Эсмеральда ревела вот уже несколько дней кряду. Одна фраза! Эсмеральда ляпнула всего одну проклятую фразу, которая разрушила все! Если бы не она, то Эсмеральда бы сейчас была рядом с судьей, нежилась бы в его объятьях… Была бы счастлива! Каждый раз, когда она вспоминала об этом, то заливалась горючими слезами с новой силой. Клопен уж и не знал, что с ней делать. Он носился вокруг рыдающей Эсмеральды, напоминая заботливую курицу-наседку, приносил для нее маленькие милые вещицы, которые раньше бы ее порадовали, ароматные булочки, так любимые Эсмеральдой, которые великолепно готовил один пекарь, живущий недалеко от Собора Парижской Богоматери, пытался шутить, чтобы взбодрить ее, но все было бесполезно. Наконец, он в отчаяньи возопил:

— Я пришибу этого сукиного сына! Господь свидетель, я найду его и вышибу из него все дерьмо!

Эсмеральда вдруг затихла. Она села на постели, и ее глаза, припухшие, залитые слезами, грозно сверкнули.

— Если ты тронешь его хоть одним пальцем, Клопен, я уйду, и ты будешь меня видеть только когда мы Играем! — это прозвучало так решительно и зловеще, что Клопена пробрал холод. Он кинул осторожный взгляд на Феба, который стоял рядом. Лицо капитана было похоже на кирпич. В смысле, так же ничего не выражало. Никаких эмоций. Клопен похолодел — Феб так выглядел, когда что-то задумывал и, мало того, исполнял проделку. Эсмеральда, к счастью, ничего не заметила и рухнула обратно на подушки, рыдая так, что все ее тело содрогалось.

Клопен схватил Феба за локоть и утащил его в самую дальнюю комнату их дома, где они все жили.

— Рассказывай! — потребовал он.

— Чего рассказывать? — Феб нахмурился, но все же Клопен увидел, как его муж покраснел. — Я не понимаю, о чем ты?

— Я думаю, что понимаешь! — Клопен пихнул Феба на стул и навис над ним. — Ты ведь послал кого-то к судье? Каких-нибудь ражих парней, а? Я тебя насквозь вижу, дорогой! Колись, давай!

Феб вздохнул.

— Да, ты прав. Черт! Заплатил я кое-кому, чтобы этой сволочи Фролло объяснили некоторые вещи… Только вот они, те парни, вернулись чуть ли не ползком. Избиты были так, что до сих пор страшно смотреть.

И Феб поведал Клопену о том, что ему рассказали избитые налетчики.

Судья Фролло в последнее время куда-то уезжал из города. Куда — никто не знал. Но, когда он, уже поздно вечером, почти ночью, возвращался к себе во Дворец Правосудия, то вид у него был крайне измотанный. Налетчики устроили засаду на улице, по которой судья обычно проезжал. Они загодя разбили там все фонари, чтобы было темно. Фролло выехал на дорогу. Он устало ссутулился в седле и, кажется, даже подремывал, когда эти громилы его окружили. Они стащили судью с коня, но ему все же как-то удалось вывернуться. Фролло отскочил к стене.

— Кто вы такие? Что вам от меня надо?! — прорычал он.

— А ты догадайся, богатый ублюдок! — громилы загоготали. — Деньги гони, кольца свои снимай, а то ты в фонд Вольных Людей давно ничего не платил!

— Грабители, значит… — пробормотал судья, и его лицо вдруг перекосилось в кошмарной ухмылке в свете факелов, которые держали двое из налетчиков. — Хорошо, что вы оказались на моем пути. Мне вас очень не хватало!

Никто и моргнуть не успел, как один из факелов оказался в руках Фролло. Судья двигался стремительно и был очень силен. Невероятно силен — они этого не ожидали, думали, что он, как и все книжные черви в возрасте, дряхл и немощен, но Фролло преподнес им неприятный сюрприз. И что самое плохое — из него рвалась бешеная злоба. Он даже не пытался покалечить этих наемных болванов, он намеревался их убить. И, если бы у него в руках вместо факела был меч, судье бы это удалось. Здоровенные парни с трудом унесли с этой улицы ноги, держась за раздробленные конечности. Кое-кто из них оставил на этой улице зубы, но все они, эти громилы, выглядели так, словно на них напал спятивший оборотень.

