Марлей лежала в беспамятстве уже неделю. Поседевшие её, почти белые волосы как-то обречённо падали на бездвижные плечи. Грудь её уже не поднималась так, как раньше, вбирая в лёгкие букет запахов, а медленно впадала и так же медленно, но резко, неплавными движениями возвращалась в привычный вид. 

Возле неё суетились слуги. На их лицах, ранее искажённых отвращением и брезгливостью по отношению к госпоже, появились вдруг необычные для людей поместья жалость и желание чем-то помочь. Помощь обычно ограничивалась стаканом воды на комоде у её белой, пахнущей смертью постели и взбиванием подушек, однако и такой помощи Марлей в глазах многих ранее не заслуживала. Миссис Аддерли была уже совсем не миссис Аддерли: щёки её, в молодости горевшие румянцем и полнотой, впали, как и веки; тонкая кожа пожелтела и совсем сморщилась, хотя Марлей нельзя было назвать старухой. Она была вполне зрелой женщиной, которая была почти одного возраста с Софией Ширли, которая сейчас смотрела на неё с портрета в лазарете. 

Этот портрет обычно раздражал миссис Аддерли, но скоро она поняла, что женщина, вернее, совсем тогда ещё девочка, изображённая на нём, совсем не враг ей в отличие от её родственников. Был ещё один портрет, который заслуживал ненависти Марлей, но она не любила вспоминать о нём. Поэтому именно сейчас, в самые плохие её дни, миссис Аддерли вспоминала его до деталей. 

Это была девушка. Она бы не сравнилась с Марлей де Тодд в молодости, и, более того, не стоила бы и одного её пальца по словам кавалеров, бегающих за молодой миссис Аддерли. Девушка была совершенно обычной, приятной внешности, у неё были мягкие черты лица, кожа, кое-где неаккуратно, неуклюже, будто впопыхах природой покрытая ярко-рыжими веснушками, взлохмаченные, совсем не приглаженные каштановые кудри, большой рот, распахнутый в улыбке, и матовые, будто неживые зелёно-карие глаза, смотрящие на зрителя то ли с небольшим, мягким интересом, то ли с равнодушием, будто бы прожигая его насквозь, и при этом абсолютно бесстрастно. При этом в ней не было той элегантности и утончённости, которыми славились обычно девушки в её возрасте. В ней не было ничего от леди, которые носят огромные зонты даже в хорошую погоду лишь для того, чтобы показать всем, из какой дорогой ткани они их сделали. Не было ничего и от джентльменов, которые нарочно доказывают, что они честны, и пробегают глазами по толпе, боясь найти взгляд, который бы их рассекретил. Она была проста, небогата, не очень уж и умна. Миссис Аддерли знала её, но видела всего несколько раз; она не разглядывала её лица и одежды, ей был интересен лишь факт того, что Бенедикт Барни прожигает эту девушку взглядом, а после, как она видела через дверной проём, ласково застёгивает пуговицы на её платье.

Марлей была красивой и умной женщиной, более того, никогда в её сердце не было столько ненависти, как сейчас. Жизнь в поместье Аддерли сделала из нежной и хрупкой наследницы обедневшего поместья тирана. Никто не знал точно, был ли виноват во всём Бенедикт Барни, который вдыхал аромат любых женских волос, только не его жены, каждую ночь, но он определённо оставил дыру в сердце юной Марлей, которая ночевала одна в этой страшной, полной печали и смерти комнате, и воздух, который, казалось, пахнет смогом и гарью, плотно осел в её лёгких, и миссис Аддерли не нужен был воздух теперь.

