Закуток, где судья обычно появлялся в Кадре в первый раз, был действительно до крайности гнусным местом. От реки исходила промозглая сырость, исчезавшая только тогда, когда в городе было очень жарко. То там, то тут в хлюпающей грязи валялись кучки гниющего мусора. Кроме того, там стояла адская вонь — верно, недалеко располагались дубильни. Здесь было ужасно грязно, и Фролло брезгливо наморщил нос, оглядывая это место. Возле каменной стены, неподалеку от лестницы, притулилась ветхая палатка — кусок драной материи, наброшенной на деревянные опорки, воткнутые в землю. Цыганки «дома» не было. Верно, ушла искать себе пропитание. «Не понимаю, как здесь можно жить… — подумал судья. — Здесь постоянно продувает, и этот грязный клочок материи наверняка не защищает ни от ветра, ни от дождя. А если зима, и идет снег?»

Фролло нахмурился. Он стоял в глубокой задумчивости, совершенно отрешенный от реальности, потерявший свою обычную бдительность, пока на него с диким воем не напали со спины. Он к такому не привык. Обычно на него даже смотреть боялись — не то, что подходить близко. Но напавший, судя по всему, дошел до крайней степени ненависти и отчаяния. Фролло почувствовал, как на его шее повисли всем телом и в его щеку впиваются чьи-то ногти. Злобно взревев, он с силой стряхнул этого сумасшедшего с себя и отшвырнул подальше. Судья в ярости смотрел на оборванную фигурку, скорчившуюся на земле и прожигающую его горящими от ненависти глазами.

Он с трудом признал в ней ту самую цыганку, которая убегала от него, пытаясь спастись сама и уберечь своего младенца. В Истории это была просто смертельно напуганная женщина, в ветхой, но все же аккуратной одежде. Но вне Роли она была похожа на ведьму в самом плохом смысле этого слова. Тощая и грязная, с неопрятными лохмами, свисающими вдоль заострившегося от недоедания лица. Само лицо — бледное, осунувшееся, с выпирающими скулами, с полубезумным выражением на нем. Она, злобно ощерившись, смотрела на судью с тихим рычанием, уподобившись бешеной волчице, и тот напрягся. И не зря. Чертовка снова набросилась на него, выставив вперед распяленные пальцы с грязными, обломанными ногтями.

Фролло ловко сшиб ее с ног и прижал к земле. Она визжала, извивалась в его руках и, наконец-то, выдала что-то членораздельное.

— Ублюдок! Проклятый убийца!

— Если я — убийца, чего же ты жива еще до сих пор, сумасшедшая дура?! — рявкнул он.

Она затихла. Фролло отпустил ее, встал на ноги и отошел подальше, не сводя с нее настороженных глаз. Мало ли что — а вдруг опять набросится?

Цыганка обхватила себя за плечи и тихо заплакала. Судья ей не мешал. Он вообще не умел утешать, тем более плачущих женщин. Он смотрел, как вздрагивает от рыданий ее хрупкое тельце, и молчал. По его наблюдениям, вроде бы невинная фраза, брошенная без злого умысла, но невпопад, могла вызвать в плачущей женщине новую волну злости, причем еще более сильную, чем до того, как она начала плакать.

Наконец она в последний раз всхлипнула и потерла руками мокрое лицо, размазывая по нему грязь.

— Ну, чего пялишься? — буркнула она. — Позлорадствовать пришел небось?

— Зачем же мне злорадствовать? — судья был почти уверен, что она скажет: «Потому что ты — Злодей». Он оказался прав.

— Потому что ты — Злодей! — выдала цыганка.

Фролло закатил глаза.

— Ничего другого, представь себе, я и не ожидал, — он с негодованием фыркнул. — Я только это и слышу от всех вас с того момента, как нас нарисовали.

Она медленно поднялась, и он в очередной раз поразился тому, какой же она стала тощей. Одежда на ней висела.

— Ты убиваешь нас, не даешь таким, как я, спокойно жить, — тихо сказала цыганка, но в ее голосе была такая леденящая ненависть, что Фролло поежился. — И ты хочешь, чтобы после такого мы были тебе благодарны?

— Это всего лишь моя Роль, — он постарался быть убедительным. — И я не могу иначе. Меня таким создали, Эйш.

Она вздрогнула.

— Откуда ты знаешь мое имя? — на ее лице отразилось смятение.

— Старый Архидьякон сказал его мне. Я всего лишь хочу тебе помочь. Он рассказал мне, как тебя найти, — голос судьи звучал мягко, подобным образом он разговаривал разве что со своим жеребцом. Собственно, он и представил на месте этой женщины Снежка, чтобы получилось убедительнее. Но цыганка отшатнулась.