— В него словно дьявол вселился! — хрипели они, когда Феб потребовал объяснений. — Мы ничего не успели сделать — он разделался с нами, как коршун с цыплятами! Еще и эта его зверюга треклятая била копытами и лягалась! Пошло оно все к черту, мы к нему на пушечный выстрел не подойдем, хоть что с нами делай!

Когда Феб закончил рассказывать, Клопен покачал головой.

— Ну и слава богу, — заявил он. — Феб, очень тебя прошу, ничего такого больше не делай!

— Но Эсмеральда!..

Клопен заткнул капитану рот ладонью. Затем плюхнулся к нему на колени и сказал:

— Эсмеральде будет хуже, если он пострадает. Неужели ты сам не видишь? Она не перенесет, если с ним что-то случится. Оставь его в покое, дорогой. Нам лучше сейчас вообще ни во что не вмешиваться.

Феб вздохнул и прижал его к себе. Клопен был прав. Как бы они ни переживали за Эсмеральду, это все ее дело, тем более, что она сама не хочет Фролло зла, что бы он ей там ни сделал. И им с Клопеном придется просто смириться и ждать, пока это все не закончится.

***

Когда Квазимодо рассказал Эйш, что произошло, она всполошилась. Ей нравилась Эсмеральда, и Эйш была бы только рада, если бы у нее с Фролло что-то вышло. Но, судя по виду Квазимодо, все пошло наперекосяк.

— Эсмеральда говорила, что конкретно там случилось? — спросила она сына.

— Нет, мама, — тот покачал головой. — Она только дрожит и плачет. И проклинает свой длинный язык.

— Может, я от Клода узнаю подробности… — пробормотала она.

— Ты уверена, что он захочет об этом говорить? — Квазимодо был полон сомнений.

— Ну, во всяком случае, я попытаюсь, — она вздохнула.

Эйш направилась к Фролло тем же вечером. Все равно ее дома никто не ждал — муж был на дежурстве, как раз сторожил вход во Дворец Правосудия, и был бы только рад, если бы Эйш там задержалась и постояла рядом с ним. Она заверила его, что так и будет, только сначала проведает судью.

— А не собираешься ли ты там с ним?.. — на лице Матье вдруг проступила ревность.

— Тогда я бы не вышла за тебя замуж, болван! — она нежно поцеловала его в губы, и он успокоился. В конце концов, из-за Фролло Эйш была его женой — если бы судья не вытащил ее с самого дна, Матье никогда бы с ней не встретился. Надо и благодарность иметь.

Эйш застыла, когда проскользнула в комнату к судье. Никогда прежде она не видела такой картины, как сейчас! Судья сидел перед полыхающим камином, но не в кресле, как обычно. Он сидел на медвежьей шкуре, на коленях, обхватив себя руками за плечи, и покачивался из стороны в сторону. Выглядел Фролло — краше в гроб кладут. Бледный, осунувшийся, с заострившимися скулами, худые щеки ввалились, волосы в беспорядке падали ему на лоб. И, когда Эйш приблизилась, он поднял вверх свое лицо. Оно было мокрым и блестело в свете каминного пламени.

— Что ты здесь делаешь? — прохрипел судья.

— Я беспокоилась за тебя… — Эйш осторожно опустилась рядом с ним.

— Я не хочу, чтобы ты на меня смотрела! — он отвернулся.

— Почему? — простодушно спросила Эйш и погладила его по плечу.

— Потому, что я стал тряпкой, Эйш! — Фролло все-таки посмотрел на нее. В его глазах было отчаяние, а губы кривились. — Я так себе омерзителен сейчас, если бы ты только знала!..

— О, я вижу это, Клод, — она коснулась его колена. — Я не знаю, что произошло между тобой и той девочкой, но то, что ты чувствуешь — это нормально. В этом нет ничего омерзительного. У нас у всех могут опуститься руки — уж кому, как не мне знать об этом, — Эйш медленно потянула его к себе, и судья не стал сопротивляться. Он уткнулся лбом ей в шею и содрогнулся всем телом.

