубляясь дальше в лес. Впереди возвышаются снежными вершинами горы Джерол, и Занкэль идёт к ним, находя кусочек тёмной материи, прицепившейся к когтистым сучьям. Он смутно вспоминает, что плащ Наэрвен был именно такого цвета. Она любила носить зелёное и коричневое.

Мурь настороженно идёт рядом, будто боясь сбить его со следа, словно гончего пса, но потом вдруг тихо зовёт его упавшим голосом:

— Занк…

— Нашла что-то? — Он поворачивается, но не сразу видит её тёмную фигуру среди густого Фолкритского леса.

Мурь стоит лицом к склону гор, её рука, сжимающая сумку, дрожит. Когда босмер подходит ближе, то видит потревоженную лопатой землю, груду камней, собранных поблизости, и воткнутый, будто надгробие, деревянный магический посох, полностью истощённый и потрёпанный.

— Й’ффре.

Занкэль понимает всё в первую долю секунды, узнавая зачарованное оружие Наэрвен. Могила ребёнка неприметная, но выглядит свежей, и эльф точно знает, что это был его ребёнок. Занк шумно вздыхает, не зная, что делать и каким чувствам давать волю. Несмотря ни на что, он хотел этого ребёнка.

— Мне… жаль, — практически неслышно шепчет Мурь.

Бойчи не хочет ничего говорить. Он смотрит на могилу, и сердце в груди сжимается от боли и воспоминаний. Он не успел. Не успел найти Наэрвен до того, как это случилось. Краем глаза он замечает, что плечи Мурь начинают вздрагивать.

— Идём. — Занкэль берёт её за руку и уводит. — Здесь делать нечего.

— Не надо было отпускать её из “Хролдана”. — Мурь начинает винить себя. — Если бы она осталась, то всё было бы хор…

Она быстро замолкает, понимая, что у неё нет никаких оснований утверждать это, и Занкэль печально усмехается. Он ведёт её по лёгшей под ноги узкой лесной тропинке, видя впереди чернеющий сруб невысокой избушки. Дом в лесу сейчас кажется обычным и не приносит с собой никаких надежд, потому что перед глазами до сих пор стоит образ маленькой могилы его ребёнка.

Когда они подходят ближе, то Занкэль понимает, что здание является всего лишь охотничьей избушкой. Здесь нет загона для скота, нет сарая для хранения полезных в хозяйстве вещей. Только небольшая пристройка к домику, наполненная бочками, мешками и инвентарём, рядом под навесом сложены заготовленные дрова.

Однако замок на двери не пускает чужаков внутрь. Занкэль осматривает его, чувствуя, как железо холодит ладонь, и качает головой, негодуя над бедностью хозяев. Старые петли настолько слабые, что тонкие ржавые гвозди в прогнившей двери вылетят даже от сильного порыва ветра — замок здесь ничем не поможет. Мурь не упрекает его в том, что им не следует врываться в чужой дом, и бойчи пару раз уверенно толкает дверь, срывая её.

Внутри пусто, сыро и холодно, но обжито. Домик вмещает в себя центральный зал с очагом и две маленькие комнатки, которые Занкэль бегло осматривает. В одной из них он находит грязные окровавленные одежды Наэрвен. Здесь её и приютили. Отсюда она и сбежала дальше вместе с хозяйкой. Занкэлю не требуется много времени, чтобы понять, что в этом доме хозяйничает исключительно женская рука: в шкафах висят платья и маленькие рубашки, у входа стоит узкая обувь, вокруг убрано и чисто.

Он возвращается в кухню, бросает несколько поленьев в очаг и поджигает их, благо, у хозяйки этого дома всегда всё под рукой. Мурь ведёт себя странно. Она молчит, бегло осматривает стены хмурым взглядом и поджимает губы, когда ловит на себе тяжёлый взгляд мужчины.

— Занкэль. — Сейчас её нежный холод превращается в колющий лёд, и босмеру становится не по себе. — Можно я уйду?

— Что?

