Пальцы мёрзнут от вечернего холода, и Мурь прячет их глубже в рукава, смотря Занкэлю в спину. Видно только, как блестит навершие большого тяжёлого клеймора, держащегося на прочной портупее, и Мурь вдруг становится интересно, сколько чужой крови осталось на этом клинке. Она точно знает, что Занк не чудовище и не монстр. Он одичавший запуганный зверь, готовый разорвать в клочья любого, кто рискнёт приблизиться. Потому что уже никому не верит. Через что же он прошёл, раз настолько отчаялся?

Она хотела бы подарить ему свободу. Чтобы он понял, что жизнь — это не череда чужих неоспоримых приказов, а выбор, который каждый волен делать сам. Занкэль давно и даже несколько раз потерял всякий смысл в поисках Наэрвен, но он цепляется за неё, потому что ему не за что больше цепляться. В его жизни больше нет ничего — только крайности, между которыми он постоянно мечется; в его сердце — только две истины: любить Наэрвен или исполнить приказ. А Наэрвен не позволит ему любить себя. Так есть ли сейчас выбор у Мурь?

Есть. Мурь смотрит Занкэлю в спину и видит себя. Видит то, какой сама чуть было не стала. Но — не стала. Ей знакома бездонная пустота боли и отчаяния в груди, знаком страх потерять последнее, за что можно держаться, чтобы не увязнуть в липком болоте собственного бессилия. Она держалась за Ингварра. А Занкэль держится за Наэрвен и не понимает, что она тянет его на дно.

Ты уже увяз, Занкэль!

Мурь смотрит ему в спину и думает, должна ли она стать ему тем человеком, который позволит за себя держаться? Который вытащит из этой трясины и научит различать не только чёрное и белое? Если бы рядом с ней в тот раз не было Ингварра, кем бы она осталась? Озлобленной запуганной тенью, не знающей ни цели, ни выбора, такой, каков сейчас Занкэль. Она сталкивалась со злом лицом к лицу и терпела поражение. Занкэль, очевидно, тоже. Но её научили жить с этим, а его — нет.

И Мурь идёт за ним. Она больше не боится, потому что теперь умеет быть сильной. Теперь она может выбирать, у неё есть это бесценное сокровище, у неё есть свобода. Она хочет поделиться этим с Занкэлем и не позволить ему захлебнуться в собственном горе, когда Наэрвен скажет ему «нет». Пусть у него тоже будет такая свобода.

Мурь ускоряет шаг, чтобы приблизиться к нему, но рука бойчи вдруг поднимается и застывает у рукояти клеймора. Вторая готова привычно дёрнуть ремень. Сейчас девушка видит две высокие тучные фигуры, застывшие на краю леса неподвижными истуканами. За пеленой поднимающейся метели разглядеть их оказывается непросто.

— И не страшно вам в такую темень гулять? — насмешливо спрашивает пожилой лысый норд с короткой бородой, выходя им навстречу. Занкэль приказывает Мурь держаться за его спиной.

— Вас бояться, что ли? — с такой же иронией в голосе отвечает Занкэль, уже порядком устав оттого, что дороги Скайрима всегда готовят какие-то сюрпризы. Мурь, однако, это не удивляет. В таком холодном бедном краю многим не остаётся ничего, кроме разбойничества.

— Смотри-ка, — обращается норд к своему товарищу, дымящему едкой самокруткой, — разговорчивый какой. Тебе чего тут надо, эльф?

— Тебе какое дело? Или тоже дорога платная?

Норды одновременно хохочут, будто услышав в этом какую-то шутку. Мурь становится неприятно от их глупости. Второй норд, выплюнув окурок, достаёт кроткий меч из простых ножен и приближается.

— Дорога для нордов. Как и эта земля. От тебя нам не нужно ни золота, ни чего-либо другого, алинорский ублюдок. Сражайся, если не трус.

Мурь осмеливается сделать шаг вперёд в надежде избежать кровопролития.

— Не нужно делать поспешных выводов. — Голос почему-то дрожит, хотя она не чувствует страха. — Он лесной эльф, да, но не из Алинора. Давайте обойдёмся без политических распрей.

