стоит ли сделать небольшую передышку во всем, что происходит в отеле «diablo»? ради ли рассудка чанбина, или ради сохранности рассудка того, кто наблюдает за ним. точнее сказать, присматривает и оберегает — это его работа. но человек этот не может в полной мере выполнять свою работу.
как говорится, спасение утопающего — дело самого утопающего. но так принято в нашем обществе, что если ты умудрился попасть в болото — там тебе и место. совершив плохой поступок, на тебе автоматически проявляется каинова печать, и плевать, если поступок не идет в сравнение с братоубийством или чем-то вроде. у современной избирательной моральности другие заветы: любой грех становится абсолютным злом в правильном свете. точно так же любой грех исчезает в отсутствии какого-либо света, но сейчас дело не в этом.

сейчас, сидя на холодном бетонном полу, чанбин был убежден, что находится в чистилище. и все вокруг, конечно, не совсем справедливо, особенно если учесть, что попал он сюда вместе с хенджином. он-то ни в чем не виноват.
а что, если хенджин — часть злобного замысла этого чертового фокусника? что, если он в непосредственной близости к открытому дикому пожару? эти мысли провоцировали рвотные позывы, с которыми чанбин еле-еле справлялся. или, может, это вернувшееся обоняние различило какой-то сладкий и противный запах. вдруг вспомнился противный мор сероводорода, который встретил чанбина, когда тот только попал в эту помойную дыру. теперь он точно определился с чувствами, что вызывает это место — будь у него желудок заполнен хоть чем-то, кроме разбавленной алкоголем желчи, он бы с радостью прочистил желудок, но сейчас его хватает лишь на противные плевки время от времени. осознание неисправности положения временами подкатывало, и чанбину казалось, что вся эта желчь внутри него — аллергическая реакция на это место. или, точнее сказать, на то, кем является со чанбин.

ну, конечно. это место — его голова. во всяком случае, чанбин был уверен, некто, устроивший всю эту вакханалию имеет полную власть над прошлым чанбина и способен перебирать абсолютно каждое воспоминание, даже те, что были недоступны для их хозяина. логике подобное объяснение не подчинялось, но, будем честны, чанбин уже совсем отчаялся. не будь его мозг так яростно воспален, он бы давно выгрыз себе вены собственными зубами.

смотреть в зеркало оказалось невыносимо больно.

– о чем задумался? — голос джисона звучал будто бы отовсюду, но чанбин уже не удивлялся. возможно, он просто сошел с ума?

— о способе покинуть эту дыру, — честно ответил чанбин. он не поднимал голову уже около получаса, уперевшись лбом о свои колени. все, что он чувствовал — неподъемную усталость на своих плечах. хотя в отеле «diablo» не происходило ровным счетом ничего, кроме как бесконечных разговоров и кислотных инъекций собственных воспоминаний, все это ужасно выматывало.

— ты сидишь так уже третий час. — джисон удивился в свойственной ему насмешливой манере. — сомневаюсь, что только об этом.

и он был, конечно, прав. чанбин не мог думать только об этом, ведь тогда его можно было бы уверенно зачислить в ряды сумасшедших. и пусть джисон, по убеждениям чанбина, безбожно врал насчет времени [как мы уяснили, времени здесь не существует], в остальном он был прав. чтобы как-то упорядочить мысли в своей голове, заземлить раздраженное сознание, чанбин думал о всем хорошем. грубо говоря, думал о хенджине.

о, какими невинными ему казались его прошлые переживания: все эти игры в кошки-мышки, переглядывания и нелепые касания. какими светлыми были те дни, когда они вместе ненавидели весь мир кругом и были при этом на удивление счастливы. и пускай сейчас, чанбин был уверен, они стали ближе хотя бы физически, ему не хватало той беззаботности и робости, что была между ними раньше. он вспоминает застывшие на его губах теплые мягкие пальцы с тем же подрагивающим волнением, что и ощущение хенджиновых губ на своих. внезапно он понял, что никакая близость не имеет смысла, когда вас двоих окружает густая темнота и неизвестность. как бы ему хотелось поцеловать хенджина тогда, в туалете у какой-то заправки, чтобы не было никаких гнусных мыслей о том, что влечение друг к другу вызвано глупым животным инстинктом, остервенело кричащим в уши на постоянной основе: «да ты же умрешь прямо сейчас!».
смерть, к несчастью, никак не приходит, оставляя после себя неприятный песочный осадок из адреналина и гадкого желания жить. желания жить, любить, отдавать всего себя, чтобы хоть напоследок сделать какое-то доброе дело. с каким-то спиртовым налетом к чанбину приходит полупустая мысль: у любви в горе нет ничего общего с тем чувством, что пробивается по венам тогда, когда вы оба счастливы.