— Отпусти меня, — она произносит эти слова так же тихо, но уже намного твёрже и увереннее. — Мне с тобой страшно.

Эльф смотрит в её печальные глаза и не знает, что ответить, потому что всё понимает. Он действительно ужасен.

— Я тебя и не держу.

Она опускает голову, разворачиваясь, и делает шаг к выходу.

— Прости.

— Не извиняйся. У тебя есть причины меня бояться.

Мурь касается рукой сорванной с петель двери и готовится сделать шаг наружу. Он тихо бросает ей вслед:

— Всё-таки жалеешь, что спасла меня? — Девушка медлит с ответом, и Занкэль ядовито усмехается: — Так и знал.

Мурь замирает. Шёпот из её губ еле слышен:

— Почему бы тебе не оставить всё это? Ты спрашивал меня, не хочу ли я завести дом, но дом нужен тебе…

— Оставить что? — Он поднимается, отходя от очага, и останавливается рядом с Мурь.

— Оставить Наэрвен. — Занкэль молчит, потому что говорить здесь не о чем. Мурь не успокаивается: — Ты так ослеплён этой погоней, что ничего вокруг не видишь. Что заставляет тебя преследовать её? Ты в самом деле хочешь её смерти?

— Всё не так. — Он потирает уставшие глаза, чувствуя, как от тепла, быстро скопившегося в маленьком домике, его начинает клонить в сон. — Если рассказывать, то с самого начала и до конца. А я не хочу тебя задерживать и пугать ещё больше.

— Меня пугает, что твоё желание убить Наэрвен настолько сильно, что ты готов идти по трупам собственных детей.

— Зачем ты говоришь так? — Впервые за всё это время, Занкэль чувствует, что злится на неё.

— Потому что не могу иначе растолковать твоё равнодушие и хладнокровие.

— Не путай равнодушие и хладнокровие с умением подавлять эмоции.

Мурь резко отходит от выхода и садится на шаткий стул у стены.

— Рассказывай. От начала и до конца.

Занкэль возвращается к огню. Говорить тяжело.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Кто ты, Занкэль?

Он незаметно кивает, соглашаясь с тем, что это правильный вопрос. И решается всё объяснить ей.

— Я работал на её отца. Он очень влиятельный Фалинестийский чародей, и его дочери нужен был надёжный телохранитель. Ему порекомендовали меня. Наэрвен тогда было шестнадцать, и она была невероятно красивой. Я почти сразу в неё влюбился. Но я был лишь телохранителем. Я всюду сопровождал её и следил, чтобы она была в безопасности. Я не имел права заставлять её делать что-либо, если, конечно, дело не касалось сохранности её жизни. Вот она и делала всё, что хотела. — Он достаёт из сумки подаренную Эйдис бутылку мёда и пьёт из горла. Мурь отказывается. — В отличие от меня, Наэрвен знала, что такое свобода и наслаждалась ею сполна. Она проводила много времени на праздниках, в шумных компаниях, часто не ночевала дома, пила ротмет и была абсолютно беззаботной. Я не отходил от неё ни на шаг, но её отцу не было дела до того, как она развлекается, для него была важна её безопасность, а это я мог обеспечить. Однажды она связалась с группой молодых сиродильцев, совершенно безрассудными скитальцами, которым не нашлось места в этом мире. Общение с ними и сделало из неё Отступницу. Она стала грубо отзываться об Й’ффре, начала презирать Зелёный Пакт и босмеров. Не в открытую, конечно, но я замечал это. Эти имперцы научили её курить табак, пить вина… лесные эльфы не позволяют такого сородичам в пределах Валенвуда, но я никогда не считал себя достойным нести волю Й’ффре, поэтому молчал. Её развлечения меня не касались.

Мурь слушает его с сосредоточенным выражением лица, будто пытается решить, друг он ей или враг. Она молчит, и Занкэль старается не смотреть в её светлые глаза, в которых сейчас видит только ненависть и осуждение. Он понимает, что для неё этот рассказ звучит противоречиво и несвязно.