— Я тебе не верю! — прохрипела она.

Фролло вздохнул. И вот так всегда. Пытаешься помочь, но из-за того, что ты — Злодей, все от тебя шарахаются. И конца и края этому не видно.

— А Архидьякону ты веришь? Уж он-то — не Злодей, — судья все же надеялся достучаться до этой упрямой чертовки.

— Архидьякон — хороший человек… — пробормотала она. — Всегда помогал мне, когда становилось совсем… невмоготу.

— Разве рассказал бы он мне про тебя, если бы был уверен, что я причиню тебе зло?

— Н-не знаю… Наверное, нет… — Эйш вдруг обмякла, и в ее взгляде отразилась тоска и безмерная усталость. Фролло медленно шагнул к ней и протянул вперед руку.

— Идем со мной. Я отведу тебя в теплое место, где ты никогда больше не будешь голодать, — голос судьи звучал ласково, потому что он снова представил, что перед ним стоит Снежок. С людьми у него не особо получалось так разговаривать, но Снежок — другое дело. Верный друг, всегда тебя выслушает, и не станет скандалить, даже когда ты неправ.
Эйш нерешительно замялась.

— Ну, что опять такое? — судья призвал на помощь все свое терпение.

— Теплое место — это твои пыточные подвалы во Дворце Правосудия? — Эйш так и источала недоверие. Судья всплеснул руками.

— Опять ты за свое! — возмутился он. — Да не собираюсь я тащить тебя в темницы! Дворец Правосудия — это мой дом! Мне, знаешь ли, не предоставили другого жилища! И поверь мне, там полно комнат и помимо темниц. Идем же! Или ты хочешь остаться тут, в холоде и голоде?

— Не хочу, — ее взгляд был мрачным. — Ладно, терять мне нечего. Придется тебе довериться.

***

Эйш, начисто отмытая от застарелой грязи, сидела на кухне Дворца Правосудия и с жадностью поедала ужин. Она была одета в новенькое платье, впрочем, висящее на ней так же, как и ее старые обноски. Судья сидел напротив, украдкой посматривая на нее. Сейчас он думал о том, что она совершенно перестала быть похожей на ту ведьму, которая набросилась на него. «Если ее откормить, то она будет довольно красива», — пришло ему в голову. И его мучил еще один вопрос.

— Послушай, а почему ты после Титров не идешь к Квазимодо? — спросил Фролло. — Он ведь твой сын, и ни за что тебя не прогнал бы? На колокольне тепло, всегда есть еда, а он совершенно не жадный, он бы делился с тобой всем, что у него есть с удовольствием. Тебе бы было хорошо с ним.

Эйш оторвалась от еды и хмыкнула.

— Странно, что ты об этом спрашиваешь, — она положила на хлеб кусок копченой ветчины и прикрыла его сверху сыром. — Я все время боялась, что если я так сделаю, то он будет в опасности. Я ведь понятия не имела, что ты с ним сотворишь.

— Потому что я — Злодей? — Фролло страдальчески вздохнул.

— Ну, да. Именно так, — ее глаза весело блеснули. — Я решила, что уж лучше буду влачить такое жалкое существование, чем навлеку на него беду своим присутствием. Ты же туда все время шляешься, как я слышала.

— Только во время Истории, — Фролло покачал головой. — Но после нее я к нему не хожу. Продукты для него относят на колокольню слуги. А чего ты хотела? Он с трудом меня выносит. Я ведь — убийца его матери, — с иронией добавил он.

Эйш нахмурилась.

— Как все это странно. Я теперь не знаю, что и думать. Ты — Злодей. Но привел меня сюда, обихаживаешь всячески. Ты сейчас мне кажешься не таким, как бываешь, когда… ну, когда мы Играем.

— Я вовсе не обязан оправдывать чьи-то ожидания, какими бы они ни были, — судья наморщил свой длинный нос.

— Однако, ты все тот же надменный засранец, упрямый и колкий. К тебе ведь просто так не подступишься, а? — Эйш вдруг издала смешок.

Судья дернул уголком губ, скрывая улыбку.

— Я думаю, что уже поздно, — сказал он. — Ты наелась? Хорошо. Тогда пойдем, отведу тебя в твою комнату.