— ты знаешь, — джисон решил выйти из мрака, очевидно, подготовив какие-то чувственные реплики заранее. он всегда думал, что слова в отрыве от экспрессии лица — лишь пустой набор звуков без какого-либо смыслового груза. — без тебя я бы не стал тем, кем являюсь сейчас.

о, да. это именно оно. шекспировские монологи. чанбин уже захотел истерически рассмеяться или заплакать, но сейчас это было не к месту.

— в то время ты показал мне, что я существую в действительности. не то чтобы это было какое-то революционное открытие, но я привык к тому, что практической ценности я вовсе не несу. расходный материал, смекаешь? я думал, что если бы однажды я погиб на войне, я был бы тем самым пареньком, который составлял статистику. ведь в жизни всегда так: одни люди — статистика, а вторые — герои. когда ты спас меня от позорной смерти в сортире, я смотрел тебе в глаза и думал: «да, об этом могут написать книгу». ладно, может, не книгу, но хотя бы маленький рассказ. очерк, новеллу, стишок, да мне плевать. я понял, что в тот момент я, наконец-то, родился как личность. хотя теперь я думаю, что был тогда тупым школьником, но именно в тот момент ты раскрутил это колесо.

джисон, держа до сих пор руки в закрытом замке, подошел ближе и уселся на корточки напротив чанбина, заглянул тому в глаза. что-то комичное было во всем этом. словно они поменялись местами.

— понимаешь, кем ты был для меня? «пример для подражания» — мягко сказано! ты был тем, кем я хотел стать. мне стало плевать на оценки, на окружающих, на мысли о будущем. я хотел быть сильным. как я уже заметил, я тогда не отличался особым умом… хотя, думаю, мне можно простить такую неразборчивость в людях. ты, должно быть, и сам не представлял, какой тварью окажешься в итоге.

последние слова ощущались плевком в лицо, и чанбин поморщился, не решаясь двинуться под тяжелым взглядом джисона.

— он талантлив, он веселый и интересный, одновременно с этим сдержанный и спокойный. ты был способен сделать все что угодно, даже если говорил, что это не так. обычно ты вообще мало болтал, ты лишь делал. «сложно», но ты брал и делал. это восхищало меня, и я был невозможно рад тому, что могу назвать тебя своим лучшим другом. мне не хотелось тебя идеализировать, но в том возрасте… сложно видеть что-то кроме белого и черного. понимаешь, о чем я?

чанбин понимал прекрасно. чанбин осуждал такой способ мышления, но в то же время с горечью признавал себя вымазанным в черной липкой субстанции. неожиданно липкой, неожиданно тяжелой и легко проникающей под кожу. словно потекшая гелиевая ручка, вот только стойкая паста накрывала десятиметровой лавиной.

— моя мама не разрешала мне с тобой общаться, ты знал об этом? она как-то узнала, что мы с тобой курим. думаю, это был знак. можно же подумать, что это я нашел, или нам кто-то дал, правда ведь? но она почему-то решила, что если бы я с тобой не общался, я бы не начал дымить в тихую. думаю, пусть это и глупо, но она была права. представляешь, ты оказался той самой клишированной «плохой компанией». самому не противно? сейчас я вспоминаю себя тогда и удивляюсь тому, насколько я был слеп и глуп. но я уже принял прошлое и вынес для себя урок, поэтому могу спокойно говорить обо всем этом. тебе же еще страшно?