— Эти имперцы собиралась в хижине недалеко от Фалинести, и я не заходил внутрь, пока слышал смех Наэрвен и знал, что с ней всё в порядке. Они тоже не обращали на меня внимания, ведь кому есть дело до сторожевого пса под дверью? Я не имел права вмешиваться и не вмешивался до тех пор, пока эти ублюдки не напоили Наэрвен скумой. Одурманенные, они занимались любовью, а она была совершенно невменяема, и я не мог понять: сама она на это согласилась или её принудили. — Занкэль отпивает ещё мёда и бросает взгляд на Мурь. Девушка хмурится. — Я уносил её оттуда на руках. Конечно, вернуться с ней в город я не мог, потому снял комнату в ближайшей таверне и всю ночь провёл подле её кровати. В моей жизни… были проблемы со скумой. Потому тогда я очень долго рассказывал ей о том, что это за напиток, и взял с неё обещание больше никогда к нему не притрагиваться. И после той ночи в таверне между нами всё изменилось. Она будто наконец заметила меня, она поняла, что я всё это время любил её. Я начал замечать в её взгляде трепет и смущение, и это ещё больше сводило меня с ума. Она перестала ходить на праздники, уличные представления, она больше не ходила к этим имперцам и всё чаще выбирала для прогулок такие места, где мы оставались одни. Тогда я впервые поцеловал её. Она подарила мне несколько дней счастья, которого я никогда не знал. Я в самом деле поверил в то, что могу быть счастлив.

Занкэль позволяет себе сделать паузу, потому что вовремя осознаёт, что начинает увлекаться рассказом, и боится сказать лишнее. Его голос, ставший более эмоциональным и тёплым, снова становится тихим и безразличным.

— И в один день всё закончилось. Это был большой пир по случаю победы её отца в одном поединке. Я говорил тебе о Мясном Мандате, поэтому на столе в тот день было тело врага их семьи, и Наэрвен должна была присутствовать. Она выпила пару бокалов ротмета, потеряла трезвость рассудка и при всех отказалась от трапезы. Как и тебе, ей были противны наши законы. Но этот отказ означал, что она оскорбила своего отца, насмехалась над его победой и предала Й’ффре. Она убежала в свою комнату, оставив отца в бешенстве, а гостей — в недоумении, и мне было приказано её вернуть. Когда я поднялся к ней, то она впустила меня в свою комнату и умоляла сбежать с ней из Валенвуда. Меня в Валенвуде ничего не держало — я согласился. Тогда она и отдалась мне. А я верил, что она смогла меня полюбить.

Занкэль вновь подносит бутылку ко рту и замечает, что та уже опустела. Он разочарованно ставит её на пол рядом с собой и собирается закончить этот рассказ:

— Я вернулся на праздник и сказал её отцу, что мне не удалось найти её, поэтому я ухожу, чтобы продолжить поиски. Но Наэрвен у себя уже не было. Я почему-то сразу догадался, где она. Она не поверила мне и снова пошла к тем имперцам — они бы помогли ей скрыться от босмерских законов, она это понимала.

Мурь осторожно замечает:

— Но её можно понять. Ты босмер.

— Я бы не тронул её, — заверяет Занкэль. — Но только когда я добежал до той хижины, было уже поздно. Наэрвен была растеряна и напугана, а эти парни предложили ей самокрутку с семенами фалинестийской розы, чтобы успокоиться. Прямо на улице, на глазах у всех. И Наэрвен согласилась. То ли уже твёрдо решила встать на путь Отступницы, то ли в самом деле очень растерялась и ничего не соображала. В любом случае её видели. Это было нарушение Пакта, а нарушение Пакта — это смерть.

— Ваши законы ужасны, — с холодом процеживает каждое слово Мурь, и Занкэль понимает, что становится для неё ещё ничтожнее. Но он не собирается оправдываться и рассказывает всё так, как это и было.