Эйш уже пару месяцев жила во Дворце Правосудия, и судья ловил себя на том, что временами любуется ей. Она жила со всеми удобствами, хорошо питалась, и одежда совершенно перестала на ней висеть. Ее фигура приобрела плавные очертания и весьма приятные выпуклости, лицо разгладилось и сияло красотой и молодостью, чистые волосы были уложены в прическу и перевязаны какой-нибудь яркой лентой. Она помогала повару на кухне, хоть Фролло ее и не заставлял. Но Эйш решила, что не может просто так жить в этом доме, и исправно вносила свою лепту. Она вообще очень переменилась, но Фролло бы сказал, что Эйш просто стала собой — веселой и жизнерадостной женщиной, готовой смеяться из-за всякого пустяка. Впрочем, его это очень даже устраивало. Ее смех был ему приятен.

Наконец, Фролло решил, что теперь он вполне может отвести ее к Квазимодо. Может, хоть так мальчишка перестанет от него шарахаться и глядеть волком? И одним утром он заглянул на кухню и жестом пригласил Эйш идти за собой. Они вышли во внутренний двор, где уже была приготовлена карета.

— Что такое? Зачем ты оторвал меня от дел? — она улыбнулась, и на ее щеках заиграли обаятельные ямочки. «Черт побери, до чего же она мило выглядит!» — мысль всплыла в мозгу судьи совершенно неожиданно, он даже потерял дар речи на мгновение. Фролло прочистил горло и чуть хрипловатым голосом сказал:

— Я думаю, что будет прекрасно, если ты поедешь сегодня со мной в Собор Парижской Богоматери. Полагаю, что Квазимодо будет счастлив тебя видеть.

Она застыла. Его слова еще какое-то время доходили до ее рассудка, но когда дошли… Фролло вдруг понял, что у него на шее висит совершенно счастливая женщина и вжимается в его тело всеми своими аппетитными выпуклостями. Он вспыхнул, как порох, и задохнулся. К нему прижимается женщина! По своей воле! И он чувствует ее тепло, упругость ее тела, и это так упоительно! И вызывает сладкое томление во всем его существе, он даже почувствовал тяжесть в чреслах… Предполагалось, что он должен испытывать это каждый раз, когда Играет, но ничего подобного не было уже давно — он просто отыгрывался, как положено, и потом забывал об этом. Да, поначалу он испытывал тягу к Эсмеральде, с которой они взаимодействовали все время, но, когда увидел, как она глядит на него после Финала — презрение так и сквозило в ее прекрасных глазах, то в нем бешенной волной всколыхнулся протест. И Фролло безжалостно затоптал симпатию к этой девчонке в зародыше и отныне разве что раздражался, когда она появлялась перед ним. А сейчас… Еще чуть-чуть, и его тело отреагирует так, как реагирует всякий здоровый мужской организм, когда на мужчину находит влечение!

Фролло закашлялся и мягко отстранился.

— Не будем терять времени, — прохрипел он.

Эйш поглядела в его смущенное лицо, на котором вспыхнул яркий румянец, но ничего не сказала, просто кивнула. Однако глаза ее весело заблестели.

Колокольня собора была высокой, но Фролло часто туда поднимался, поэтому он поначалу даже не понял, почему Эйш слегка запыхалась.

— До чего же она большая! — выдохнула цыганка.

— Могла бы мне сказать, что устала. Для меня-то это привычно, — укоризненно буркнул судья. — Мы можем остановиться и передохнуть.

— Нет-нет! — Эйш коснулась его руки, и Фролло покрылся сладкими мурашками. — Я не хочу отдыхать! Я так долго ждала и очень хочу увидеть своего сына.

— Тогда потерпи. Немного осталось.

Когда Фролло появился на чердаке у Квазимодо, горбун был там. Он увидел высокую фигуру судьи в его обычной сутане и отшатнулся.

— Что ты здесь делаешь? — весь его вид выражал негодование.

— Я привел твою мать, — Фролло сделал вид, что не заметил такого холодного приема.

— Ты же убил ее!

— Да! И я убиваю ее каждый раз, когда начинается История! — судья все-таки потерял терпение. — Тебе не кажется, что если бы я ее <i><b>действительно</b></i> убил, то на ее Роль пришлось бы все время нанимать новых женщин? И так — пока они не закончатся?! Ты понимаешь, что Париж опустел бы тогда наполовину, и в нем остались бы только мужчины?!

— Э-э-э… — Квазимодо впал в ступор.

— Жива она! — Фролло сердито ожег его своим взглядом. — Жива и здорова! И очень хочет тебя видеть!

— Квазимодо? — Эйш выступила из-за спины Фролло, замерев в нерешительности.

Квазимодо был с ней, будучи младенцем, и она никогда не касалась его, когда он вырастал — ее ведь выводили из Кадра в первые же несколько минут после того, как начиналась История. А вне ее она могла только видеть своего сына издалека, потому что боялась судью. Зря, как оказалось. И сейчас она буквально впитывала в себя облик взрослого сына.

