Впервые за столько лет Фролло наслаждался жизнью. Эйш была для него словно глоток свежего воздуха, она пробудила в нем чувственность, которую доселе он в себе и не подозревал. Она учила его обращаться с женским телом и познавать свое собственное. «Чтобы женщина почувствовала себя счастливой, по крайней мере в постели, простого «сунул-вынул» недостаточно», — со смехом говорила она. И, когда Эйш в первый раз издала блаженный крик в его объятьях, судья ощутил себя на вершине самого мироздания. С тех пор такие крики он начал слышать частенько. Это переполняло его гордостью за самого себя, благодарностью и поистине безграничной нежностью к Эйш, с которой он проводил все больше времени.

Судья прекрасно при этом осознавал, что ни у него, ни у нее любви не было, но зато была глубокая привязанность, симпатия, взаимное уважение. И страсть, полыхавшая в обоих так яростно, что они не могли спокойно находиться друг с другом рядом — то она придет к нему в купальню, то он затащит ее на сеновал в конюшне Дворца Правосудия. Они находили возможность уединиться даже тогда, когда просто гуляли по лесу. Карета, в которой они ездили к Квазимодо в собор, стала гнездом всевозможного разврата, и они вываливались оттуда разрумяненные, взъерошенные и слегка вспотевшие.

Квазимодо упрямо делал вид, что ничего не замечал. Но, видя, как счастлива его мать, он, наконец-то, перестал кидать на Фролло обычные угрюмые взгляды, и все чаще улыбался, когда его видел. В конце концов, стена между ними была разрушена, и этому, опять-таки, поспособствовала Эйш. Фролло в очередной раз проводил ее на колокольню, неся при этом корзину с продуктами для обеда, но, когда он собрался уйти, Эйш остановила его.

— Пообедай сегодня с нами, пожалуйста, — сказала она.

— Я не уверен, что… — он неловко замялся, но Квазимодо с жаром сказал:

— Я буду рад, если ты останешься!

— Ну, раз так, то не буду с вами спорить, — Фролло улыбнулся.

Обед был весьма занятным. Квазимодо вел себя совершенно спокойно и расслаблено, все время шутил и смеялся, и Фролло подумал, что этот мальчик в первый раз показал ему свое истинное лицо. Он с удивлением обнаружил, что Квазимодо довольно начитан. Впрочем, горбун и в Истории проявлял интерес к чтению — правда, там они делали вид, что судья всего лишь учит его грамоте, в то время, как на самом деле Квазимодо мог легко обсуждать те же книги, которые читал и он, Фролло. Они развлекались подобным образом еще какое-то время, когда горбун радостно подскочил на месте и с жаром заявил:

— Надо рассказать всем остальным о том, что ты — не Злодей!

Фролло потерял дар речи. С одной стороны, это было весьма приятно, что Квазимодо после стольких лет принял его. С другой… Что их с матерью ждет? Остальные люди продолжают ненавидеть Фролло так же сильно, как это было всегда. Наверняка звонарю мало того, что никто не поверит, так еще и скажут, что Квазимодо продался судье с потрохами. И тогда все будут сторониться и Квазимодо, и Эйш, морщить нос при их появлении на людях, переходить на другую сторону дороги, если не хуже. Могут и камнями закидать… Фролло выпрямился на табурете.

— Нет! — его голос звучал решительно и непреклонно. — Ты никому и ничего не скажешь, Квазимодо. Ты вообще не будешь ни словом, ни делом упоминать обо мне и не будешь пытаться повлиять на всех этих людей.

— Но почему?! — на лице звонаря проступило вселенское разочарование.

— Потому что я для них — исчадие Ада. И, если ты попробуешь переменить их мнение обо мне, то тебе попадет. Ты больше не сможешь выйти на улицы этого города, как это делаешь обычно. Сейчас ты для них — жертва обстоятельств. Они преисполнены жалости к тебе, поэтому ты им симпатичен. Но если ты будешь меня защищать, то они при первой же возможности воткнут в твой горб иголку.

На колокольне воцарилась тишина. Квазимодо, хмурясь, обдумывал его слова, а вот Эйш сразу поняла все правильно.

— Ты прав, Клод, — она вздохнула. — Конечно, ты прав, как и всегда. Боже, как бы я хотела, если бы ты хотя бы раз ошибся!

— Я бы тоже этого хотел, моя дорогая. Но, увы… Правду про меня знает только Старый Архидьякон и ты. Теперь вот — твой сын. Ну, еще пара-тройка стражников и слуг. Но этого мало, чтобы повернуть мнение людей обо мне в другую сторону, — брови судьи скорбно изломались.

— Неужели же так будет всегда? — звонарь прямо-таки излучал отчаяние.

— Я не знаю, — честно ответил судья. — Но сейчас говорить об этом слишком рано. Поэтому мы оставим все, как есть.