— А ты кто такая? — Второй северянин тоже подходит ближе, поигрывая в руке железным топором. — Его эльфийская шлюха?

Норд не успевает закончить мысль. Занкэль всё же выхватывает клинок, вставая в боевую стойку и крепко сжимая его в замёрзших ладонях. Мурь успевает отметить, как грозно звучат его слова:

— Убирайтесь, пока оба живы, и не смейте оскорблять её.

Однако разбойник не пугается. Готовый принять бой, он выставляет вперёд меч и с усмешкой обращается к бретонке:

— Не алинорец, говоришь? То-то я и смотрю, на общем без акцента говорит.

Второй смеётся:

— Мы не расисты, эльф. Только вот землю свою любим и ваши остроухие жопы на ней терпеть не будем. Ничего личного.

Топор стремительно поднимается вверх, и Мурь даже не успевает мысленно удивиться этому странному глупому выражению, как сильная рука босмера отталкивает её в сторону и она падает на твёрдую дорогу в свежий рыхлый снег. Кожа на ладонях до крови сдирается об острые камни, но резкие алые брызги, окрасившие рядом с ней чистый снег, заставляют взволнованно обернуться.

Клеймор оказывается намного быстрее топора, хоть и выглядит куда тяжелее и неуправляемее. Обоюдоострое лезвие перерубает старую кожаную кирасу норда, даже не успевшего обрушить вниз своё оружие, и разрезает горячую плоть. Второй норд в страхе рубит снизу вверх, пытаясь попасть в левую руку босмера, но тот умело уходит от удара на развороте, успевая в этом движении выхватить клеймор и повернуться лицом к следующему противнику. Раненный уже не считается опасным: он бросил топор и хрипит что-то, держась за страшную рану обеими руками. Когда его обезумевший непонимающий взгляд, будто ища ответы на немые вопросы, впивается в спокойное лицо девушки, она не может отвернуться. Она видит, как несчастного бьёт крупной дрожью, как кровь волнами выплёскивается из длинной глубокой раны и как его дыхание становится короче и судорожнее. Мурь видела много смертей. Каждая ужасна.

Обернуться её заставляет звон стали. Клинки, длинный острый алинорский и короткий с зазубринами нордский, встретились, пронзительно задрожав на морозном воздухе. Мурь понимает, что у разбойника нет шансов противостоять яростному напору бойчи, и она замечает панику в его глазах. Норд, повинуясь собственному расчёту или действуя наобум, убирает свой меч и ловко уворачивается от рухнувшего на него клеймора, но Занкэль не позволяет ему уйти, с силой пиная ногой в бок. Северянин теряет равновесие, отходя на пару шагов назад и, видя, как сверкает в сумерках готовый его обезглавить тонкий идеально заточенный двуручный меч, бросает своё оружие.

— Стой! — кричит он, падая на колени и закрывая лицо руками. — Я сдаюсь! Пощады!

Мурь видит, что Занкэль не останавливается. Она вскакивает, подбегая к босмеру, и только успевает крикнуть: «Не надо!» — как смертоносное лезвие поперёк перерубает норду хребет с омерзительным хрустом. Эльф опускает меч, оборачиваясь к ней.

— Почему?

Бретонка ничего не хочет отвечать. Оставляя окровавленные тела за спиной, она разворачивается, чтобы молча продолжить путь, и слышит последний хрип раненого норда, который с такой надеждой смотрел ей в глаза. Наверное, правильно, что Занкэль решает его добить. Помочь ему всё равно уже никто бы не смог.

Эльф догоняет её через пару минут, очистив меч от крови и вернув его в ножны. Грубые холодные пальцы касаются её ободранной ладони, и она недовольно отдёргивает руку, зашипев от неприятной саднящей боли.

— Что это?.. — Занкэль останавливается, беря обе её руки в свои. Его голос становится тише: — Прости, что пришлось тебя толкнуть и… и что заставил тебя смотреть на всё это.

— Не впервой. — Она хочет продолжить путь, но Занкэль не пускает её, продолжая крепко сжимать тонкие запястья.

