Корво не мог не признать, что связь с Гарреттом изменила его взгляд на мужчин — в особенности тех, что любят других мужчин. Или же вовсе не делают различий между полами. Императорскому защитнику не приходилось прежде о таком задумываться, ведь более четырнадцати лет кряду для него существовала только Джессамина, а после её гибели он понял, что ни с одной другой женщиной быть уже не сможет, даже если бы и захотел: всегда будет неосознанно сравнивать новых любовниц с ней. Отношения же с мужчиной казались чем-то иным, хотя порой совесть его твердила, что это куда хуже.

Только теперь он стал рассуждать об этом осознанно, не отмахиваясь в раздражении, как от сплетен, коих при дворе можно было услышать немало. Взять к примеру то и дело возникающие шепотки о том, что Джеффа Карноу якобы в очередной раз видели со смазливым юношей в весьма компрометирующих обстоятельствах. Корво знал секрет спасённого им офицера благодаря голосу Сердца, доверительно поведавшего ему об этом в своё время. И учитывая, что некогда из-за этой тайны Карноу пришлось лишить кого-то жизни, Корво очень сомневался, что тот теперь бы столь легкомысленно подставился под удар. Хотя, с другой стороны, нынешняя власть ему благоволит, так что можно не так опасаться компромата от амбициозных сослуживцев.

Что интересно, даже в тексте самого щекотливого Запрета — шестого, — мужеложство впрямую не упоминалось вовсе. По предположению Аттано — лишь потому, что среди самих служителей Аббатства нередки были подобные грешки, и тогда пришлось бы значительно проредить отряды золотых масок, причём на всех должностях, а на это никто не пошёл бы. Другое дело, что в определённых случаях размытые формулировки текста Запрета могли трактоваться самым удобным для правосудия образом…

Гарретт почему-то относился ко всему этому куда проще. У Корво не укладывалось в голове, как легко вор погрузился в отношения с ним — далеко не сразу такие доверительные, как теперь, но всё же близкие. Впрочем, это можно было объяснить хотя бы тем, что человеку, преступившему один из заветов общества, нарушать другие становится легче. Гарретт сам не упоминал, складывались ли у него когда-то отношения с противоположным полом, но защитник почему-то и без того был уверен: нет. Ну не выходило представить его, язвительного, миниатюрного и самого с весьма женственной фигурой — чего стоил хоть этот непривычно крутой для мужчины изгиб талии, чтоб его, — в объятиях какой-нибудь дамы: хоть простолюдинки, хоть аристократки, а хоть даже и неприхотливой обитательницы Дома Цветов.

Если посудить строго, забыв на миг про их нынешнюю связь, Корво вообще сомневался, нужно ли вору в жизни хоть что-то кроме его любимого профессионального дела.

Хотя и от благ и удовольствий, которые оказалось можно извлечь из его нового положения, Гарретт вовсе не отказывался: любовью занимался самозабвенно и чувственно; всегда соглашался на свидания и ночные прогулки по крышам и, кажется, действительно их с нетерпением ждал; а изредка оказываясь в Башне, не брезговал захватить оттуда пару сувениров вроде столового серебра или безделушек. Его, кажется, устраивало всё происходящее, и большего вор требовать не собирался.

А Корво никак не мог свыкнуться с осознанием, что у него теперь есть любовник. Ему не нравилось думать об их встрече как о задумке судьбы: слишком хорошо лорд-защитник знал, чья тысячелетняя скука нередко стоит за этим словом. Но это не отменяло того, что ему было хорошо в этих отношениях. Удивительно хорошо и мирно, хоть и жили они с вором порознь. Пожалуй, так было и лучше: оба были слишком независимы и не привыкли делить с кем-то быт. И если Корво когда-то и был привычен к этому, то Гарретт вряд ли свыкся бы с его постоянным присутствием на своей территории.

Хотя в то странное утро, когда вор проснулся без следа магического осколка в глазу, он был явно рад обнаружить Корво рядом. Из сбивчивого рассказа перепуганного любовника защитник понял лишь, что здесь был замешан Чужой. В очередной раз. Тем утром Аттано окончательно разуверился в такой вещи, как судьба.

Впрочем, ему не пристало жаловаться: благодаря ухищрениям черноглазого божка он обрёл дорогого человека. И теперь мог меньше опасаться за его жизнь: раз Чужой забрал Прималь, то её влияние, о котором Корво наслышался от вора, тому больше не грозило.