— Ну, хотя бы приходить ко мне сюда тебе можно? — Квазимодо с надеждой смотрел на судью.

— Думаю, что это не вызовет ни у кого удивления. Они привыкли к тому, что я постоянно это делаю в Истории, — Фролло ободряюще потрепал мальчишку по мощному плечу и улыбнулся. — Однако мне пора. Ты идешь со мной, моя дорогая? — он встал и оправил сутану.

— Нет, — Эйш покачала головой. — Я еще посижу здесь.

— Как пожелаешь. Однако, вечером я буду тебя ждать, — нежно промурлыкал Фролло и слегка зажмурился от предвкушения, отметив, что ее лицо вспыхнуло при мысли о том, чем они займутся, когда на Париж опустятся сумерки. Он кивнул им и пошел к выходу.

Прошло еще несколько месяцев, когда Фролло понял, что терзается угрызениями совести. И все из-за того, что Эйш пробудила в нем сильную тягу к физической любви. Не то, чтобы он заглядывался особо на других женщин, так — оценивал мельком. Но зато его взгляд почти постоянно притягивала эта цыганская девчонка — Эсмеральда. Он-то надеялся, что полностью растоптал в себе влечение к ней, но его надежды пошли прахом, когда она в очередной раз поцеловала его в нос, Играя свою Роль. От ее теплых губ угасшее было желание, которое он так старательно давил в себе, вспыхнуло подобно сухостою, и Фролло даже не обратил внимания на то, как в ее зеленых глазах снова мелькнуло веселое презрение. Прижимаясь к ней в соборе, он ощутил тепло ее тела, а когда он зарылся в ее волосы, то свежий, чуть сладковатый аромат этой девчонки оглушил его. Проклятье, он с трудом подавил желание дотронуться до ее упругой груди, когда протянул руку, чтобы коснуться ее нежной шеи! И все-таки судья умудрился мягко погладить хотя бы ее бархатистую шейку, и это принесло ему почти такое же удовольствие, какое он испытывал, когда ласкал Эйш в своей постели.

Впрочем, и сама Эйш стала сторониться этих отношений, отговариваясь делами. Поначалу судья не понял, что происходит. Но потом заметил, как она засматривается на этого толстяка-стражника — кажется, его звали Матье, — который, похоже, отвечал ей полной взаимностью. Когда судья это осознал, то в нем загорелась ревность собственника. Но затем он опять вспомнил об Эсмеральде, мысли о которой поглощали его с каждым днем все сильнее. «И что толку мне удерживать возле себя нелюбимую женщину? — подумал он. — Да, я глубоко признателен ей за все, что она для меня сделала. Я к ней сильно привязан и питаю к ней безграничное уважение. Но разве это любовь? Я ведь все время мечтаю о другой…» Он мучился в раздумьях, как бы помягче сказать ей о том, что надо бы все прекратить, ведь она тоже может воспылать такой же ревностью, как и он, просто потому, что они так долго были вместе. Но Эйш невольно уладила все сама.

Фролло пришел на кухню, где она отдыхала, после того, как помогла повару приготовить ужин. Судья потянулся к ней, чтобы привычно обнять, но она отстранилась.

— Что такое? — он нахмурился.

— Я больше так не могу, Клод, — на ее лице была написана тоска. — Я знаю, что ты сейчас разозлишься на меня, может быть, даже прогонишь от себя прочь, но я устала притворяться, что у нас есть что-то большее, чем постель.

И тогда он спросил ее в лоб, без всяких уверток:

— Ты в кого-то влюбилась?

Она задохнулась. Ее руки сжались так, что пальцы побелели, но она все же собралась с духом и сказала:

— Да! И он тоже меня любит. Он хочет жениться на мне. У меня так давно не было нормальной семьи, Клод! — Эйш умоляюще посмотрела в его глаза. — Прошу тебя, отпусти меня!

Фролло вздернул брови, и опустился на скамью рядом с ней. Он даже засмеялся от облегчения, притянул ее к себе и с чувством поцеловал в лоб.

— Думала, что я сейчас устрою ужасающий скандал, Эйш, глупая девчонка?! — он укачивал ее в своих объятьях. — Да выходи ты замуж за кого угодно.

Он почувствовал, как Эйш расслабилась в его руках.

— И ты не ревнуешь? — она все никак не могла поверить.

— Если бы я тебя любил, то ревновал бы. Но ты прекрасно знаешь, что это не так. И ты сама меня ни капельки не любишь. Я тебе всего лишь симпатичен, тебе было со мной хорошо, но для счастья этого все-таки маловато, как думаешь?

— И опять ты прав, — она захихикала. — Нарадоваться не могу, что ты такой умный! Мне повезло, что именно ты приютил меня.

— И я жду от тебя благодарности. Я хочу, чтобы ты по-прежнему приходила во Дворец Правосудия. Надо же мне с кем-то поговорить, у меня не так много собеседников, — он хмыкнул.

