Орфей сидел у ворот, бессильно поникнув. Совершенно разбитый, как расколоченная нечаянно амфора: поток праведной ярости в одночасье перекрыли, вынуждая довольствоваться пустой оболочкой.

Он потерял способность делать и думать, однако одна мысль всё же настойчиво вертелась в сознании:  

 «Что теперь?»

Он никогда не умел сдаваться. Что изменилось?

Из прострации выдернули шаги. Повернув словно одеревеневшую шею, поэт узрел Персефону – тоже опечаленную. Удивительно, но богиня абсолютно по-простому уселась рядом и ему даже стало чуть легче – оттого, что кто-то разделяет его горе. 

– Знаешь, Орфей, она очень долго ждала тебя, – Наконец произнесла царица. Юноша вздрогнул. – Вернее, пройти-то могло несколько дней, однако здесь чувствуется иначе. Не держи на неё обиды. 

Тот поспешно мотнул головой: 

– Я дурак, но не такой, ваша милость. Хотя я не знаю, как дальше быть. Я не вернусь назад и не отступлюсь. Но я пел о том, что всегда есть путь на свет, я пел о любви, и где она? Аид не слушает нас: ни тебя, ни меня. Я встречал… молву о твоем заточении. Остается лишь заставить его послушать. 

– Не смей, – Тон женщины задребезжал. – Ты полубог, но и этого недостаточно. Продолжай петь. Продолжай верить. Не всегда работает только сила. 

И Орфей доверился ей. Гермес, которого он видел спешащим на аудиенцию, может лопнуть вместе со своей дипломатией, красноречивым языком и соболезнованиями – у него своя дорога. Он сделал шаг в темноту, перебирая струны лиры и вплетая в мелодию голос. Он пел песни, звучавшие наверху, чтобы их услышала каждая тень, каждый демон, чтобы их услышала Эвридика, где бы они ни была. 

Он вкладывал в ноты всё, что у него от себя осталось. 

Песни разносились по миру усопших, куда бы музыкант ни направился, затрагивая суть душ, пробуждая ото сна, вызывая слезы и улыбки. Тени двигались за ним, порождая хаос, собирались снова и снова, несмотря на попытки Танатоса их разогнать. 

Орфей совершил по территориям Аида круг, с каждым куплетом становясь увереннее. Ему становилось спокойнее от самого факта деятельности, а встречающий его на пороге бог, полыхающий негодованием, был лучшей наградой. 

Царь не мог ему ничего противопоставить – не в этот раз. Убить? Живой не подчиняется подземным законам. Отобрать у него лиру? У Орфея есть голос. Запереть здесь? Аполлон хватится драгоценного сына и пожалуется Олимпу. Выставить нахала? Упрямец окажется здесь вновь. 

– Забирай свою нимфу и убирайся! – Прорычал Аид, а затем развернулся, взмахнув полами длинного одеяния. 

Персефона, пристроившаяся за сухими клумбами и деревьями, приблизилась к певцу, сияя и почти хохоча. 

– Ты победил, герой, – Подытожила она, кивая слугам, дескать, отыщите девушку. – Её память вернется наверху – благодаря тебе и вашей любви. Не оглядывайся ни назад, ни на неё, пока лучи солнца вас не коснутся, как бы ни был велик соблазн. Прощай, Орфей. 

– А как же ты? 

– Прощай.

Он ждал и боролся – подождет еще. Полубог крутил наставления Персефоны так и эдак, продолжая играть. Харон правил лодкой. Лица перевозчик не показывал, но отчего-то думалось, что он тоже мягко улыбается. 

Не оглядываться.

Не оглядываться. Однако… за плечом было тихо, как если бы там никто не стоял. 

Неужели царица всё же его обманула и решила хитростью спровадить, даже и из добрых побуждений?

Что, если после этого он не сможет вернуться?