В эту ночь Корво снова не спалось. Не помогало ни чтение — на столике высилась стопка самых разных книг, от лёгких романов до заумных трудов Соколова и Джоплина, — ни тёплый травяной чай, уже, правда, успевший остыть и затянуться блестящей плёнкой. В очередной раз обнаружив себя на балкончике, выходящем из спальни в холл Башни, с так и не раскуренной сигаретой, зажатой между пальцев, лорд-защитник тяжело вздохнул. Прислонился к стене.

 Он бросил курить почти сразу же, как удалось окончательно вернуть Эмили трон, но порой, в особенно тяжёлые для его нервов моменты, он крутил в пальцах сигарету или сигару, иногда даже подносил к огню, если таковой был в доступе — но так и не прикуривал. Ведь не то чтобы ему требовался дурманный ядовитый дым сам по себе — нет, скорее, курение успокаивало и завораживало его само по себе как ритуал. Однако защитник обещал дочери не возвращаться к этой привычке, к которой пристрастился во время участия в заговоре лоялистов, да и самому не хотелось лишний раз травиться. Но навязчивая необходимость хоть изредка держать скрутку с табаком в руках осталась.

 Хотя давно уже не бывало, чтобы что-то нервировало его так сильно. Внешние перипетии с известных пор слабо трогали лорда-защитника, но вот столкнуться в таком возрасте со своими внутренними демонами…

 Жёсткость, с которой мир преподавал ему свои уроки, вынудила Корво научиться прятать собственные переживания даже от себя самого. Легче перетерпеть мучающие его чувства, чем испытывать затем их последствия. Проще запретить себе любить, чем снова привязаться к кому-то, а затем лишиться части души в случае потери. Достаточно ему и вечного беспокойства за непоседливую Эмили. Вот почему ему так тяжело сейчас: он не ожидал, что снова окажется способен ощущать симпатию к кому-то… и тем более не предполагал, кто это окажется.

 С последним особенно сложно примирить самого себя: он не замечал раньше за собой подобных наклонностей… Не было необходимости их замечать, впрочем. Он более пятнадцати лет был в отношениях с Джессаминой, с достаточно молодого возраста, и блаженное обожание не позволяло заглядываться на кого-то ещё. И он знает, что теперь уже просто не сможет встречаться с другой женщиной. Тем более ироничным кажется то, что творится с ним последнее время. И игнорировать это всё сложнее.

 Предмет же беспокойства Корво, напротив, не избегал встреч и проявлял к нему самый живой интерес. На то, впрочем, причины были свои.

 Лорд-защитник повертел в руках свой перстень, являющийся в то же время ключом от императорской сокровищницы. Всё началось с этой безделицы.

***

Начало этой запутанной истории оказалось на редкость банальным: Гарретт украл.

Он никогда не противился своей сорочьей тяге утащить понравившуюся безделушку, и чем ценнее она была и лучше оберегалась, тем более заманчивой казалась идея ею обладать, даже если это не было вопросом выживания. Хотя вовсе не сам факт обладания прельщал Гарретта — вот они, бесценные сокровища стоимостью в несколько состояний, томятся под мутным стеклом, скучая по человеческому теплу, — нет, куда больше его интересовал сам процесс обретения той или иной вещи.

 Едва услышав о скором прибытии в город самой Императрицы Островов со свитой, вор уже знал: он обязательно обзаведётся памятным сувениром. Возможно, это будет вещь не именно этой юной высокопоставленной особы — хотя в её жизни ещё будет много украшений, невелика потеря, — а кого-то из путешествующих с ней вельмож, чтобы не совсем уж провоцировать международный скандал. В любом случае своего мастер-вор не упустил бы.

 Вот только нужно было выбирать осмотрительнее, подождать немного, а не срываться в первый же вечер… Но очень уж заманчивым показалось обчистить подвернувшегося мрачного верзилу — кажется, то ли главу императорской стражи, то ли одного из советников, — так удачно шатавшегося по торговому кварталу.