кажется, именно в эту секунду чанбин осознал, что такое свобода, и что такое отсутствие этой свободы. конечно, ему страшно. это было похоже на то забытое чувство гнетущего волнения, когда ты не хочешь, чтобы тебя спросили на уроке, ведь ты не готов. в детстве весь этот процесс отражался ужасным стрессом — ты прятался за чужими спинами или выдумывал еще какие-то ухищрения, лишь бы тебя не спросили. а если, все же, спрашивали — наступала выматывающая экзекуция. публичная казнь, с неудобными вопросами и попытками пристыдить тебя, а ты ведь «и сам знаешь, что неправ». в то далекое время было ощущение, что у тебя совсем нет выбора, будто ты подопытный кролик в клетке и вопрос не в смерти или жизни, а во времени, которое отведено тебе до последнего вздоха уставшего существа. и хотя в тот момент тебя сковывали цепи в собственной же голове, ты думал, что не принадлежишь себе, а значит, не являлся свободным. если так рассуждать, то большинство людей остаются в неволе до конца своих дней. но тут все иначе, ведь чанбин, подобно жилистым мустангам из старых ковбойских фильмов, чувствовал запах свободы, знал ее вкус и видел ее собственными глазами — свобода была в его сердце, и потому спуск в недра отеля diablo оказывался таким болезненным. и, как и в любое сложное время, чанбину было страшно лишь от того, что у него не было уверенности в прошлом, настоящем и будущем. это и было обозначением рабства в его понимании.

— очень сложно было заметить этот перелом. верно ведь, перелом? думаю, это самое точно определение тому, что произошло в тот момент. или в тот отрезок времени. может, я думаю так из-за моей прежней привязанности к тебе, ведь перелом подразумевает что-то болезненное и причиненное извне. я знал, что твои нервы натягивались, как тетива, и что отпустить ее без вреда окружающим ты не мог, ведь для этого нужна была сила вдвое больше чем та, что эту тетиву натянула. я и сейчас так думаю. но также я считаю, что единственный ответственный за все позже произошедшее — ты. кто может быть виноват в том, что кость срослась неправильно, кроме владельца этой, собственно, кости?

чанбин вздрогнул, как-то на ощупь распробовав воспоминания, которые всплыли на слова джисона. они были холодными и безжизненными.

— ты же знаешь, что делают с костями, что срослись неправильно? — издевательски заканчивает и так понятную мысль джисон, приближаясь вплотную. его дыхание не греет, а обжигает холодом висок чанбина. он, словно чего-то ожидая, пододвигается лишь ближе. тогда чанбин поворачивается и идет ва-банк, устремляя взгляд прямо в ледяные глазища напротив.

— как удивительно менялся твой взгляд все это время. — будто бы удовлетворившись этой реакцией, он усаживается на пол чуть поодаль, враскорячку раскинув ноги. — хоть дели на периоды: «время, когда чанбин смотрел грозно испуганной кошкой», или «время, когда чанбин смотрел тепло и заботливо». кстати говоря, о тепле. удивительно, но я отчетливо это помню — прямо перед твоим первым эпизодом с минхо ты приходил ко мне домой. это был мой день рождения, так ведь? мне тогда пришлось жить одному, ведь мама уехала в командировку, и мне было пиздец как тяжко. тогда я почувствовал, что я для тебя тоже важен — ты как кошка чувствовал, где болит и грел там. осознанно или нет, неважно. и в тот самый день моего семнадцатилетия, ты принес откуда-то бутылку вина и пиццу. мы пили вдвоем, шутили и танцевали, потому что сначала мы выпили полбутылки, а потом уже взялись за пиццу, точно ведь? и вот, как сейчас помню эти горящие щеки и нехватку воздуха, и тебя — танцующего в этой неуклюжей манере, лишь бы меня повеселить. потом ты плюхнулся рядом со мной на кровать и я почувствовал твой запах пота. отвратительно, конечно, но в тот момент это было чем-то вроде шокера. прямо как тогда, в школьном туалете. у меня в глазах все в красном фильтре, и я вижу твои глаза перед собой — и бац, понимаю: я живой. и вот тогда было то же самое.

чанбин вдумчиво растормошил себе волосы. конечно, он все это помнит. только теперь он не мог вспоминать это с улыбкой. обстоятельства не те.

— мы тогда в первый и последний раз поцеловались. — неожиданно серьезно прошептал джисон, кривя лицо как бы для галочки. — не помню, как уломал тебя. уломал ли вообще? я почему-то всегда думал, что впервые поцелуюсь с другом, это было как раз в рамках моих координат. ну, в смысле, подругой.

