Судья Клод Фролло точно не помнил, когда с ним начало происходить это. Он только знал, что случилось это давно — с момента появления их Истории прошло всего несколько лет. Судья был доволен своей жизнью, он был счастлив, что его создали именно таким, и никаким иначе. Его абсолютно устраивала собственная внешность, положение в обществе, он даже не возражал, что ему не нарисовали его личный дом, как многим другим — Фролло прекрасно устроился во Дворце Правосудия, и у него там было все, чего душа пожелает.

Единственно — он не особо понимал, как при его уме, изворотливости, влиянии и могуществе он постоянно умудряется сгореть в самом Конце, но раз такова воля Создателей — что ж, с ними не поспоришь, и он это принимал. Роль свою он выполнял с полной самоотдачей, при начальных звуках музыки в нем зажигался азарт, он радостно трепетал, и сладкая дрожь растекалась по всему его телу. Так было ровно до одного случая, он помнил это совершенно отчетливо.

Это произошло после очередного Конца, когда судья, как всегда, выбрался из огня и пепла и поехал домой, предвкушая горячую ванну, где он, наконец, отмоется от всей этой копоти и грязи. Конь под судьей неспешно трусил, и судья с удовольствием вдыхал свежий вечерний воздух, уже очистившийся от дыма и гари пожаров, которые Фролло сам же и устроил согласно своей Роли. Судья проезжал мимо какого-то темного переулка, когда услышал доносящиеся оттуда крики. Кричал ребенок, и эти звуки были не похожи на обычные детские вопли, когда ребенок играет или просто орет, согласно своей природе.

Нет, этот крик был страдальческим, словно ребенка бьют или отнимают у него что-то ему дорогое. Фролло нахмурился и развернул Снежка в этот темный и грязный переулок.
Картина, которую он увидел, заставила его мгновенно вспыхнуть от злости. Какой-то здоровенный увалень зажал в углу совсем маленького мальчишку и избивал его. Бил жестоко, что-то неразборчиво рыча, а мальчишка сжался в комок и захлебывался слезами.

От этого зрелища венка у судьи на виске запульсировала, а легкие в груди свело так, что он начал задыхаться от гнева. Сердце бешено стучало, и перед глазами потихоньку вставала красная пелена. Фролло нащупал тяжелый кнут, которым пользовался, разве чтобы отогнать от своего жеребца брехливых собак. Никогда этот кнут не касался ни человека, ни коня. Чтобы довести до сведения людей свое недовольство, судье хватало голоса и холодного, пронизывающего взгляда. А Снежка он натаскал так, чтобы тот слушался свиста и жестов.

— Эй, ты! — низкий голос судьи рокотом прокатился по переулку, и его ледяной тон ясно давал понять, что сейчас случится что-то ужасное. — Оставь его!

Увалень оторвался от своего отвратительного занятия и посмотрел на Фролло. Маленькие свиные глазки этого мерзавца были налиты кровью, и судья понял, что тот пьян. Не до поросячьего визга, но достаточно, чтобы море было по колено. Фролло передернуло от отвращения.

— Проваливай, злодейская морда! — прохрипел увалень. — Это мое дело!

— Я смотрю, тебе нравится бить того, кто не может тебе ответить, — вкрадчиво сказал Фролло.

— Я сказал — вали отсюда, а то и тебе перепадет! — мерзавец, очевидно, не понимал, кто перед ним стоит, но, если и понимал, то был достаточно глуп, чтобы так разговаривать с человеком, который на протяжении всей Истории не раз показывал свой тяжелый нрав и безжалостность, каждый раз сжигая половину Парижа. Кнут со свистом рассек вечерний воздух и с силой опустился на плечи увальня. Судья с наслаждением охаживал мерзавца куда придется, и вот уже он съежился в жалкий комок, пытаясь прикрыть руками лицо и оглашая темный переулок своим тонким воем. Этот вой музыкой звучал в ушах судьи.
Мерзавец повалился перед ним на колени и жалобно застонал:

— Простите, ваша милость, не признал вас сразу!