— Я не хотел, чтобы всё обернулось так. — Он достаёт из нагрудного кармана флакончик, в котором плещется кристально-прозрачная жидкость и, откупорив его, пропитывает содержимым чистую ткань.

— Не надо. — Он по-прежнему не отпускает её руки. — Пойдём, а то совсем стемнеет.

— Это займет минуту, — с неким осуждением отвечает он и всё же смывает мягким зельем грязную кровь с её ладоней.

— Спасибо, Занк.

— Ерунда.

— За то, что спас. Неизвестно, что бы они со мной сделали.

Он кивает с пониманием, потому что это обоим известно, но отвечает другое:

— Если бы меня не было, они бы даже не придрались. Мне говорили, что на востоке ненавидят меров.

— Фолкрит — Имперское владение. — Когда Занкэль заканчивает, они продолжают неспешный путь, идя рядом друг с другом. — Хотя сейчас никогда не знаешь, где тебя примут за эльфийскую подстилку.

— А что думаешь ты?

— Каждый неправ по-своему. Я просто хочу мира.

Фолкрит показывается нескоро, и уже успевает окончательно стемнеть. Его огни и тихая волна повседневного шума накрывают приближающихся путников поднявшимся настроением в ожидании тёплого крова и сытной еды. Оба уже устали.

Снег усиливается, и то, что они успевают подойти к городу, оказывается большой удачей. Караульный у ворот без проблем пропускает их со скудным приветствием и показывает на большое деревянное здание — местную таверну. Ноги уже с трудом поднимаются по ступеням.

Занкэль открывает дверь, пропуская девушку вперёд, и в лицо сразу же ударяют тепло натопленной комнаты и запах жареного. Эльф успевает прочитать название и усмехается: в «Мертвецком мёде» в самом деле сейчас хочется выпить не одну кружку хмельного.

Их приветствует женщина средних лет, трактирщица, и босмер платит ей за ужин и одну комнату, а потом тихо интересуется:

— Я ищу кое-кого. Лесная эльфийка, молодая, со светлыми волосами. У тебя останавливался кто-то похожий?

— Угу, — сразу же вспоминает трактирщица. — Пришла вместе с Ранхильдой. Сообщали, что ты будешь интересоваться.

— Наверное, описали меня кровожадным убийцей?

Вновь кивает, повторяя:

— Угу. Просили передать, что идут в Вайтран.

Занкэль замолкает, и кривая усмешка сходит с его лица.

— Так и сказали? Просили передать?

— Ну… да… — Трактирщица удивляется его смятению.

— А кто такая Ранхильда?

— Охотница. Живёт недалеко отсюда, часто приходит торговать в город.

— Спасибо. — Он понимает, что та хижина принадлежала этой женщине, но спрашивать ни о чём больше не хочет.

Мурь поднимает на него слезящиеся от тепла глаза и взволнованно интересуется:

— С тобой всё в порядке?

— Я спросил о Наэрвен.

— И?..

— Она устала бежать. — Видя, что девушка не понимает, он поясняет: — Она сказала, что отправится в Вайтран. Она ждёт меня.

— Это не может быть… обманом?

Он качает головой:

— Не знаю. Но почему-то я верю в это. Погоня затянулась, Мурь.

Травница не соглашается:

— Это глупо и опрометчиво. Если она послала тебя в Вайтран, то сама, скорее всего, отправилась в Рифтен.

— Я… не знаю. — Видно, что сомнения не дают ему покоя. — Если она хотела меня запутать, то ей удалось.

— Мимо Хелгена она вряд ли прошла, — разумно замечает Мурь. — Там и спросим, куда она дальше направилась.

— Да, — задумчиво соглашается он и вдруг осознаёт услышанное: — Спросим?..

Девушка медленным кивком подтверждает свои слова:

— Я не останусь в Фолкрите, Занк. Я пойду с тобой.

— Но зачем?