— я тоже так думал. — чанбин замечает еле-слышным шепотом.

— это было так глупо и нелепо, что мы буквально сразу же заржали как не в себя, хотя именно в тот момент я думал, что меня притянуло к твоему лицу как к магниту, и было ужасно страшно отрываться, открывать глаза и продолжать жить эту жизнь после этого момента. ты меня будто в воду бросил, так грубо и не задумываясь сильно о последствиях. мне бы хотелось за это тебя возненавидеть, но в тот момент мое восхищение тобой достигло предела. в отличии от меня, болтавшего о поцелуе пять минут, ты, не проронив ни слова, притянул меня первый и бросил в эту холодную воду. как я и говорил, ты был тем, кто делает, а не болтает.

чанбину хотелось бы влезть в этот монолог. уже раз пять, если честно, но он элементарно не находил в себе силы. диалог мог спокойно перерасти в спор, а злить джисона не хотелось. вообще, ничего не хотелось, поэтому чанбин просто слушал.

он отчетливо вспомнил тот день, о котором ему говорил джисон, и вспомнил все в мельчайших подробностях: и дрожащий от волнения голос друга, и его обдающее жаром дыхание, и порозовевшие в цвет вина щеки. этот поцелуй ничего не значит для чанбина сейчас, но в тот момент в голове его вертелось слишком много мыслей, и все они были в совершенно разном ключе. он уверен, тогда его отношение к джисону было совсем не таким, каким тот себе представляет. чанбину джисон правда нравился, как-то наивно и по-детски, как любят в младших классах. просто потому что не имеют представления о том, что такое «нравится», а что такое «люблю», или что такое «хочется». тогда все чувства мешались в один ядерный гормональный коктейль, и чанбин просто «хотел». он не хотел джисона, конечно, подобные мысли — уж слишком. он просто хотел тепла, заботы, какой-то любви. он просто хотел поцеловаться, обняться лишний раз или взяться за руки. вот так глупо и безрассудно, чтобы не было обязательств и обещаний, а просто тепло и приятно, просто чтобы перестали ныть недавние ссадины под рукавами одежды или синяки на бедрах. но все эти мысли меркли на фоне тогдашней действительности: вот они, сидят на джисоновой кровати, неуклюже тыкаются носами, температура тела уже за сорок, рука чанбина с третьей попытки зарывается в спутанные волосы джисона, а все, о чем он может думать — так это то, что губы джисона на вкус как оливки, салями и вино.

так первая влюбленность развеялась благодаря очень оригинальному способу: чанбин решил, что если бы он любил джисона не как друга, то на оливки ему было бы плевать. наверное, он оказался прав.

— представь мое удивление, когда через несколько недель ты в исступлении разбиваешь лицо нашему однокласснику в спортивном зале. я не мог поверить в сюрреализм происходящего: вот чанбин улыбается мне и обнимает у дома, а вот у чанбина в глазах животное бешенство. это неправильно. я и не верил в это так долго, как только мог. ведь если со мной ты добр, значит, ты таким и являешься? а потом появились те фотографии. на них не было твоего лица, но все знали, кто заставил ли минхо жрать землю и вылизывать ботинки. в тот момент все перевернулось. тогда, наверное, я в полной мере ощутил то, что ты ощущал тогда, когда увидел, как меня метелят в школьном туалете. непередаваемое омерзение и разочарование, настолько отчаянное, что неожиданно ты переходишь от слов к делу.

чанбин надеялся, что этот эпизод их отношений джисон почему-то опустит. какая-то глупая надежда на то, что у джисона появились такие же проблемы с памятью, как и у него. но, видимо, джисон находился в отеле diablo как раз для того, чтобы вправить мозги чанбина на место.