Эми постоянно прогуливалась мимо коек. С момента смерти Эдвены в госпитале почему-то каждый предмет пропах глубокой старостью. Состарились сломанные настенные часы, состарились одеяла, состарились скрипящие кровати с опущенными доньями, и даже Эми, постоянно сидящая здесь, будто бы постарела. Несколько седых волосков обновили её голову после того, как она вытащила Фридесвиду из огня. С ней, к счастью, всё было хорошо: пролежав несколько дней без сознания, Фрида очнулась и пуще прежнего помогала слугам, присматривающим за больными. Амфибрахий всё так же лежал здесь, любое движение покинуло его лицо, совсем не старческое, но уже с глубокими морщинами на лбу. Порой он просыпался, моргал и ослабевшими руками тянулся к пище, но не мог есть — еда просто не лезла в его горло, поэтому Эми, умоляюще прося Амфибрахия съесть хоть пару ложек, в итоге запихивала их в него самостоятельно. Иногда у него не было сил ни на что, кроме как в беспамятстве долго-долго моргать и разглядывать мошек, бегущих перед глазами, а иногда он даже заговаривал со слугами, и в такие дни у всех отчего-то поднималось настроение. Сегодня был один из таких дней.

— Фридесвида.. как я.. счастлив тебя.. видеть! Как.. Адел..ли? — говорил он медленно, резко обрывая слова, будто бы его язык спотыкался о зубы каждый раз.

— Амфибрахий, — девушка брала его за руку и вздыхала. — Собирает вещи.

Амфибрахий спрашивал это уже пятый раз за неделю. Он не знал, что стряслось тогда с цирком уродов, и почему вместо Фридесвиды в поместье Уокеров отдают Адель, он тоже не знал.

— Куда?..

— К Уокерам, — тоскливо произнесла Фрида, с нежностью разглядывая лицо мужчины. — Они должны скоро вернуться. Адель сказала, что Сандра уже приехала, и побежала к ней. Просила извиниться перед тобой за то, что не пришла. 

— О..я не злюсь. Не подумал.. бы злиться, — хрипло произнёс он, и в его речи послышалась нотка тоски. Амфибрахий закрыл глаза, подумал о чём-то и снова обратился к девушке. — Как..цирк?

Боясь именно этого вопроса, Фридесвида тяжело вздохнула и сконцентрировалась на фразах, которые она уже придумала.

— Ничего нового, не переживай, — улыбнулась она, и ей как-то горько стало оттого, что она, получается, нагло врёт. — Умной быть сложно.

— Ты никогда и не была глупой, — усмехнулся Амфибрахий. — Этот чугун... это же такая фантастика; если бы у тебя.. не было такого потенциала, разве бы... какая-то чугунная кастрюля смогла бы его тебе подар..ить? Подумай сама, — вздохнул он из-за того, что впервые за долгое время много говорил.

Фридесвида ничего не ответила. Она лишь слабо улыбнулась и обняла мужчину. Подняв глаза к небу, она помолилась, как всегда это делала.

Адель, представляя себя королевой леса, бежала, отмахиваясь от лезущих в глаза веток деревьев, хотя сама специально выбирала такой путь, чтобы собрать как можно больше листков на своей одежде, хоть и фыркала из-за того, что они застревают на её тёплой кофте. Уже было холодно. Наспех надетые ботинки совсем не согревали озябшие ноги, но Адель будто летела над землёй в своих мыслях, и не стараясь думать о чём-то приземлённом. Встретиться, наконец, с Сандрой, вдохнуть тепло её сердца и занять себя добрым дружеским разговором было мечтой девочки, поэтому она бесконечно ждала того дня, когда по ужасной дороге около поместья поскачут прекрасные белые лошади-ангелы, парящие при ходьбе.

Неожиданно девочка остановилась. В голове её зрел вопрос. Стоит ли говорить о том, что она узнала про связь Софии Ширли и Эйприл Уокер Сандре? Не станет ли это травмой для её подруги? Радость Адель утихла. Появился страх, завладевший её разумом. Что, если Сандра не поверит и прогонит Адель из-за того, что та рассказывает небылицы?.. До сада Уокеров Адель дошла уже с трудом, еле передвигая ногами и мучаясь от ожидания реакции её близкой подруги. В своём воображении Адель ярко рисовала горящие злостью глаза Сандры, её нахмуренные аккуратные бровки, поджавшиеся из-за ярости губы. "Ты, да, ты! Я подпустила тебя близко к себе, но это ни в коем случае не значит, что ты можешь рассказать мне всё, что угодно, и я тебе сразу же поверю", — и какая же Адель глупая, если она считала, что Сандра воспримет это нормально... Знакомый голос прервал мысли девочки. С невольной наивной улыбкой она посмотрела вперёд.