Судья отвесил ему еще несколько сильных ударов и остановился.

— Тебе хватит, или мне еще добавить? — ласково спросил он. Его лицо перекосилось от чудовищной улыбки.

— Я все, что угодно сделаю, ваша милость, только не бейте меня! — увалень давился слезами от боли и унижения — его только что выпороли, словно бешеную скотину.

— Пшел вон! — Фролло всем своим видом излучал глубокое презрение к этому ничтожеству.

Тот собрался в кучку и с неожиданной прытью выскочил из переулка. Фролло медленно повернул голову в сторону притихшего мальчишки. Но вместо благодарности из-за счастливого избавления от своего мучителя Фролло увидел в его глазах дикий, на грани помешательства, страх.

— Ты что? — судья с недоумением нахмурился.

Вместо ответа мальчишка забился в уголок и заскулил. Фролло все же смог разобрать в этом тихом скулеже слово, которое ребенок повторил несколько раз — «злодей». Судье вдруг стало так неприятно, что он внутренне поежился. Называет его злодеем — и это вместо благодарности. Фролло негромко фыркнул, развернул своего коня и выехал из переулка. По дороге он мрачно размышлял. Он только что, возможно, спас этому мальчишке жизнь, но тот смотрел на судью так, словно Фролло был причиной всех его бед. Судья подивился людской неблагодарности. «Чернь. Что с них возьмешь?» — с негодованием подумал он. Фролло попытался отмахнуться от всего этого. У него даже почти получилось.

Но с того момента невольно он начал наблюдать за людьми, за их отношением к себе. Вне Истории он никогда ничего плохого никому не делал, но они продолжали зло смотреть на него. Перешептывались у него за спиной. Кое-кто даже весьма едко насмешничал. Что бы судья ни предпринимал, как бы ни пытался исправить их отношение к себе, у него ничего не выходило. И Фролло понял — это все бесполезно. Из-за его Роли они считали его настоящим чудовищем, и никого не волновало, каков он был, когда История заканчивалась. Для них всех он был Злодеем. После этого что-то в судье оборвалось, азарт постепенно угас, и он исполнял свою Роль просто как должное, но без прежнего пыла и страсти. Это было невыносимо.

Однажды на сходке, которую время от времени совершали те, кто, как и Фролло, были Отрицательными Персонажами, судья разговорился с Аидом. С этим греческим богом вообще было легко разговаривать, он был умен, ироничен и переполнен чувством юмора, очень часто черным, под стать его гиматию. Судья и Аид сидели друг напротив друга за небольшим столиком и играли в шахматы, когда Фролло задал вопрос:

— Скажи, Аид, а вне твоей Истории как к тебе относятся в твоем мире?

— Как относятся? — Аид хихикнул, обнажая острые зубы. — Да терпеть они меня не могут.

— Вот как? Ты разве продолжаешь им потом пакостить? — Фролло сделал ход конем.

— На кой мне это? У меня в Загробном дел невпроворот, горы трупов, и всех их надо учесть и распределить. Кого — на мучения за грешную жизнь, кого — на Елисейские поля. Подкинул мне Зюся работенку, ничего не скажешь… — Аид фыркнул.

Глаза судьи полыхнули огнем.

— Но разве это нормально? Понятно, что ты ничего не можешь сделать, когда идет История, у тебя строго определенная Роль, разве можно пытаться исправить это?! Но неужели они не видят, что ты никому ничего плохого не причиняешь после того, как наступает Финал? Почему они продолжают так относиться к тебе?! — тонкие ноздри Фролло раздулись в раздражении.

Аид внимательно посмотрел на своего собеседника.

— Та-а-а-к… понятно, — протянул он. — У кое-кого начался кризис. Послушай, Клод, это нормально. Мы для них — Злодеи. А к Злодеям и относятся соответствующе. Когда-то и я чувствовал нечто похожее на то, что сейчас чувствуешь ты, но я с этим справился.

— И как же?