***

Гарретту давно не дышалось так легко. Возможно, вообще никогда прежде за всю его богатую на жестокие испытания жизнь. В конце концов, он жив, его тело больше не отравляет неизведанный источник энергии, да и личная жизнь… даёт поводы для радости.

Нет, у него и раньше бывали моменты удовлетворённости происходящим, но она была мимолётной. Довольство от мастерски выполненной кражи, радость за успехи Эрин, пьянящий азарт побега из-под носа стражи — всё это было, но над этими светлыми моментами всегда нависало горе его города и населяющих этот город людей. Ощущал ли нечто подобное Корво во времена чумы в Дануолле? Нет, их мысли вряд ли были похожи: лорд-защитник знал, что ответственен за происходящее в столице, и едва ли успокоился, как только смог спасти дочь. Вора же, в сущности, бедствия горожан мало тревожили, пока не коснулись его самого.

Корво был совсем другим — и потому Гарретта удивляло, как такой человек сумел подняться столь высоко. Непривычно было видеть у власти кого-то, не зацикленного лишь на собственном обогащении и авторитете. Впрочем, и среди дануолльской знати это устраивало далеко не всех: нехорошие шепотки и неприятные слухи были неотъемлемой частью жизни императорского двора. Однако вреда эти разговоры наносили не больше, чем лай трусливых уличных собак. Но Гарретт знал, что стоит кинуть им кость в виде действительно весомого повода для сплетен — и проблем не оберёшься, не спасёт даже боязнь кусать руку, которая кормит. Корво и так нелегко: хоть он и верно служит трону не первый десяток лет, чопорная гристольская аристократия неустанно пытается отыскать в нём изъяны с тем же рвением, с каким привыкла покрывать себе подобных нечистых на руку вельмож. Неотёсанный южанин, простолюдин по происхождению, ещё и участвовавший в скверной истории с переворотом несколько лет назад, — не стоило добавлять к этому списку сомнительные связи. Отношения с мужчиной, вероятно, не так сильно поразили бы сплетников — лишь дополнили неприглядный образ, — но вот отношения с преступником… Такого не простит даже самая прогнившая знать, хотя, по убеждению Гарретта, воры вроде него на деле куда честнее и принципиальнее, нежели продажные аристократы.

Всё это вело к очевидному выводу: вору и защитнику необходимо держать свою связь в строжайшей тайне. Оба они, впрочем, были скрытными и не привыкли распространяться о своей жизни, так что секретность свиданий не была для любовников в новинку. Корво однажды, когда они обсуждали это, упомянул серконскую присказку, мол, счастье любит тишину, — и вор не смог не согласиться с этой мудростью. Хотя ему больше нравилось сравнивать эту тайную сторону своей жизни с сокровищами, бережно скрытыми от чужих глаз в сумраке часовой башни — у всех на виду, где никто не догадается их искать. Его и вправду снова начало преследовать это едва не забытое ощущение эфемерности обладания чем-то ценным, что в любой момент могут отнять, если быть неосторожным. Словно у тебя есть всё в этом мире — и в то же время ничего.

Лицо вора исказила кривая ухмылка, узор шрамов на щеке дрогнул и изогнулся. Гарретт наклонился к зеркалу на стене, в предрассветном полумраке вглядываясь в отражение. В правом глазу почудился привычный бирюзовый блик — лишь на мгновение, чтобы уступить орехово-карему окрасу. На столе у окна негромко щёлкали часы — пожалуй, главная ценность в этой маленькой дануолльской квартирке, значившая для её обитателя куда больше, чем все драгоценности в укромном тайнике за зеркалом.

Тонкие пальцы умело подцепили незаметный рычажок за рамой, и замаскированная зеркалом дверца распахнулась. Скользнув равнодушным взглядом по скопившимся сокровищам, вор пополнил сейф новой добычей: пара колец и сверкающий браслет устроились на бархатных подушечках. Пора отправить весточку Бассо: порадовать новостями и заодно договориться о сбыте части добычи за океан.

Совсем как прежде… Гарретт покачал головой, прикрыв глаза. Ничего не осталось прежним. Всё будет иначе — но ему ли бояться перемен?

Первые лучи нового дня просочились в комнату и отразились в закрывающейся зеркальной дверце сейфа. Где-то там, в башне, возвышающейся над городом, вот-вот проснётся лорд-защитник и приступит к своим делам, пока добропорядочные воры и прочие дети ночи будут восстанавливать силы. Но Гарретту не привыкать, что солнце восходит, пока он спит. Согревающих лучей хватит и на его долю, когда снова станет темно.