Перед ней стояла похорошевшая румяная Сандра, в которой словно изменилось что-то за время их короткого, но значительного расставания. Позабыв о тех страшных вещах, которые вырисовывались в сознании Адель, она с наивной радостью подскочила к подруге и заключила её в объятия. Сандра, которой с пелёнок были положены аккуратные хладнокровие и равнодушие в таких ситуациях, сама не заметила, как подлетела в ответ к Адель и улыбнулась.

— Ты вернулась! — засмеялась Адель, завизжав на весь двор, но тут же прикрыв рот ладонью. Сандра бодро кивнула.

— Не переживай. Я одна здесь. Мама и Дилан остались в Шотландии, но, как мне известно, мама скоро вернётся, а Дилан ещё несколько дней простоит в бухте.. то есть, не он, а..

— Я поняла! — воскликнула Адель. — Ничего... — она задумалась. — Дилан.. как?

— Адель! — удивилась Сандра.

— Что?.. — смущённо пробормотала девочка.

— Да ты..

— И что! — она возмущённо отошла от смеющейся подруги. Сандра схватилась от живот, хохоча во весь голос.

— Какая ты всё-таки непростая, Адель. Да, жаль, что здесь нет Дилана.. — она усмехнулась, но, поймав на себе возмущённый взгляд подруги, лишь улыбнулась в ответ. — Как ты здесь жила без меня?

— Не представляешь, насколько мне было тяжело... — вздохнула златовласая девочка. — До того, как я нашла твою записку, я думала, что вы навсегда меня покинули, хоть и верила, что это невозможно... Текст от твоей руки успокоил меня и вернул в чувства, — мягко улыбнулась Адель, радуясь встрече и тому, что всё хорошо.

— Да... Мама всегда говорила мне, что нужно обязательно попрощаться с тем, кого любишь, — грустно проговорила Сандра. Адель вспомнила, что хотела ей рассказать, и лёгкий румянец проявился на её щёках.

— А если... у кого-то нет возможности попрощаться?.. — вздохнула она, подняв глаза на небо.

Девочки притихли. 

— Такого не может быть, — убедительно закивала Сандра. — Даже после смерти человек может найти способ попрощаться, что уж и говорить про жизнь! — казалось, что она говорит это с какой-то сильной внутренней болью, но Адель не могла понять, кажется ей это или нет. Она окинула подругу грустным взглядом и взяла её за руку.

— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — проговорила Адель, набираясь смелости. Сандра вопросительно взглянула на неё, с интересом прожигая её испуганное лицо взглядом. — Я... случайно нашла... кое-что... То есть, не кое-что, а..

— Говори, — никогда Адель не видела подругу такой серьёзной.

— ..Письма. Я нашла письма... Из Шотландии... Они... От Софии Ширли...

Сандра вздохнула.

— Да, я знаю её. Это ведь дочь покойных мистера и миссис Аддерли. Я никогда не видела её вживую, но..

— Мама тебе рассказала?.. — перебила Адель.

— Мама?.. Причём здесь мама?.. — непонимающе взглянула на неё Сандра, будто даже с усмешкой на полных красивых губах. — Нет... Это городская легенда. Много слухов ходит до сих пор, что на самом деле случилось с Софией, но легенда красивая, это точно.

— Я знаю, что случилось.

— Что?

— Послушай и не перебивай. Я нашла письма Софии Ширли. Кажется, здесь, в поместье, их перехватывали её родители и брат. Большинство этих писем адресованы... Эйприл Браун.

Глаза Сандры округлились от удивления. Она недоверчиво сморщила нос и лоб.

— Что?! Моей маме?.. Хм... — она смягчилась, будто не найдя в этом ничего ужасного. — И что? Может, они были подругами... 

— Или больше, чем подругами... — осторожно протянула Адель.

Сандра испуганно посмотрела на неё, взглядом прося забрать слова обратно. Адель корила себя за то, что сказала ей об этом.