— Мама? — прошептал тот.

— Да, мама, — подтвердил судья. — Не веришь мне — спроси Старого Архидьякона, он подтвердит. Я оставлю вас наедине. Эйш, тебя подождать?

— Нет… — она с трудом оторвалась от разглядывания Квазимодо. — Ты иди. Я вернусь домой пешком.

Фролло кивнул и отправился по своим делам. Может, хоть теперь все начнет налаживаться, и Квазимодо перестанет смотреть на него волком? Он на это весьма надеялся.

После очередной Игры судья вернулся во Дворец Правосудия настолько голодный, что даже не счел нужным сначала вымыться от сажи — сразу пошел на кухню, чтобы перехватить там что-нибудь поесть. Там он увидел Эйш, сидящую на скамье и со стоном потирающую затылок. Фролло нахмурился. Он опять сегодня оттолкнул ее от себя и убил в очередной раз.

— Сильно болит? — осторожно уточнил он.

— М-м-м… А ты как думаешь? — вид у Эйш был страдальческий.

— Дай посмотреть, — судья подошел к ней со спины и аккуратно раздвинул роскошные волосы Эйш на затылке. Даже если ее череп и треснул во время удара об ступеньки, от этого осталась разве что внушительная шишка. Но и она, судя по всему, болела.

— Прости… — Фролло закусил губу и подхватил со стола полотенце, куда насыпал немного колотого льда из ледника, сделав холодный компресс. Он уселся рядом с Эйш и приложил этот кулек к ее затылку. От такой заботы она улыбнулась.

— Ну, ты ведь там по-другому не можешь, — вздохнула она и хихикнула. — До чего же ты чумазый! Тебе надо вымыться, да поскорее.

— Только после того, как что-нибудь съем. Ты же знаешь, насколько я гневлив, когда голоден. Держи лед и не суетись. Я сам все найду.

Эйш наблюдала за тем, как он ужинает. Вид у нее был такой, словно она что-то задумала, какую-то проделку, потому что глаза ее то и дело ярко вспыхивали. «Что эта чертовка собирается выкинуть?» — Фролло насторожился, хотя внешне остался совершенно спокоен, продолжая поглощать еду. Но Эйш вела себя тихо, и, в конце концов, Фролло успокоился. Он поужинал, затем прошел в купальню, где с наслаждением смыл с себя грязь. Из купальни судья вышел, вытирая голову полотенцем, будучи при этом совершенно обнаженным, потому что не выносил, когда одежда липла к мокрому телу. В покоях было тепло, уютно потрескивал камин, так что судья не замерз, хоть и был слегка влажным после мытья. Он, прикрыв глаза, мурлыкал себе под нос что-то мелодичное и сушил волосы, с удовольствием думая о том, что сейчас окажется в постели — это было прекрасно после тяжелого дня Игры, вытянется во весь рост и, наконец, расслабится, и…

… и тут он услышал это:

— Хм-м… А ты довольно привлекателен.

Фролло от неожиданности подпрыгнул на месте и сорвал с головы полотенце, которое заслоняло ему весь обзор. В его постели была Эйш. Она лежала на боку, подперев рукой голову, и томно смотрела на него своими большими черными глазами. Можно сказать, что на ней не было никакой одежды, кроме полупрозрачной тонкой ночной сорочки, которая почти ничего не скрывала. Фролло смотрел на плавные изгибы ее тела, пышную грудь с лиловыми сосками, которые напряглись под тонкой тканью и дразнили, на темный треугольник между ее бедер, и его собственные чресла потихоньку наливались тяжестью. Судья поспешно прикрыл полотенцем свое срамное место и прохрипел:

— Ты что здесь делаешь? У тебя есть своя комната, а эти покои — мои!

Эйш мягко улыбнулась, показав ровные белые зубки.

— Ну, ты для меня так много сделал… Я решила тебя отблагодарить. Ничего особого у меня нет, так что… — она перекатилась на живот, и от очертаний ее спины и ягодиц у Фролло перехватило дух, и сердце застучало о ребра так, словно хотело вырваться наружу. Его плоть напряглась, словно каменная, и судья не мог уже это скрыть, как ни пытался. Глаза у Эйш горели, и она коснулась языком своей верхней губы. Все же Фролло выдохнул:

— Ты и так помогаешь на кухне, совершенно незачем…

— Нет, есть зачем! — она села на постели, и судья тихонько застонал. — Ты привел меня к сыну! Вытащил меня из нищеты. И если ты будешь продолжать упрямиться, я сильно обижусь!