— Я устал, Эйш… — прошептал он. — Я так устал. От косых взглядов устал. От ненависти ко мне. От того, что Злодеи не должны быть счастливы, и им не положена возлюбленная. Ну, или возлюбленный, если Злодей — женщина, — он горько хмыкнул. — Вот и Эсмеральда… Я надеялся, что она меня примет, она казалась мне той, кто… способен выйти за рамки. Но, когда я ее поцеловал, она отшатнулась от меня. Я для нее Злодей, и не о чем тут говорить. И, как бы я ни пытался выразить ей свою любовь, это не поможет…

— Может, ты зря так реагируешь, и не все так страшно? — Эйш поцеловала его в макушку.

— Куда уж страшнее… Она во время поцелуя еще и дрожала. Наверное, от отвращения.

— Тебе надо хоть немного успокоиться, — Эйш поглаживала судью по спине. Его спина была такой жесткой, словно судью всего свело судорогой. — Идем, я помогу тебе лечь в постель. Нечего тебе тут сидеть.

Он вздохнул и медленно поднялся на ноги. Эйш обняла Фролло за талию, и они дошли до его кровати, после чего она помогла ему раздеться. Когда он улегся, Эйш накрыла его одеялом и сказала:

— Попробуй переключиться на что-нибудь очень выматывающее, чтобы об этом не думать.

— На что, например? — с безразличием спросил судья.

— Ну, некоторые начинают сильно пить и меняют женщин, как перчатки.

Фролло брезгливо наморщил нос.

— Я так и знала, что тебе это не понравится, — Эйш хихикнула. — Есть и другие, которые находят себе занятие — например, уходят в стеклодувы.

— Боюсь, что стеклодув из меня никакой. — усмешка у Фролло вышла бледной, но Эйш была рада и этому. — Я пытался снова увлечься алхимией, но мысли постоянно возвращаются к Эсмеральде…

— Значит, тебе нужно не умственное занятие, а что-нибудь, связанное с грубой физической силой.

— Не думал, что ты посоветуешь мне именно это… — веки Фролло уже слипались, и бормотал он невнятно, измотанный своими переживаниями. Через минуту он крепко спал.
Эйш погладила его по щеке и вышла из его комнаты. Матье, зевая, стоял на посту, но оживился, когда она подошла к нему.

— Ну, как он там? — муж желал узнать подробности.

— Ему очень плохо, Матье, — Эйш печально покачала головой. — Кажется, между ним и Эсмеральдой вышло недоразумение, и теперь они оба мучаются. Она не может к нему подойти, потому что боится, что он снова ее прогонит. А он думает, что отвратителен ей, и слишком горд, чтобы спросить, почему она шарахнулась, когда он… ну, неважно. Я словно нахожусь в детской песочнице, Матье. Причем, дети абсолютно немые и не могут друг с другом поговорить. И глаза я им открыть тоже не могу — каждый утонул в своем горе, и не хочет оттуда выныривать. Я не знаю, что делать, Матье. Просто не знаю. У меня руки опускаются.

— Попробуй пока ничего не делать, дорогая, — муж прижал ее к себе. — Иногда это все улаживается само собой — появляется какое-нибудь обстоятельство, или что-то еще… Короче, наберись терпения.

— И что бы я без тебя делала? — Эйш засмеялась и поцеловала его.

— Глупости. Впрочем, со мной ты тоже делаешь глупости. Только немного другие и приятные, — Матье подмигнул ей.

Фролло последовал совету Эйш и попытался отвлечься от своих тяжелых мыслей. «Как она там сказала? Грубая физическая сила?» — припомнил он. Да! Измотать себя так, чтобы сил никаких не было ни думать, ни делать вообще что-то еще! И судья с раннего утра уезжал на Снежке подальше от Парижа. Он нашел себе уединенное и весьма живописное место — чистое прозрачное озеро, окруженное лесом, и пропадал там целыми днями, благо было лето. И еще нашел себе наставника, который согласился научить его новому виду боя, какого Фролло никогда еще не видел.