— Как... С чего ты взяла? И к чему ты клонишь? — Сандра нахмурилась. Гнева маленькой мисс Уокер было не избежать: в этом она очень напоминала мать. Адель зажмурилась. — Говори, Адель!.. Я не могу слушать твоё молчание.

Адель молча отдала ей смятое письмо, которое хранила в подкладке своей кофты, и смахнула слёзы с лица. Сандра переменилась в лице. Со страстью она схватила бумагу и долго разбирала каждое слово, словно пытаясь оправдать и опровергнуть написанное, и от каждой прошедшей минуты Адель становилось всё хуже. С тоской она смотрела на завивающиеся на самой вершине неба облака, будто обгоняющие друг друга в бесконечной гонке, и размышляла о том, что, верно, их отношения с Сандрой никогда не вернутся в прежнее русло. Со слезами на глазах Адель разглядывала свои ботинки, которым только недавно она не придавала никакого значения.

Наконец, Сандра вновь перебрала кусок бумаги пальцами, и резко посмотрела вдаль, будто желая опомниться и очнуться ото сна. Она помотала головой и перевела взгляд на Адель. Рывком Сандра схватила девочку за руку.

— Пойдём.

Испуганная Адель не разбирала дороги из-за слёз, но Сандра упорно тянула её прямо к крыльцу. Они зашли в пустой дом, и Адель снова обратила внимание на прекрасное его убранство, на большую роскошную люстру и потрясающей красоты занавески. 

— Нужно подняться наверх, — голос Сандры смягчился, но Адель всё ещё не понимала, что происходит. Уокер упорно тянула её за руку вдоль огромного коридора. У какой-то двери болтали две служанки; Сандра махом руки потребовала их удалиться. Рассеянно оглядев друг друга и заплаканную Адель, они одновременно пожали плечами и ушли. Некоторые комнаты были открыты: там шептались люди о чём-то своём. Одна из комнат, напротив которой висел пейзаж моря, как казалось Адель, должна была принадлежать Дилану, который никак не выходил из её головы. Сандра легонько открыла дверь в одну из самых дальних комнат, и оттуда вылетел аромат роз. Это была комната Сандры: очень аккуратная, но при этом обставленная шикарной мебелью, подстать своей владелице. Уокер усадила подругу на свою мягкую взбитую постель и, закрыв плотно дверь, жестом попросила Адель быть тише и принялась искать что-то в своём комоде. 

Украшения, старые записки, цветы, засохшие внутри каких-то старых пыльных книг, — всё это разом выпрыгнуло из комода, рассыпавшись по всему полу, но Сандра будто не обратила на это внимания. Это был один из тех моментов, когда мисс Уокер бралась за дело и достигала цели, не смотря даже на то, что творится рядом с ней, и обращая на это внимание только тогда, когда ей предстояло разобрать весь хлам, собранный после активной её деятельности. С интересом Адель наблюдала за действиями подруги, которую подчинил какой-то азарт, хотя со стороны было непонятно, кто и кого себе подчинил.

Спустя несколько минут шуршания Сандра вспрыгнула и с ещё большим азартом начала раскрывать какой-то конверт. Развёрнутое письмо она кинула на кровать. 

— Читай. Ну же, читай! — нетерпеливо проговорила она, поставив руки в боки. Адель неуверенно взяла смятую бумагу.

"София Ширли!

Я не знаю, где ты, и у меня нет возможности этого узнать. Когда ты пришла ко мне той ночью, я обозвала тебя грешницей, и признала грешницей саму себя, но сейчас я понимаю, что это не те слова, которые я хотела сказать тебе на прощание. Если так подумать, я даже не знаю, что может один человек сказать другому на прощание и не пожалеть об этом. Наверно, я жалею не о недосказанном, а о нашем недолюбленном, недоцелованном, недопетом. Наверно, я жалею вовсе не о том, что не прикоснулась губами к твоей тёплой щеке в ту минуту, а жалею о том, что никогда больше не сделаю этого. Амфибрахий пришёл ко мне потерянный и умолял сказать ему, что случилось с тобой. Я обняла его, и как бы хотелось мне рассказать ему, что ты спряталась где-то у меня в саду, но я заверила его в том, что сама не знаю, и я не соврала. Ты даже не сказала... Ты ничего не сказала, ничего не оставила после себя... Ты много говорила о Шотландии, но навряд ли моя семья когда-то добудет столько денег, чтобы я смогла ежегодно проверять шотландские земли... Я скучаю и считаю минуты без твоего присутствия. Перевалило за десять тысяч.