— я оборвал с тобой любые контакты и начал поддерживать минхо. знакомая история, да? но я, в отличии от тебя, делал это не из жалости или что там у тебя на уме было. я испытывал гнев, я ненавидел тебя — за поступок, что ты совершил, и себя — за слепоту, с коей я почитал тебя раньше. кажется, я был в большей мере обижен на себя. а минхо оказался… не буду тебе распространяться на его счет. что тебе даст осознание того, что в сущности он не был тем, кто заслужил все эти издевательства? думаю, ты и сам это в конечном итоге осознал. а я же в то время будто прошел экспресс-курс в твою жизнь. повторив цикл, дойдя до точки кипения, я сорвался и мы тогда подрались на зимних каникулах, случайно сцепившись где-то на улице. конечно, мне удалось лишь один раз вмазать тебе по лицу, но я почему-то остановился тогда и сбежал. до сих пор не могу понять, почему. я был уверен, что закончу так же — избивая кого-то, не понимая кто я и где нахожусь. наверное, твой пустой взгляд отрезвил меня, и я ушел, не желая становиться таким же. эта пугающая пустота внутри тебя. должно быть, сам факт того, что твой лучший друг готов ударить тебя, бил сильнее, чем мой кулак.

чанбин не мог протолкнуть слюну вниз по горлу. она встала там, словно рыбья кость. действительно, тот день было лучше забыть. джисон ударил его, а после сразу сбежал. у чанбина с носа кровь потекла, а в глазах стояли слезы, которых, к счастью, никто не видел. джисон был чертовски прав. в тот момент чанбин в очередной раз оказался на дне.

— через какое-то время у нас с минхо развились отношения, и мне было больно, когда что-то напоминало о «хорошем» тебе. я не мог смотреть на заботу в чужих глазах. а «плохой» ты никак не унимался. никто не смел тебе перечить, тебя боялся каждый, а ты… не знаю, был ли рад ты такому раскладу. по капле ты собирал в минхо отчаяние, и я не знал, что мне делать. я хотел убить тебя, но в то же время понимал, что минхо это никак не поможет. в какой-то момент он пришел ко мне и сказал, что больше не хочет жить. это был май, поэтому я мог его вразумить: на следующий год мы с ним вместе оказались в другой школе, хотя обычно в последнем классе так не делают. я забыл о тебе, но вот он никак не мог. знаешь, как в итоге мы избавились от воспоминаний о тебе? очень занятно. он как-то пришел ко мне и сказал, что хочет татуировку. в тот же день мы уже оказались у какого-то дешевого мастера и он набил ему созвездие дракона на внутренней стороне предплечья. понимай это как хочешь, но в тот день он стал другим человеком.

джисон устало выдохнул, вставая с пола и оттряхивая себя от пыли. чанбин хранил молчание. существование вдруг стало необъяснимо обременительным. он никак не мог найти слов, подходящих к этой эпитафии их дружбы. в большинстве своем, он просто не хотел ничего говорить. все же, слова ничего не стоят, когда дел до этого было предостаточно. что же теперь можно было сделать?

— возвращаясь к тебе, — джисон вдруг зазвучал неожиданно заговорщицки, — мне всегда было любопытно, что же натягивало ту тетиву, что стало причиной, а не поводом ко всей этой ужасной череде событий. что тебя поломало, и о чем ты никогда и никому не говорил. видно, поэтому все это так повлияло на тебя. сейчас, пользуясь своим положением, я немного подсмотрел, ты же не против?

o чем это он говорит?

— это было довольно ожидаемо. грустно и слезно, но так глупо. такое клише. я не ожидал от тебя такого.

нет, неужели?

— от кого-кого, но от тебя… а чего это у тебя такой вид удивленный? хочешь, мы вместе посмотрим? учитывая, какими перебоями у тебя работает память…

блять.
нет, только не это.

чанбин хотел было встать и сделать хоть что-то, лишь бы накатывающая тревога успокоилась, лишь бы его предположения оказались неправильными, лишь бы не вспоминать, даже не думать обо всем этом, но

знакомая очередь слепленных кадров,
вспышки света,
потеря себя в пространстве или физическом состоянии,
полная аморфность бытия, и вот…

/..

чанбин обнаруживает себя дрожащим на своей скрипящей кровати.

точно, это его детская комната, это его застывшие слезы на ледяных щеках, его босые грязные ноги и бесконечная горечь в горле, неумолимо нарастающая и выдавливающая жалобный писк из глотки. ему недавно исполнилось 10 лет.