Мурь пробивает жар. Она снова ставит себя на место Занкэля и вспоминает, какие слова помогли ей не опускать руки, когда всё казалось безнадёжным. Сама она ещё никому не говорила их и не знала, насколько это непросто. Каким же сильным ты был, Ингварр…

Мурь не отводит от Занкэля затуманенного воспоминаниями взгляда, босмер тоже смотрит на неё, ожидая ответа. И Мурь набирается храбрости:

— Не хочу отпускать тебя.

Занкэль перестаёт дышать. Он не может оторвать от неё взгляда и даже не замечает, как миловидная служанка приносит им ужин. Мурь же наоборот отворачивается, и блестящие капельки пота выступают на её красивом лице. Эльф понимает, что сказать такое ей было непросто, потому заставляет себя выйти из оцепенения и рассказать:

— Только она тоже больше не одна. — Мурь удивлённо изгибает бровь, молча спрашивая, и Занкэль отвечает: — Она идёт вместе с охотницей, которой принадлежала та хижина в лесу.

— Тебя это беспокоит?

— Нет.

Диалог больше не складывается. Мурь первой делает глоток сладкого мёда, и Занкэль, глядя на неё, сразу опустошает полкружки. В голове становится туманно от всего происходящего.

Вскоре они оставляют уже пустые тарелки и идут в комнату. Луны над Фолкритом взошли высоко, ночь стала глубокой и тёмной. Мурь чувствует, что ей неудержимо хочется спать, но кровать в комнате оказывается одна, а Занкэль вдруг закрывает дверь изнутри и останавливается. Мурь приказывает себе не бояться его.

— Мурь… — тихо вздыхает он, но она не позволяет ему говорить, разом растеряв всю свою храбрость.

— Не делай этого снова, Занк.

Он будто и не собирается.

— Почему ты со мной? — Он выглядит совершенно потерянным, его голос звучит отдалённо и хрипло. Мурь не знает, что должна ответить ему.

— Я хочу тебе помочь, — неуверенно отзывается она, и босмер подходит ближе. Его холодные пальцы касаются её шеи, убирая пряди распущенных волос. — Не делай этого, Занк...

Её взгляд снова холоден и беспристрастен. Она не понимает, что именно такой ледяной неприступностью и возбуждает, однако Занкэль осознаёт, что это не игра, и заставляет себя убрать руку. В груди невыносимо жарко от близости её тела и до сих пор больно от тех слов, которые она сказала ему сегодня. Он не заслужил её доброты. Он вообще не заслужил её.

— Я чудовище, Мурь, — бессмысленно повторяет он и вдруг резко отстранятся. Его взгляд трезв и рассудителен. — Тебе бежать от меня надо, а не помогать мне.

Он разворачивается и идёт к двери. У Мурь есть лишь секунда, чтобы его остановить.

— Занкэль. — Эльф замирает, но всё ещё боится смотреть на неё. Девушка приказывает: — Сядь. Я расскажу тебе кое-что.

Её голос звучит ледяным ветром, и Занкэлю становится не по себе. Он замечает, что Мурь дрожит. Он точно знает, что ей не холодно.

Когда Занкэль прислоняется плечом к стене и скрещивает руки на груди, всем своим видом показывая, что готов её выслушать, Мурь садится на край кровати и обречённо опускает голову. Она сидит так какое-то время, собираясь с мыслями, и босмер её не торопит. Ему прекрасно известно, что в такие моменты нельзя спешить. То, что она собирается рассказать ему, очень важно.

Мурь набирается храбрости, поднимает на него глаза и твёрдым голосом произносит:

— Большую часть своей жизни я провела на болотах Хьялмарка. Меня вырастил пожилой одинокий травник, нашедший меня ребёнком в лесу, и я любила его, как родного отца. Он был единственным моим близким. Но однажды я встретила другого человека. — Занкэль видит, с какой болью ей даётся каждое слово. Он не перебивает её и слушает с замиранием сердца, понимая, что этой истории не суждено закончиться хорошо. — Я нашла его умирающим на болотах. Его звали Ингварр, он был ненамного старше меня, очень красив, но он был калекой. Правая рука у него отсутствовала целиком, на левой не было кисти. Это не помешало мне полюбить его. Мы с отцом его выходили, несколько дней он прожил с нами. А потом за ним пришли. Это были страшные злые люди, Занкэль, я до сих пор помню их лица. Они пришли за ним, но… мне было семнадцать. Кто меня мог тогда защитить: старик или безрукий парень? А их было трое, крепкие сильные мужчины с оружием. Отца убили сразу. Он сам налетел на нож, пытаясь остановить их. И я рада, что он умер и ничего этого не видел. А Ингварр видел. Его избили и бросили рядом у стены, и он смотрел, как они по очереди…