Твоя Прия (всё равно я никогда не отправлю это тебе, но что-то внутри меня словно очищается, когда я произношу и пишу твоё имя, мой ангел)".

В другом письме ничего не было, кроме короткой фразы: "Миллион". Адель испуганно взглянула на Сандру. Лицо той пылало огнём, так сильно, что она закрыла его руками и простояла так будто бы в забытьи. Потом она окинула Адель невинным, наивным взглядом и присела на край кровати. Девочка придвинулась к подруге и грустно посмотрела на неё, не зная, как ей лучше сейчас поступить. Сандра приподняла руку.

— Не надо. Просто оставь меня в покое на пару минут, мне нужно прийти в себя. Я пошла в маму своим характером, отец часто говорил об этом... Отец... То, что моя мать никогда не любила моего отца, я узнала два года назад, когда прочитала письмо, где она признаётся Софии в том, что выходит замуж из-за безысходности. Это мучило меня. Мучит и сейчас, — она закрыла лицо руками, будто размазав румянец по щёкам и лбу, и посмотрела на Адель. Та придвинулась к ней и обняла её.

— Я не понимаю! Как можно жить с человеком, которого ты не любишь?... — всё повторяла Сандра.

— Наверно, можно жить с кем угодно, но при этом быть несчастным, — резко вставила Адель, опасаясь реакции Сандры на каждое даже самое безобидное слово. 

— Наверно... — Уокер смотрела в одну точку, устремив взгляд на пол, будто прожигая его. — Наверно... Это так... бесчестно... Мама всегда возвышала любовь... а сама...

— ..А сама ищет в Шотландии любимого человека. 

Сандра взглянула на Адель. 

— Ты права... Мы слишком мало знаем, чтобы судить, насколько чисты её чувства. Но то, что я знаю, так ранит меня, — вздохнула девочка. — Мне нужно просто смириться с этим, — Адель удивилась тому, насколько легко Сандра менялась в лице. Она быстро стала спокойной и даже позабыла о прежней теме разговора, начав говорить о чём-то отвлечённом, рассказывать о том, как они с Диланом однажды купались в океане, и вода там была солёнее, чем в море, но Адель слабо улавливала нить разговора. "Наверно, ей очень больно", — думала девочка, со вздохом наблюдая за тем, как Сандра становится всё веселее и веселее, чтобы заглушить неумолкающий голос разума, у которого осталось ещё много вопросов. 

Об одном Адель только умолчала, поняв, что это может не понравиться Сандре: о письме, которое она отправила сама в Шотландию. Конечно, у этой идеи было множество рисков, поскольку девочка не была уверена в том, что София Ширли не меняла место жительства. Однако и эту историю Сандра услышала вскоре, когда обе подруги успокоились наконец, и восприняла такую новость совершенно спокойно, даже поддержав порыв смелости Адель.

Письмо же сейчас подбиралось к бухте, в которой стоял корабль, на который по связям приняли Дилана Уокера в качестве помощника. Он уже научился многому: все удивлялись тому, например, как умело он вяжет морские узлы и готовит похлёбку, которую так обожает экипаж корабля. Дилан любил всё, что связано с морем, всем сердцем, и все свои детские стихотворения посвятил морским волнам, противной жаре и приевшемуся вкусу соли, без которого мальчик попросту не мог жить. Миссис Уокер покинула сына несколько дней назад, после того, как корабль вернулся из Шотландии, и поехала домой вперёд него, чтобы Дилан свободно поучился чему-нибудь у бывалых моряков без присутствия вечного надзирателя в лице строгой, но справедливой матери. 