— Алгоритм довольно прост: поднимаешь руку, резко опускаешь ее вниз и говоришь: «Да гори оно все синим огнем!». Мне очень помогло. Тебе шах.

Фролло с шипением выпустил воздух сквозь зубы и откинулся на спинку кресла.

— Твой способ мне не подходит, — мрачно сказал он и двинул фигуркой на доске. — Я уже устал от этих злобных взглядов. Надоело. Тебе мат.

— Что?! — Аид склонился над доской, приоткрыв рот. — Вот же ты лис! Сидишь тут, лапшу мне на уши вешаешь, а сам гамбит мне под шумок сделал!

— Ничего я тебе не вешаю, — Фролло вздохнул. — Мне это все действительно надоело. Во всех смыслах.

— М-м-м… — Аид глубокомысленно почесал подбородок. — Может, тебе обзавестись девчонкой? Тогда таких мыслей будет меньше, уверяю. У тебя будут совершенно другие проблемы. Как насчет Леди Тремейн? Она давно на тебя глаз положила.

Судья поперхнулся.

— Нет уж, благодарю, — его передернуло. — Она совершенно не в моем вкусе. Слишком похожа на меня. Мне и меня-то хватает с лихвой, с моим характером.

— А матушка Готель? Она ведь — настоящая красавица. Когда не состаривается, конечно.

— А с матушкой Готель мы вообще словно близнецы. Полагаю, что я выглядел бы именно так, если бы был женщиной. Навевает мысли об инцесте. Бррр… — Фролло поморщился. — К тому же, мне кажется, что у нее бурный роман с Джафаром. Восточный человек, для него привычны витиеватые комплименты. Она и не устояла.

— Ну, как знаешь, — Аид пожал широкими плечами. — Все же подумай над тем, что я тебе сказал. Мы — Злодеи. Все, что мы можем — это держаться друг друга и не позволять никому вытирать об себя ноги. Иначе это будет чрезвычайно жалкое зрелище.

После этого разговора судья отмокал в ванне и думал. Что толку выказывать хорошее отношение ко всем этим людям? Скорее всего, они примут это за слабость и начнут глумиться уже в открытую. А этого судья никак не мог допустить. От одной мысли, что его сочтут жалким подлизой, Фролло выворачивало наизнанку. И он решил замкнуться в своей гордости и высокомерии. Хотя бы это у него осталось. Смеяться над собой он никому и ни за что не позволит. И все же… это было тяжело. Судью раздражала эта гнетущая атмосфера, сгущающаяся вокруг него, где бы он ни появился. Единственным местом, где он чувствовал себя спокойно, был Дворец Правосудия. И, пожалуй, Собор Парижской Богоматери. Старый Архидьякон, правда, все время смотрел на него, с осуждением прищелкивая языком и качая своей седой головой. Это мешало. Фролло пытался не обращать на него внимания и наслаждаться красотами собора, но это щелканье… выводило из себя. В конце концов, судья сорвался. И однажды, когда все остальные прихожане покинули собор, Фролло решительным шагом двинулся к Архидьякону. У того даже рот приоткрылся от удивления.

— Мне надо поговорить с вами, святой отец! — настойчиво сказал Фролло. — Вы священник и не можете отказать мне в этом праве!

— И ты мне это говоришь после того, как каждый раз сталкиваешь меня со ступенек? — Архидьякон запыхтел от возмущения.

— Вы прекрасно знаете, что я не могу по-другому! — рявкнул Фролло. — Это во мне заложено, я не могу пойти против Роли! Хотел бы, да не могу!

На судью вдруг с новой силой накатило отчаяние — горькое, пробирающее до самого дна души. Старый Архидьякон смотрел на его перекосившееся лицо и не знал, что ему делать. В глубине сознания, где-то очень глубоко, он понимал, что судья прав, ему и самому не раз хотелось встать и дать Фролло пинка в ответ, но он не мог этого сделать, потому что такова была их История, и он, Архидьякон, обязан был лежать у подножия лестницы, когда судья сталкивал его вниз, и тихо стонать. Наконец, старик вздохнул и кивком поманил судью за собой, в укромное место. Они устроились на скамье, и Архидьякон сказал:

— Говори же, о чем хотел поведать мне.