Судья в жизни не жаловался на состояние своего тела, он был ловок и силен, но тут его заставили выкладываться на пределе возможностей. Наставник был мрачным жилистым мужчиной со шрамом, пересекающим лицо, очень немногословным, и гонял Фролло так, что тот к концу дня совершенно выдыхался. Судья ему был очень благодарен. Потому что выбивался из сил так, что не помышлял ни о чем, кроме еды, мытья и сна. Ел Фролло теперь в три горла, так, что за ушами трещало, и Эйш не могла на него нарадоваться. Судья порозовел и выглядел если не счастливым, то, по крайней мере, здоровым, не похожим на мертвеца. С его рук, прежде таких холеных, с мягкой кожей, не сходили мозоли от тяжелого тренировочного меча, и кожа на них почти совсем задубела.

Когда на судью напали какие-то недоумки в подворотне, Фролло понял, что, оказывается, не зря он себя выматывает. Натасканное на бои тело действовало автоматически, к тому же судья выпустил всю злость, которая скопилась у него за эти дни, когда он избегал Эсмеральду и старался не думать о ней. Эти никчемные болваны разлетелись в разные стороны, словно детские игрушки, да еще и Снежок визжал и пускал в ход копыта и зубы. Фролло с мрачным удовлетворением смотрел, как улепетывают эти мерзавцы, посмевшие напасть на него.

И все же, сердце его больно екало, когда начиналась Игра. Потому что от нее не сбежишь. Эсмеральда каждый раз появлялась перед его глазами, дотрагивалась до него, целовала в кончик носа, и от этого судья весь остаток дня и следующий день после Истории был сам не свой. Его изнутри словно замораживало, и это было так невыносимо, что Фролло задыхался. «Создатели, Господь, да кто угодно, пожалуйста, сделайте так, чтобы мне стало все равно», — стонал он про себя. Но это было бесполезно. Он страдал по Эсмеральде и ничего не мог с этим поделать.

Эсмеральда немного оправилась от потрясения и наконец-то перестала рыдать. Но вся ее жизнерадостность куда-то делась, испарилась, словно ее и не было никогда. Однажды Клопен застал ее за вышиванием бисером. Она сосредоточенно сопела над рукоделием и аккуратно подгоняла бисеринки по цвету, пытаясь оформить их в какую-то картинку. Все бисеринки были разных оттенков черного или коричневого.

— Эсмеральда? — тихо позвал Клопен, и она подняла на него глаза. Клопен вздрогнул. Ее взгляд был тусклым, пустым и рассеянным — ни искры в них не было, ни малейшего проблеска.

— Чего ты хочешь? — буркнула она.

— Что ты вышиваешь? — он вгляделся в рисунок. Эсмеральда вышивала лошадь. Огромную и черную. Прямо как у Фролло. — Красиво…

— Да, красиво, — она кивнула, вернулась к своему занятию и замолкла.

У Клопена сердце за нее болело. Раньше она щебетала, словно птичка, а сейчас слова из нее лишнего не вытянешь. Он не стал настаивать — это было бесполезно. Просто старался приносить ей то, что она просила, когда редкий раз открывала рот.

Дни, когда надо было Играть, стали для Эсмеральды невыносимыми. Почти ненавистными. Там она встречалась с судьей взглядом, и в его глазах была дикая тоска, которую он пытался прикрыть презрением. Для Эсмеральды это было горше смерти. Когда он хватал ее в соборе, то уже не прижимался к ней, и его губы не касались ее уха. Дотрагиваясь до ее шеи, он поспешно убирал свою руку. Но его дыхание все равно было рваным, когда он принюхивался к ней. Эсмеральда столько раз давала себе слово, что больше не будет слушать, как он поет, но ноги сами несли ее во Дворец Правосудия, и она просила Этьена показать ей судью.

— Может, ты перестанешь уже так себя мучить, девочка? — солдат с жалостью смотрел на нее.

— Я не могу, Этьен, — вздыхала она. — Мне надо взглянуть на него, хотя бы глазком. Услышать его…

Эмоции судьи разрывали ей сердце. Он метался отчаянно, безумно, и она знала, что это не История заставляет его сходить с ума. Из-за слов Эсмеральды он был такой бешеный и дикий, и она опять проклинала себя на чем свет стоит. Ей хотелось бы подойти к нему, сказать правду, извиниться за то, что она сделала, но она боялась, что все будет только хуже. Эсмеральда не представляла, как ей все исправить.

И за всеми этими несчастьями ни Фролло, ни Эсмеральда совершенно не заметили, что за ними пристально следят.