На суше планировалось остаться надолго, чтобы мастера смогли осмотреть судно. Дилан спокойно прогуливался вдоль берега, выискивая глазами что-то интересное: весь экипаж отдыхал в каютах, поэтому мальчик был предоставлен сам себе. Неподалёку шёл мальчик немного старше Уокера, одетый в лохмотья и несущий множество писем: видимо, помогал старшим загружать почту на почтовые корабли. Он обернулся и тоже посмотрел на Дилана, почему-то ухмыльнулся и пошёл дальше. Из стопки писем одно вылетело и мягко приземлилось на землю. Застыв на мгновение, Уокер подбежал к письму и, подняв его, отряхнул от песка, и из любопытства решил посмотреть, кто кому пишет — он делал так уже не в первый раз, потому что раньше сам имел дело с почтовыми судами: особенно ему нравилось придумывать историю появления этого письма и даже жизни автора и адресата, а потом с наслаждением класть на место, осознавая при этом, какую большую работу и честную работу он делает. Не изменяя своей старой привычке, Дилан с трудом разобрал:

"Остров Святого Генриха, Эндерли, поместье Аддерли, Адель Парсон". 

— Что? Адель... — тихо пробормотал он, удивляясь такой находке. "Кому может писать Адель?" — любопытство охватило его. Он огляделся по сторонам. "Нет, и всё же, читать чужие письма — это плохая идея, если она захочет поделиться этим со мной, то мне непременно будет интересно узн".. — Эй! Погоди! — он догнал почтового. Тот посмотрел на него с недоверием и ожиданием чего-то плохого. — Вот, держи. Потерял. — Дилан улыбнулся. Юноша хмыкнул и сказал что-то на непонятном языке, но Дилан понял, что это было что-то вроде "спасибо", кивнул и отошёл. Почтовое судно вскоре отплыло, а Уокер всё так же стоял в недоумении, размышляя о том, что такого могло быть в том письме, и почему-то перед его глазами застыл образ улыбающейся Адель, которая, вероятно, была бы очень рада, если бы знала, как сейчас поступил её.. друг.

Письмо долго билось, долго шло, долго летело по всему свету, чтобы прийти в нежные руки Софии Ширли. И никто больше ничего не узнал о его судьбе: но и Дилан, и Сандра, и Адель молились в унисон, чтобы оно дошло.

Вернувшись в поместье, Адель с радостью поняла, что совсем скоро она покинет поместье Аддерли и будет жить в счастии и радости со своими близкими друзьями, может быть, даже выйдет замуж за Дилана и родит ему пятерых голубоглазых детей... Все эти мечты сводили её с ума и радовали, но сейчас, рассматривая прохудившиеся доски главного дома в поместье, морщинистое лицо своей матери, совсем ослабевшие руки Амфибрахия, закрывшуюся в своей комнате на долгие дни Ноам и уставшую Фридесвиду, которая пыталась показать Адель, что она рада тому, что девочка устроит своё счастье, Адель совсем не радовалась. Пустота пожирала её изнутри. Отказаться от счастья и отказаться от несчастья, как оказалось, равно сложные вещи. А мир ведь совсем недавно казался совсем простым, нарисованным, красочным.

Фридесвида заметила эти изменения в Адель и присела с ней рядом, чтобы поговорить. Накрыв маленькие дрожащие ладони девочки своими, Фрида внимательно слушала.

— Я не могу покинуть вас.

— Мне тоже жаль, что ты уедешь и я больше не увижу тебя, но лучше не видеть тебя счастливую, чем наблюдать за твоим несчастьем, — нежно проговорила Фридесвида.

— Это понятно... Но вы? Как же вы? Я буду счастлива. А вы?

— Уокеры будут приезжать сюда, в бывшее поместье Браунов, и ты будешь навещать нас.

— А вдруг я приеду сюда однажды... и не застану кого-нибудь из вас?

— Так и произойдёт, — вздохнула Фридесвида. — Но иначе ты не застанешь своего счастья и проведёшь всю жизнь в поместье, посвятив свои лучшие годы постоянным панихидам и похоронам. 