из соседней комнаты доносятся голоса его старшего брата и отца - лишенные смысла оскорбления. голос брата опасно срывается, отец же даже с заплетающимся языком внушает страх и ужас.
чанбин закрывает уши и качается из стороны в сторону, стараясь не думать о том, что будет происходить дальше. вот бы сейчас уснуть.
уснуть бы, лишь бы уснуть, чтобы не слышать и не видеть, чтобы покинуть этот кошмар хоть ненадолго, на парочку часов получить отпуск в мир грёз, и чтобы мозг не рисовал картинки в объяснение тому, что происходит «там», за стеной. за стеной всегда было громко, больно и обидно.
чанбин ещё мал, но уже тогда понял: "это" никогда не закончится.

потому что на следующий день все возвращается на круги своя. он с братом смеётся и помогает готовить завтрак, отец заваривает кофе и спрашивает, не опаздывают ли дети в школу. за двумя пацанами уследить сложно, особенно когда воспитываешь их один, поэтому о чанбине заботится брат. о вчерашней ночи напоминают лишь страшно опухшие глаза и разбитая губа у брата. но все нормально, потому что так было всегда и так всегда и будет.
ведь "нормально", как и все в нашем мире, дело относительное?

в школе было одиноко. чанбин не понимал почему, но он не мог находить общий язык с теми, кто имел множество друзей. не то чтобы его никто не любил или наоборот, просто что-то не складывалось. в первое время это было неприятно и непривычно, но с годами чанбин свыкся с мыслью, что он один. а что именно привело его к этому - не так уж и важно.

когда чанбин вырос, он узнал, что такое домашнее насилие из интернета. в школе ему об этом не рассказывали. да и фраза звучала как-то непривычно остро. при слове «насилие» вспоминался сбитый на дороге кот, или сломанная одноклассником рука. кажется, что насилие — это когда рядом со смертью.
когда чанбин вырос, он узнал, что уклад в их семье, оказывается, изначально больной и извращённый. сдвиг парадигмы превратил все воспоминания о детстве в извращённую пародию.
фраза "домашнее насилие" нависала над каждым праздником, покупкой велосипеда или душевными разговорами устрашающим ярлыком, печатью из морга. как будто все это — в крематорий, в печку. чанбин не знал, что ему чувствовать. в конце концов, тот удар головой об косяк повторялся не больше пяти раз, но сколько раз отец говорил, что любит их?

это не самообман, просто надо научиться видеть в жизни хорошее. синяк пройдет, а что останется в памяти - важнее.
синяк же пройдет?

весь карточный замок, который чанбин так усердно возводил, уверовав во все добро, что царило в их замкнутой семье, разрушился в пух и прах, когда чанбин услышал, как его старший брат тихонько хнычет после очередной ссоры в его темной комнате. это было неправильно. его сильный брат, который днем мог героически забить мяч во время футбола с соседскими ребятами во дворе, сейчас стыдливо скрывал слезы в своем уголке. начнем с того, что сама мысль о том, что мальчики плачут — вызывает отторжение. и хотя чанбин знал, что тот мог плакать, звук этот был настолько режущим уши, что притворяться уже было невозможно. в ту ночь он утирал слезы старшему брату и гладил того по голове, стараясь не смотреть на следы, что оставил на его теле отец, разъяренный в пьяном угаре. красные полосы на руках и плечах сразу отзывались в голове хлестким звуком провода, ударяющимся о нежную мальчишескую кожу. толстый провод от удлинителя и одна бутылка горячительного – эти следы они запомнят надолго.

спустя несколько лет брат покинул отчее гнёздышко, уехав в сеул. чанбин остался один. в тот момент он не думал, что это событие как-то отразится на его дальнейшей судьбе. да и как это могло сильно поменять положение дел?

жизнь в насилии - не перманентный ад, каким можно его себе представить. это просто "эпизоды". это просто "плохое", что иногда случалось.
жизнь в насилии может быть прекрасна, и она будет оставаться прекрасной даже в те моменты, когда из носа идёт кровь - это лишь незаметный налет на идеальной глянцевой фотографии.

ох, а их общие фотографии, это просто нечто. всегда улыбчивые и жмутся друг к дружке ближе: "самое важное, что у нас есть - семья", "благодаря родным мы продолжаем идти вперёд", "самые дорогие люди на свете".

