Ночи в это время года уже начинают становиться кусачее. Чан понимает это по небольшой россыпи неярких красных пятен у Минхо на щеках и кончике носа — наверное, холодный, думает Чан про себя, подавляя такое глупое и совсем ненужное желание легонько дотронуться до него указательным пальцем. Он находит Минхо уснувшим в кресле недалеко от автобуса, прижимающим колени и руки к груди — ещё один сигнал отнюдь не самой тёплой погоды. Чан быстро находит взглядом шерстяной клетчатый плед и поднимает с земли, укрывает им Минхо и присаживается на корточки напротив.

У Чана тоже много дурных привычек, и не спать по ночам — далеко не худшая из них, но он всё равно осуждающе-шутливо качает головой на то, как Минхо во сне хватается холодными руками за край пледа, натягивая его на себя и кутаясь как можно теплее. Между рёбрами опять неприятно тянет и живот сводит выученной тревогой нового, но вместе с тем такого знакомого и оттого нежеланного чувства, что Чан на мгновение прикрывает глаза и даёт себе глубоко вздохнуть.

Самая приятная часть их бесконечного путешествия — бескрайнее звёздное небо и тысячи падающих желаний каждый день, каждую ночь. Самая неприятная и обидная — они больше не удивляют его так, как раньше, потому что звёздное небо стало тусклым и мерклым рядом с глазами и улыбкой Минхо. Чан смотрит на его подрагивающие во сне ресницы и больше не может удерживать себя от падения.

Ради Минхо хочется совершать подвиги, но насколько подвигом будет то, что он собирается сделать сейчас? Чан не боится уронить его, он боится этим его разбудить. Но ни разбудить его специально и довести до автобуса, ни, тем более, оставить его спать здесь, пока он сам не проснётся и не придёт, он не может. Поэтому в следующую секунду руки сами тянутся к крошечной фигурке напротив — таким Минхо кажется как минимум в три раза меньше — и осторожно поднимают с кресла.

Внезапно Чан чувствует себя суперменом, потому что находит в себе кучу сил ещё и для того, чтобы немного постоять, держа  любовь всей своей жизни  Минхо на руках, прежде чем осторожно понести его к автобусу. Он хмурит брови во сне, чувствуя смену положения и чужое вмешательство, Чан наскоро прикидывает, насколько глубоко он мог уснуть в таком положении, но потом вспоминает, что Минхо так сильно устал за этот день, что действительно мог провалиться в сон прямо сидя в кресле.

Чан сейчас, кажется, тоже провалится, только, жаль, что не в сон, а сквозь землю, или в другое измерение, или как ещё можно назвать это чувство, когда во сне за тебя машинально хватаются руками и прижимаются к тебе ближе, ища тепла и спасаясь от кусачего холода октябрьской ночи в твоих руках? Очень жаль, что у него сейчас заняты обе и нельзя убрать в сторону прядь волос, упавшую Минхо на глаза, что мешает и щекочет кожу. У него из-за этого очаровательно подрагивают ресницы, у Чана — колени. Надо, наверное, всё-таки двигать в сторону автобуса, пока они окончательно не онемели или пока он не потерял способность перемещаться, трезво размышлять и не ушёл насовсем из этого мира.

Они придумали эту систему специально для таких случаев: в конце автобуса ложится тот, кто раньше остальных уходит спать, и дальше по аналогии, так, что ближе к двери остаётся спать тот, кто ложится последним. Чан мысленно благодарит того, кто уже расстелил спальный мешок Минхо для него заранее — скорее всего, Чанбина, — и осторожно кладёт его туда, укутывая сначала в плед, а потом в мешок, но так, чтобы не сковывать движений.

Через окно в салон автобуса льётся холодный свет, наполняя её серебряной лунной пылью. Чан уже скучает по тёплым летним ночам, страшным историям у костра, рассветам на крыше автобуса и ветреным пляжам на берегу океана. Он боится наступления холодов так, будто эта зима может стать для него последней, но жизнь уже достаточно убедила его в том, что возможности безграничны, а значит, и опасения не беспочвенны.

Он с радостью провёл бы вот так целую ночь, только глядя на то, как Минхо спит крепко и без кошмаров, самому всё равно ведь не спится и заняться тоже нечем, а так он хотя бы чувствует себя спокойнее. Но ему самому начинает уже казаться, что он ведёт себя слишком странно и переходит грань, существующую только для него и которую провёл он сам, но оттого только более строгую и важную. Которую на самом деле он ещё не готов переступить.

Поэтому он достаёт с полки свой спальник и надеется подремать хотя бы пару часов.