Занкэль не хочет больше слушать. Приближается, берёт её за руки, заставляя встать, и крепко прижимает к себе. Мурь не плачет, вспоминая всё это, но в его крепких объятиях замечает, как сильно дрожит. Пальцы эльфа путаются в её густых волосах, она чувствует его громкое сердцебиение и горячее дыхание. Он ничего не говорит ей, и она тихо замечает:

— Ингварр тоже тогда молчал. Я умоляла его бросить меня, но он обнимал меня и не отпускал. Он оказался очень сильным.

— Даже одной рукой обнимать тебя — счастье.

От его внезапных слов Мурь чувствует, что не может сдержать слёзы. Оказывается, это всё ещё больно.

— Ингварр увёл меня оттуда. Он постоянно кашлял кровью, я видела, как ему больно, и восхищалась им. Калека, который недавно сам чуть не умер, оказался таким сильным, что этой силы хватило на нас двоих. Именно благодаря ему я стала той, кем стала. Он показал мне этот путь.

Занкэль по-прежнему не отпускает её и гладит тёмные волосы. Он неслышно спрашивает:

— Ингварр умер?

— На четвёртые сутки.

— Мне жаль. Мне жаль, что ты была вынуждена пройти через всё это. — Занкэль отстраняет её от себя и заставляет посмотреть ему в глаза. — Но перестань отталкивать меня, Мурь.

Ему только сейчас удаётся произнести её имя так, как произносит его она сама — не мягко и глупо, а таинственно и серьёзно. И он снова позволяет себе прикоснуться к её шее. На этот раз Мурь не смеет ничего сделать, лишь произносит:

— Я не хочу этого снова.

— Этого — не будет, — твёрдо обещает Занкэль. — Я сталкивался в жизни с насилием, Мурь, в нём нет ничего прекрасного. И я не собираюсь делать с тобой этого. Позволь мне тебя любить.

— Меня никто и никогда не любил.

— Я люблю.

Это не ложь. И он склоняется над ней, чтобы коснуться её губ невесомым поцелуем. Всё, что он говорит ей — правда. Правда, которую он никогда никому не говорит.

Он целует её, и Мурь противно от этого, ей кажется это пошлым и грязным.

— Я знаю, но…

— Что?

Мурь смотрит ему в глаза и повторяет:

— Просто — я знаю.

Знакэля это не удивляет. Иногда ему кажется, что Мурь всегда всё знает.

— Я люблю тебя, — повторяет он. — Я восхищаюсь тобой: ты нежная, красивая, умная и невероятно добрая. — Он чередует слова с поцелуями, касаясь губами ткани платья. — А ещё ты очень сильная и храбрая. Любая другая убежала бы от меня. Но не ты. — Его поцелуи перемещаются всё ниже, Занкэль опускается перед ней на колени, и стоять спокойно становится невозможно. Всё это слишком странно для Мурь. — Ведь ты всё знаешь. Ты знаешь, что я не хочу быть чудовищем.

Он спускается слишком низко. Мурь вздрагивает.

— Что ты делаешь?

Занкэль отстраняется, туманным взглядом смотрит на неё снизу.

— То, чего с тобой никто никогда не делал. Разве это — больно, Мурь? Разве это — страшно?

Она неосознанно мотает головой, чувствуя, что вновь начинает плакать. Занкэль поднимается в полный рост, касается её плеч и спрашивает:

— Ты позволишь мне любить тебя? Я обещаю, что не посмею сделать тебе больно. Всё будет иначе, Мурь.

Слушая его убедительный голос, Мурь осторожно кивает, и сильные ладони стягивают старое платье с дрожащих плеч.