— Ты права, но... это всё так тяжело, — Адель положила голову на грудь Меррик, и та обняла её. Промолчав, она добавила. — Сколько же боли приносит любовь, правда?.. — не понимая, к чему она говорит это, Адель даже усмехнулась.

— Любовь не приносит боли, боль приносят люди, — Фридесвида погладила девочку по волосам. — Но у тебя всё будет хорошо.

— У тебя был жених? 

Фридесвида вспомнила море и вспомнила запах соли от волос человека, который казался ей самым родным и близким на планете, вспомнила его мокрую рубашку, поцелуй с солёным привкусом и смех — всё это было солёным не от моря, а от горьких слёз по прошедшему теперь времени; и он, наверно, провожает рассвет на море с кем-нибудь другим сейчас.

— Да.

— Но куда он делся?

Фридесвида усмехнулась.

— Есть люди, которым важнее всего красота... После того, что случилось в моём прежнем доме, я получила множество ожогов; их было больше, чем следов от них сейчас, и моя кожа выглядела так, будто меня варили заживо, — Адель посмотрела на неё с ужасом, и с ещё большим ужасом заметила, что Меррик улыбается, — и он написал мне записку, что не может больше видеть меня, просил прощения за свою трусость и умолял забыть обо всём. Я чувствовала себя виноватой тогда.

— Какой ужас! Он такой... — хотела было высказаться Адель, но Фридесвида с улыбкой прижала палец к её губам.

— Некоторые люди не способны на высокую любовь. Они могут испытывать влюблённость, интерес и страсть, но они никогда не войдут в огонь ради тебя, и никогда не справятся с огнём, который горит в них и обжигает тебя. Это не их вина. Я желаю ему лишь счастья. Думаю, у него уже есть дети.

— Нет... Ты так спокойно говоришь об этом... — разочарованно проговорила Адель.

— Глупых людей надо прощать, иначе нервов не наберёшься, — засмеялась Фридесвида. Адель улыбнулась.

— А он... был красив?

— О, да. У него был идеальный стан, широкие плечи, — Фридесвида показывала всё это на себе, что заставляло Адель смеяться, — ровные уши, и даже пупок не торчал!

— Вот это мужчина! — захохотала Адель.

— А ты что, думаешь, я не разбираюсь в мужчинах? Рано ты списываешь меня со счетов! — засмеялась Фридесвида. В комнате раздался ещё более громкий смех, и девочка с девушкой смеялись, обсуждая глупости, да так, что слуги невольно прислушивались к тому, что происходило за дверью, думая, как бы там кто не умер от смеха.

В комнатах госпиталя была совсем другая обстановка. Вечно трудящаяся Эми проявилась, неожиданно для всех, как добродушный и мягкий человек, к которому теперь можно было подойти за дельным советом, а не за поддакивающим мычанием в ответ. Что-то сделала с ней жизнь: взгляд у неё теперь был строгим и серьёзным, шла она твёрдо и целеустремлённо — куда-то исчезла присущая ей неловкость. Вечера и ночи коротала она у кроватей больных. Сменяла её постоянно дрожавшая белокурая Анжела, которая никак не могла найти себе места среди слуг, которые постоянно смеялись на дней и могли поднять на неё руку ради смеха.

В последнее время Анжела всё меньше выходила из госпиталя и вечно сидела здесь. По крайней мере, в этих стенах она чувствовала наконец, что никому не мешается, и могла преспокойно мурлыкать себе под нос что-то на французском языке. С улыбкой на бледном лице Анжела укачивала маленького больного ребёнка, которого родила недавно одна из служанок, и смотрела куда-то вдаль. В её душе было столько нежности и тепла, что ей никак нельзя было вынести грязных отвратительных мук поместья Аддерли, но неведомая сила держала её здесь, рядом с ребёнком. С особой заботой и лаской накладывала Анжела неровные швы на раны работяг, те благодарили её коротким кивком и снова смеялись над ней.

— Она же тоже из уродин, что это её взяли в лекарши? — говорила какая-то женщина и смеялась, указывая на побледневшую Анжелу. 