 За кошелём на поясе высоченного вельможи Гарретт и тянуться не стал: для заработка есть обычные вечера и ночи, а сегодня время для искусства. Порой мастер-вор даже жалел, что никто не способен со стороны оценить его умение. С другой стороны, высшей оценкой являлось как раз то, что он не был замечен и пойман. Но всё же иногда печалило отсутствие поклонников его таланта. Эрин, Бассо, прочие "коллеги по цеху" — все они, конечно, признавали его мастерство, однако в деле его практически никто никогда не видел. Похвальное качество для вора — да что там, по сути необходимое. Но отчего-то несколько обидное.

 Итак, в тот злополучный вечер Гарретта интересовало лишь одно сокровище: перстень-печатка на левой руке этого представителя Империи, кем бы он ни был. Широкое серебряное кольцо переходило в достаточно высокий квадратный рельеф — большего вор издалека разглядеть не сумел, да и не требовалось: потом ещё налюбуется, когда будет с добычей в безопасности. А сейчас нужно было получше присмотреться к жертве.

 Нет, то явно не простой стражник или мелкий советник… Слишком жёсткая выправка, слишком дорогой, хоть и явно не новый, камзол и слишком умный, даже пугающий взгляд. Изучающий, внимательный. Гарретт краем уха слышал о событиях в Империи года два-три назад, во времена чумы, когда телохранитель тогдашней Императрицы вроде как убил её, но потом это убийство оказалось  подставой, и защитник был, кажется, оправдан. Может ли это быть тот самый обесчещенный ручной убийца?

 Нужно было разузнать сначала получше.

 Опасное дело затеял Гарретт, но отступать не позволяли ни гордость, ни болезненное пристрастие. Пальцы уже практически ощущали прохладную тяжесть серебряного перстня. Да и что ему сделает этот детина? Он выше вора минимум на голову, крупнее и неповоротливее. А ещё он не знает города, а Гарретту знакома каждая извилистая улочка, каждый выступ в стене и балка на крыше.

Пора действовать.

 Способ был стар, как само понятие воровства, и отточен до совершенства: подобраться в толпе, проходя легонько толкнуть жертву плечом в плечо или локоть или мазнуть ладонью по поясу возле кошеля, отвлекая от настоящей цели, затем обхватить пальцами перстень, не дотрагиваясь до руки жертвы, и стянуть вниз. Гарретт успел ещё приметить заранее, как владелец кольца нервно поправлял его на руке, будто удивившись, что оно там есть — значит, украшение совсем новое и он ещё не привык к нему. Возможно, недавний дар от Императрицы? В любом случае это немыслимая удача.

Задуманное было исполнено безукоризненно.

 Следует однако отдать должное императорскому стражу (или всё же советнику?): пропажу он обнаружил практически сразу же и даже успел что-то крикнуть вслед воришке. Но тот уже скрылся в толкучке, а парой минут позже и вовсе был в другом квартале.

 Гарретт устроился на одной из бесчисленных, сросшихся краями крыш, однако не сразу уделил внимание желанной добыче. Отчего-то было не по себе и мучило ощущение, будто его всё же успели рассмотреть, причём во всех деталях. И правый глаз, тот, что с осколком Примали, зудел и пульсировал — Гарретт мог поставить любое из своих сокровищ на то, что ещё и светился сейчас, — и это отнюдь не добавляло спокойствия. Давно у него не было этого ощущения — точнее, именно такого не было никогда. Глаз, навсегда сохранивший в себе напоминание о той злополучной ночи, не болел, как во время вторжения Эрин в сознание вора, его лишь тепло покалывало. Словно частица древнего камня требовала, чтобы её случайный обладатель призвал силу, осмотрелся через белёсую призму чуждой способности.

 Вор помотал головой: обычно он концентрировался с помощью Примали, лишь когда следовало высматривать ловушки и тайники. Сила восстанавливалась слишком долго и тяжело, даже если употреблять мак — а учащать его приёмы он не хотел, —  и пользоваться ею для каждой мелкой кражи было бы расточительством.

 Игнорируя покалывание в лазурном глазу, Гарретт поднялся на ноги и продолжил свой путь в убежище.