Последняя фраза размашисто перечеркнула все сомнения судьи. Он выронил полотенце, приблизился к постели и забрался на нее. Правда, что ему делать, он понимал не особо хорошо. Женщины-то от него до сих пор шарахались. По крайней мере те, которые ему нравились. А с теми, кто Фролло не нравился, он просто не видел смысла что-то делать. Потому что отвязываться от них потом будет очень тяжело, а у него и так было полно проблем. Эйш заметила его смятение.

— Ну-ка погоди… — она весело вздернула брови. — У тебя до сих пор никого не было, так?

Фролло судорожно сглотнул и опустился на подушки.

— Обычно я не потакаю своим низменным инстинктам, — его голос был сиплым от возбуждения.

— Какая глупость! — Эйш даже чуть огорчилась, глядя на его стоящий торчком орган. — Твои низменные инстинкты очень внушительны и чудо как хороши. Ты мог бы осчастливить стольких женщин! — она обхватила член судьи своей маленькой рукой и задвигала ей вверх и вниз, осторожно надавливая на головку.

— Да! Если бы они от меня не убегали… м-м-м… — судья выгнулся от наслаждения.

— Ах ты бедняжка… — Эйш склонилась над ним, и он утонул в ее огромных черных глазах. Но, когда ее нежный рот коснулся его губ, судья вынырнул назад, потому что ее острый шаловливый язычок скользнул между его зубов, поддразнивая, заставляя отвечать на поцелуй. Фролло затрепетал, его тело дрожало от вожделения, а она все продолжала настойчиво целовать его и ласкать своей ручкой там, внизу, сводя его с ума.

Наконец, ее губы скользнули ниже, она целовала судью в шею, легко касалась губами его выступающих ключиц, доводя Фролло до исступления. Никогда он не думал, что ему будет так хорошо с женщиной! Блуд, прелюбодеяние, нечестивые мысли — все эти слова, которыми он так ловко жонглировал в Истории, оказались просто несусветной чушью! Ее рот накрыл его сосок, и Фролло совершенно откровенно застонал. Он зарылся рукой в ее волосы и, задыхаясь, молил, чтобы она не останавливалась. Его соски оказались такими чувствительными — он даже не подозревал, насколько, а язык Эйш все скользил по ним, она облизывала то один его сосок, то другой, и от этого ломота у него в паху стала невыносимой, даже болезненной… Эйш оторвалась от груди судьи и, сверкнув глазами, уселась на него сверху. Фролло понял, что она хочет сделать, и в его горле вдруг пересохло, а сердце забилось так, что он услышал этот грохот у себя в ушах.

Она резко опустилась на него, и Фролло закричал. Вот она, самая главная, самая сладкая ласка! От нее горит все тело, и наслаждение раскатывается волнами, до самых кончиков волос и ногтей! Доводящая до неистовства, до полного исступления, заставляющая его выть от накатывающего мощного удовольствия, когда Эйш начала двигать бедрами! Судью вдруг стремительно накрыло с головой, и все его тело прошило от паха до позвоночника, наслаждение нахлынуло, расплескалось по всему его существу, и Фролло рычал, выгибаясь, подбрасывая хихикающую Эйш на себе.

После этого судья затих, и все, что он мог делать — это дышать, переживая вновь и вновь то, что ему довелось сейчас почувствовать. Он бессмысленно пялился в узорчатый потолок парчового балдахина, когда ощутил, как изящная головка Эйш пристроилась у него на груди. Фролло, благодарный ей за то, что она с ним только что проделала, обнял ее за плечики и прижал к себе. «Интересно, а чувствуют ли женщины нечто подобное, когда занимаются этим?» — мысль пришла в голову внезапно, и судья немного пришел в себя. Он вспомнил, как Эйш хихикала в то время, как он кричал от того, что воспарил к небесам, почти до самого божьего трона.

— Ты смеялась, когда я… ушел… — он зарылся носом в ее волосы. — Разве вы, женщины, не чувствуете… того же самого?

— Чувствуем, конечно, — она погладила его по груди. — Просто… ты закончил слишком быстро. А мне нужно было больше времени. Но спасибо, что спросил. Это очень мило с твоей стороны. Не всем мужчинам интересны ощущения женщины.

— Я хочу, чтобы у тебя тоже такое было, — выдохнул судья.

— Серьезно? — Эйш привстала и заглянула в его лицо.

— Да! Я серьезен, как никогда!

— Думаю, что смогу тебе показать, — она даже зажмурилась в предвкушении. — Чуть позже, когда ты снова захочешь.

— Тогда не уходи далеко, — усмехнулся судья.