Кроме тератомы уродовал Анжелу теперь новый шрам на левой щеке, рядом с той родинкой, которая так нравилась Фридесвиде. Какая-то женщина бросила в неё камень, целясь специально в лицо, потому что Анжела, по её словам, крутилась перед её мужем, хотя она совсем не общалась ни с мужчинами, ни с женщинами.

Тоскливо белокурая лекарша посмотрела в окно и заметила, как красиво ложится небо над пожелтевшей землёй. Анжела взяла плачущего ребёнка на руки. Дальнейшая жизнь его из-за родовых травм была или совсем невозможна, или очень сложна. Вместе они вышли на улицу. 

— Вот, смотри. Облака вьются, — говорила Анжела на ломаном английском и отчего-то плакала. Ребёнок будто бы и правду смотрел на небо. Заглянув ещё раз в его голубые бездонные глаза, Анжела улыбнулась и поцеловала его в лоб. — Засыпай.

И вышла, оставив ребёнка в люльке. 

Эми сидела около койки недавно проснувшейся миссис Аддерли. При всей её неприязни к ней, которую она приняла и осознала в себе только недавно, было у Эми какое-то внутреннее чувство долга, которому она должна была потакать. Она поправляла подушки Марлей, относила ей чай по просьбам, и даже делала массаж пару раз, разумеется, тяжело вздыхая при этом от недовольства. Сейчас Марлей лежала на спине и разглядывала поседевшие волосы. Приподнявшись, она откашлялась и посмотрела на Эми, впервые смотря на неё без неприятной усмешки, а с какой-то печалью.

— Он так и никогда и не провёл ни одной ночи со мной, никогда не наградил даже поцелуем, а эту, — проговорила, откашливаясь, Марлей, обречённо отведя взгляд на потолок. Эми посмотрела туда же, перевела взгляд на постаревшее лицо госпожи и вздохнула.

— А эта... жаба. Отняла все мои поцелуи, всю мою любовь... Слышишь, она глазами на тебя похожа.

Эми вздохнула снова и отвернулась, не желая слышать продолжения.

— А ты когда-нибудь... ощущала это? Любовь? Ты когда-нибудь вообще любила? Или ты холодная, молодая... фу... я была такой же...

Марлей закашлялась. Эми подала ей воды, не говоря ни слова.

— Фу... Какая мерзость, — потрясла головой Марлей. — Я любви хотела. А ты чего хочешь от меня?

— Ложитесь спать, — устало произнесла Эми.

— А ты ненавидишь меня, так же? Вы меня все ненавидите, не хотите принять меня, ненавидите... а я такая же, как вы, уродина, только сердце мне изуродовали, — Марлей откинула голову на подушку. — Ненавидишь меня и отрицаешь это, жалкая! Жалкая... Ты всегда была самая жалкая из всех... — не понимая, что говорит, продолжала женщина. — Ты не бойся, мы в аду свидимся... Или ты, ангел, на мою казнь придёшь?.. Приходи. И его приводи, своего кавалера! — голос её задрожал. Она обращалась то к Эми, то к невидимой женщине с портрета в кабинете Бенедикта. — А я любви, слышишь, хотела! — затряслась миссис Аддерли, и слёзы потекли из её глаз ручьями. 

— Я всё понимаю. Ложитесь спать.

— Я... Ты! Ты вообще хоть раз в жизни... была любимой? Ты, ты! Или никто не целовал тебя... в зубы твои ужасные, — затряслась Марлей.

— Вы при смерти и всё равно гадости говорите, — проговорила Эми. — На большее вы и не способны и никогда способны не были.

— Я... на гадости способна... в меня только эту гадость сами люди и запихали, — задрожала женщина. — Я... Больна.. Давно.. Неизлечимо... Убей меня, не мучай..

— Вы бредите. Вам нужно поспать. 

Эми укрыла дрожащее тело Марлей. Через пару минут всё стихло. Не стих только сильный смех из комнаты Фридесвиды, где уже несколько часов она разговаривала с Адель, и этого шума было достаточно, чтобы не услышать, как Анжела стягивает петлю на своей шее.