— Когда я нашёл их, мной овладела такая злость, что я не сумел себя контролировать. Этим паскудам она доверяла больше, чем мне, хотя обещала больше не связываться с ними. Я прекрасно помнил, что они сделали с ней в тот раз, и не понимал, почему она к ним вернулась. Я просто не мог так. Я не мог смотреть, как один из них прикасается к ней, я не мог поверить, что она сбежала от меня. Тогда я схватил того мальчишку и раскроил ему череп о стену, а потом выхватил нож, чтобы прикончить остальных. Наэрвен кричала, умоляла меня не делать этого, но она никогда бы не смогла меня остановить. Прохожие тоже предпочитали не вмешиваться, и, когда мы остались с ней одни, она пустила мне пыль в глаза каким-то заклинанием и сбежала. Она даже не дала мне шанса поговорить с ней. Она сбежала от меня.

— Занкэль… — Мурь продолжает смотреть на него осуждающе. — Ты убил их. Один нескольких крепких парней. Она испугалась тебя.

— И сама обрекла себя. У того, что случилось, было много свидетелей. Наэрвен была объявлена Отступницей, её полагалось казнить. Но поскольку её отца очень уважали, то позволили ему сделать это самостоятельно. И он поручил казнь мне. — Предвосхищая вопрос Мурь, он объясняет: — Я спросил его, действительно ли он хочет её смерти, но Отступница уже не была ему дочерью. Приказ был ясен. Поэтому я отправился за ней.

Он уже не удивляется, когда Мурь произносит:

— Ты чудовище, Занкэль.

— Знаю.

— Наэрвен была напугана. Да, она совершила много ошибок, но она не заслуживает смерти. Я видела её, Занк, она до сих пор в ужасе!

— Я знаю, — вновь спокойно повторяет он. — Но прошло несколько непростых месяцев как для неё, так и для меня, и за это время изменилось многое. Может, сначала я в самом деле был готов убить её: не потому что она предала Й’ффре, а потому что она предала меня. Я не мог простить ей этого. Но потом я узнал, что она носит ребёнка, и тогда… Это был мой ребёнок, Мурь.

— И что ты решил?

— Я снова наивно поверил, что мне дали шанс на счастье. Но боги, или кто они там, просто любят терзать меня.

— Наэрвен была уверена, что ты хочешь её смерти.

— Она, как и ты, небезосновательно считает меня чудовищем.

— А теперь — что? — Мурь почему-то злится на него. — Ты любишь её, Занкэль? Почему ты не хочешь её отпустить? Чего ты вообще хочешь?

Занкэлю больно смотреть на неё, поэтому он опускает голову и закрывает лицо руками. Зря он рассказал ей всё это. Было бы проще, если бы Мурь ушла.

— Я просто хочу хоть кому-то верить. Я устал от лжи.

Мурь неожиданно встаёт и приближается к нему. Её рука легко ложится на его плечо.

— Ну так оставь её.

Занкэль качает головой. От прикосновения бретонки становится совсем тяжело.

— Я должен найти её. Теперь — особенно. Нас так много связывает, как я могу просто забыть о ней?

— Значит, ты просто хочешь её увидеть и исключить все непонимания? — Бойчи молча подтверждает это, и Мурь вдруг решает: — Нужно поесть и отдохнуть, а потом продолжить путь к Фолкриту. До него часа четыре пути, успеем к вечеру.

— Ты не собираешься уходить?

— Нет.

— Но я ведь чудовище, Мурь.

Травница опускается напротив него на корточки так, что их глаза оказываются на одном уровне. Занкэль не видит в них страха, осуждения или презрения. Он видит в них жалость.

— Ты не чудовище, Занк. Ты запутавшийся в себе мер с низкой самооценкой, о которого судьба и эльфы вокруг всю жизнь вытирали ноги.

Сердце в груди Занкариэля остаётся глухо стучать в окружившей их тишине, потому что он совершенно не знает, как после долгих лет насмешек, лицемерия и одиночества реагировать на произнесённую кем-то правду.