— Только поговорить? — Эйш посмотрела в его глаза.

— Да. Ничего больше. Я не собираюсь заставлять тебя изменять своему мужу.

— Спасибо, — она снова прильнула к его груди. Немного помолчав, Эйш добавила: — Я надеюсь, что ты не перестанешь обедать со мной и моим сыном на колокольне.

— Могу даже завтракать и ужинать, — судья засмеялся. — В общем, предлагаю чистые дружеские отношения.

— А я принимаю твое предложение, — Эйш обняла его и крепко прижала к себе. — Надеюсь, что ты найдешь ту самую, в которую насмерть влюбишься. И чтобы она так же сильно любила тебя.

— А я-то как на это надеюсь, — прошептал судья и опять подумал об Эсмеральде.

Квазимодо воспринял их разрыв с огорчением. Впрочем, он был настолько деликатен и тактичен, что терзался в раздумьях молча, дико раздражая этим судью, потому что смотреть на лицо звонаря — понурое и несчастное, было невыносимо. Наконец, судья взял его за пуговицу и потребовал объяснений, отчего звонарь в таком отвратительном настроении. И тогда тот раскололся:

— Я знаю, что ты и моя мать были очень близки и расстались! Да, меня это огорчает.

— Это жизнь, мой мальчик. Ничего не поделаешь. Такое бывает, что люди расходятся, — Фролло говорил это как можно мягче — ему вовсе не хотелось рассориться с этим мальчишкой.

— Но мне казалось, что у вас обоих все так хорошо идет?! Почему?! — он искренне не понимал, что случилось.

— Потому что она полюбила другого, — судья был совершенно спокоен. — От простой страсти мало толку, когда нет любви. Ты в этом только что убедился. Как только твоя мать полюбила, то быть со мной отказалась сразу же.

— А ты? Разве ты не любил ее? — Квазимодо заметно напрягся.

— Я до сих пор к ней весьма привязан, уж можешь мне поверить, — Фролло балансировал на очень острой грани — вдруг мальчишка решит, что он чем-то оскорбил его мать, и тогда стена, разрушенная с таким трудом, возникнет опять. А судье это было вовсе не нужно. — Я очень уважаю ее. Но это не было любовью. Ей было одиноко, мне — тоже. Вот у нас и завертелось. Такое тоже частенько бывает. Теперь же, когда она счастлива с другим мужчиной и хочет выйти за него замуж, зачем мне ее удерживать? Она меня тогда возненавидит. А мне в моей жизни и так хватает ненависти, уверяю тебя, Квазимодо, — судья нахмурился. Горбун вспомнил, как к Фролло относятся практически все в этом городе. «Я так давно с ним хорошо общаюсь, что совсем об этом забыл», — с поздним раскаянием подумал Квазимодо.

— Прости… — он был смущен и растерян. — Я влез не в свое дело. Но я так боюсь, что ты про нас забудешь. Перестанешь сюда приходить…

— Глупости! — возмутился судья. — Я с твоей матерью не ссорился, и между нами нет никакой вражды. Мы просто расстались, пойми, и у нас теперь только дружеские отношения, ничего больше. Я все так же буду навещать тебя и обедать в вашей компании.

Квазимодо заметно расслабился и, наконец-то, выдохнул.

— Слава богу… — он сказал это с облегчением. — А то я уж испугался, что все будет по-старому.

— Вот еще, — Фролло ухмыльнулся. — Дурак я, что ли, чтобы отказываться от таких роскошных видов, которыми можно любоваться с твоей колокольни.

Квазимодо смущенно хихикнул. Фролло же подумал о том, что с этого балкона Эсмеральда видна особенно хорошо, когда она танцует перед собором. Он в последнее время так часто о ней думал, что совершенно потерял покой. Мечтал о том, как было бы хорошо, если бы Эсмеральда была его. Чтобы она улыбалась ему. Сидела за его обеденным столом. Засыпала в его постели и просыпалась рядом с ним, в его объятьях… От последней мысли судью так и обдавало жаром.

Но как расположить к себе эту заносчивую и гордую девчонку, он даже не предполагал — у судьи не было даже малейшего проблеска идеи на этот счет. И для него было большим шоком, когда она пришла к нему сама и пригласила на Годовщину Истории.

Но на этот раз он не заметил в ее взгляде никакого презрения. Фролло увидел в ее чудесных зеленых глазах откровенное возмущение и был совершенно уверен, что оно направлено не на него, а на ее собственных приятелей — из-за того, что они отказывались приглашать его, Злодея, на этот праздник. В тот момент в судье вспыхнула надежда на то, что у него все же получится завладеть вниманием Эсмеральды, привлечь ее к себе, заставить думать о нем, как о мужчине, а не о чудовище, которого она знала по Истории. Фролло начал тщательно готовиться к Годовщине Истории, хотя и не очень любил праздники — слишком на них было шумно. Но ради такого он готов был наступить своей песне на горло.