чанбин любил играть в занятную игру - он просматривал чужие семейные фото и пытался выяснить, за чьей улыбкой скрываются слезы и ссадины от "самого дорогого человека в мире". звучит некрасиво, но, на самом деле, довольно занятно.
правда же, ничего страшного не происходит. так у всех.

и отец чанбина был хорошим человеком, это так. он любил его, а отец любил в ответ. это правда, это истина, только так и могло быть. но таким же фактом было и то, что после очередной бутылки дешёвого пойла папонька становился излишне раздражительным и агрессивным. с кем не бывает?

отец учил важной морали:

– живи так, чтобы к тебе никто не мог докопаться. учись на 200%, работай на 200%, чтобы даже если они захотели, не нашли в тебе изъяна.

кто знал, что это относилось и к их отношениям.
чанбин не справлялся на все 200%.

когда брат уехал, отец начал пить ещё больше. и тогда чанбин осознал, что дело было не в поведении брата или агрессивности отца, следовало лишь вывести закономерность: если вечером он пьет - будет больно. и было больно.

сначала было очень больно и обидно.
получая очередную пощечину и царапая щеку зубами чанбин не мог выбрать, ему хочется плакать от расплывающейся ожогом боли, обиды или чувства беспомощности, поглощающее все его силы и мысли. скорее всего, от последнего.

на самом деле, насилие - в последнюю очередь о боли физической, вот в чем парадокс. это подчинение и унижение, хирургическое удаление всего человеческого без анестезии. это как прижечь пару сотен сигарет к сердцу.
это вообще никак, потому что сравнения к этому не найдешь.

после стольких лет в насилии разум и душа чанбина больше походили на выжженный лес. поглощённый пламенем, безжалостно разносящим все в пепел. остались лишь безжизненные косые колья, напоминающие готическую декорацию.

каждый удар по лицу или почкам ломал все сильнее и сильнее. каждый оставленный шрам натягивал эту тетиву, каждое унижение уничтожало человека в нем.
в конце концов, физической боли не осталось. чанбин слышал звон бутылок в пакете, чанбин видел пьяного отца и смотрел на него, послушно выжидая новой причины, чтобы получить новую сессию воспитательной беседы. чанбин повторял: "я уже не боюсь", когда отец доставал толстый шнур. когда кожа в шоковой агонии краснела и немела от удара, в голове проматывалось отцовское: "я люблю тебя".
пленку зажевало. чанбин вытащил кассету.

но на самом деле мало кто понимает, что в себе несёт насилие. это боль, унижение и подчинение, это предательство и недоверие. но насколько нужно быть наивным, чтобы думать, что взращенному в насилии оно будет чуждо?
чанбин заметил в себе эту резкую перемену в очередной "эпизод". все было как обычно: толкнули, удар по голове, схватили за руки — наверное, в синяках все будут, - бросили на пол.

боль - что-то чуждое, ведь все это - отработанный сценарий. это повторяется в сотый раз, и чанбин лишь ждёт, пока это все закончится, но вдруг его решают пнуть ногой. ещё раз и ещё, это приносит заметный дискомфорт, и в чанбине нарастает новое чувство, которому он пока не находит названия. он сворачивается в клубок, закрывая голову и поджимая колени, и тогда отец решает буквально наступить на него.

воздух насильно выбивается из лёгких, а ребра, кажется, трещат как кастаньеты. новые ощущения чанбину не нравятся: ни в физическом, ни в моральном плане. от неожиданного пренебрежения сценарным планом с глаз брызгают слезы.
новое чувство достигает своего пика.

отец уходит, оставив чанбина на полу. тот же лежит и прислушивается к своему дыханию. обида и беспомощность никогда не остаются таковыми навсегда. они всегда перерастают в нечто более страшное: неистовую жажду мести. и это было плохой новостью, ведь боли чанбин уже не боялся.

изменения были кардинальными и стремительными. теперь чанбин чувствовал себя псом на привязи, и одна лишь мысль об отце заставляла его грудь вздыматься чаще, а костяшки белеть от напряжения в стиснутом кулаке. все, что останавливало его до этого, вдруг рвалось в клочья, не сдерживая поток ненависти и жажды крови. ни мысли о том, «как надо», ни стереотипы о правильном, ни убеждения в нормальности происходящего, ни страх какой-либо боли.