— Так вот! — брови судьи сошлись на переносице. — Я устал. Я знаю, что я — Злодей. Но это всего лишь мое амплуа, а не призвание. Разве я сжег кого-нибудь после Финала? Посылал ли я кого-то в пыточные? Преследовал ли я цыган, когда моя Роль подходила к концу? Кому я мешаю жить после Титров, святой отец?!

Фролло сверлил своим пронизывающим взглядом Старого Архидьякона, а тот силился вспомнить, какие грешки были за судьей в их свободное время. Но ничего не приходило на ум. Судья вел себя тихо и пристойно, никому не мешал, жил себе во Дворце Правосудия, даже строгих приговоров за ним не водилось. Решал все соответственно закону, ни больше, ни меньше. Даже более того, приходил как-то на исповедь один здоровяк, жаловался, как ему перепало кнутом от Фролло, но когда Архидьякон спросил о причине, тот замялся. И признался, что, напившись, лупил своего маленького сына. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не судья, появившийся очень вовремя. И Архидьякон признал:

— Нет, такого я не припомню.

— Тогда почему все, даже вы, смотрите на меня, словно я — вселенское зло?! — острые скулы Фролло вспыхнули, и он взорвался. — Разве это справедливо?! Вы даже представить не можете, как мне все это надоело! Я уже подумываю о том, чтобы куда-нибудь испариться. Уйду отсюда, поселюсь в каком-нибудь тихом месте, где меня никто не знает, и буду жить себе без всех этих гнусных перешептываний. К черту Историю!

— Не богохульствуй в божьем храме, сын мой, — машинально пробормотал Архидьякон.

Он вдруг представил, что будет, если Фролло исчезнет с арены. Тишь, благодать, сплошное веселье, никакого конфликта, никаких переживаний… Кто же тогда будет смотреть все эти розовые сопли?! Глаза Архидьякона широко распахнулись в ужасе. История была смыслом их существования, они все жили благодаря ей, и если Фролло исчезнет, кто же будет их смотреть?! Без главного-то Злодея, который поддавал всему этому жар и остроту?! А его сольная песня?! Она же была, вне всякого сомнения, лучшей во всей их Истории!

— Постой! — вопль вышел несколько громче, чем Архидьякон хотел. — Не торопись. У тебя сейчас большое желание наломать дров. Мне кажется, что я тебя понял. Послушай меня. Я обещаю помочь тебе разобраться во всем этом, но нужно время. Перемена, которой ты так хочешь, так просто не дается. У нас у всех на глазах шоры, и снимать их тяжело, ты сам это прекрасно понимаешь.

— Я готов ждать. Я — человек терпеливый, вы знаете, — Фролло немного успокоился.

— Хорошо. Начнем с малого, — Архидьякон с удовлетворением кивнул. — Ты помнишь ту цыганку, которую все время убиваешь в Начале?

— Вы знаете, что помню, — на лице судьи отразилось недоумение.

— Ее зовут Эйш*. Она уже давно живет где-то под мостом, в том самом месте, где ты появляешься в первый раз, для нее ведь не придумали нормального жилища. Мерзнет, голодает частенько. Найди ей дом.

— Да она шарахнется от меня, как только я к ней подойду! — Фролло фыркнул.

— Ты все же попробуй ее уговорить, — мягко сказал Архидьякон. — Я не могу все сделать сам, ты тоже должен постараться.

Фролло сглотнул. Она наверняка захочет выцарапать ему глаза… Но и отступить он уже тоже не мог. Он встал и оправил сутану.

— Я понял, святой отец. Цыганка получит жилье и еду. Благодарю вас за помощь и совет. И простите заранее, что мне снова придется вас швырнуть с лестницы.

— Что поделаешь, таковы наши Роли, — Старый Архидьякон тоже встал на ноги. — С Богом, сын мой. Надеюсь, у тебя все получится.

«И наша История будет в безопасности», — добавил он про себя.