разум чанбина на секунду закричал от ужаса, когда осознал, что при виде надвигающегося отца в голове транслируется лишь одно слово: "давай".
давай же, давай. напади на меня.

давай.
давай.
давай.
давай.

и отец нападает.
чанбин впервые ударяет в ответ.

после этой ссоры чанбин был счастлив, как никогда. удивительно, как много удовольствия может принести обычная драка. конечно, обстоятельства были несколько специфичными, но в душе чанбина теплилась мысль о том, что он, наконец-то, дал сдачи. ссадины на лице щипали как крапивный куст, но чанбин улыбался, разглядывая красные костяшки. он никогда не думал, что это может быть так приятно. и каждый раз после он ловил себя на мысли, что иногда он сам хочет, чтобы отец дал повод, ведь насилие превратилось в кисло-сладкую конфетку. и его всегда мало.

/..

— конфетку, правда, — голос джисона оказался глотком воздуха после длительного погружения под воду. выныривание на этот раз произошло без особых проблем: ясность сознания вернулась чанбину чрезвычайно быстро, а не как это обычно бывает после очередного просмотра. на щеке успела застыть одна слезная дорожка. скупо, но ожидаемо.

что было несколько неожиданно, так это то, что в руках у чанбина был лук. тяжелый, размером практически в самого чанбина. самый настоящий лук и одинокая стрела.

— думаю, ты, все же, по праву желал мщения. — джисон отдаляется куда-то вперед, стуча каблуками туфлей по лакированной поверхности. уж слишком это напоминало чана в его пугающе пафосной манере двигаться, говорить и существовать в целом.

что было в конец неожиданно, так это ощущение тепла сзади. тепло на пояснице, на сгибах локтей и, наконец, непривычно теплое дыхание куда-то в затылок. это был хенджин.

— не волнуйся, я здесь, — заботливо он шепчет на ухо, мягко поднимая руки чанбина. что происходит?

— и я, наконец, даю тебе возможность отомстить. разве ты не этого хотел? — слова, произносимые джисоном, звучат голосом фокусника.

чанбин думает, что все это — совсем не то, чего он хотел.

рука хенджина натягивает тетиву словно за чанбина.
джисон отбивает ровные четыре четверти, разгоняя кровь прямо в виски.
чанбину тяжело дышать от неожиданно взлетевшей температуры. может, сейчас он, наконец, умрет?

софиты, как по команде, включаются на полную мощность именно тогда, когда чанбин думает, что сейчас он вырубится. ослепляя и дезориентируя, софиты вносят какую-то ясность — чанбин сейчас на сцене.
а на другом конце сцены находился…
его отец.

да ладно.
его отец, связанный по ногам и рукам, покорно стоял у стены с чертовым яблоком на голове.
да, блять, ладно.

— целься в яблочко! — джисон кричит низким голосом фокусника.
— давай, все будет хорошо, — тихо шепчет хенджин.
— целься, сука, в яблочко! — джисон поворачивается к публике и разводит руки в стороны, как это делал чан совсем недавно, находясь на этой же сцене.

у чанбина от неожиданно яркого света заслезились глаза. в какой-то момент он осознал, что все происходящее — слишком неправильно. голос джисона и фокусника смешался в одно, руки хенджина смешались в единое с его руками, а размытая фигура в другом конце с каждой секундой все меньше напоминала отца. все перемешано, все слишком громко, все слишком…

«ЦЕЛЬСЯ В ЯБЛОЧКО», — на ухо кричит бан чан, словно материализовавшись прямо рядом с чанбином.

наконец, он сдается — тетива отправляет стрелу в полет.
публика хлопает.
чанбин понимает, что он стрелял с закрытыми глазами. как бы ему хотелось, чтобы они таковыми и остались.

на том конце сцены медленно оседал минхо.

«ОН ПОПАЛ ПРЯМО В ЦЕЛЬ!», — чан развернулся к софитам, радостно крича во все горло.

из выбитого стрелой глазного яблока минхо еле заметно покатилась красная струйка крови. второй глаз бесцельно пялился куда-то в потолок, застыв так навсегда.

«КРОЛИК ДОБЕГАЛСЯ», — заключает дьявольский фокусник.

занавес.