Енэ смотрит на отполированный до зеркального блеска пол и старается вспомнить как дышать. Слишком много людей, слишком много света и шума — хотя только что все было хорошо...

Проходит мгновение — или вечность — и его отпускает.

Никто, кажется, не замечает, что что-то не так. Неудивительно: благотворительный —  или какой он там, Енэ не вникал — вечер вошел в ту стадию, когда большинству гостей уже слишком хорошо и не до разглядывания других.

На Енэ никто не смотрит — никто, кроме Ясуо.

Ясуо вообще почти не сводит с него глаз, и взгляд его, полный вины и боли, жжет каленым железом. Лучше бы не смотрел так — и не винил себя. Но в Ясуо слишком хорошо сочетаются совестливость и бесстыдство, усталость от мира и вера в других людей, — ему бы сидеть дома, писать музыку и появляться на публике с новыми проектами, чтобы тут же исчезнуть. Вся эта публичность и следующие за ней грязь и интриги — не для него.

Ясуо здесь не место — не среди всех этих людей, которым от него вечно что-то нужно. И не важно, что они в нем видят: талант, список хитов или кошелек. Они не видят самого Ясуо — впрочем, настоящего Ясуо практически никому не позволено видеть.

И Енэ здесь не место тоже. Уже давно.

Кончилось время, когда он, молодой и перспективный, на любой такой вечеринке был желанным гостем: от того Енэ, в чьих руках скрипка играла так, что сердце поет и плачет, не осталось ничего, кроме истрепанной оболочки.

Тот Енэ умер шесть лет назад.

Нынешний Енэ — всего лишь “плюс один” в приглашении Ясуо.

Енэ смотрит на свое отражение на отполированном полу — смазанная тень с белоснежным пятном глухой маски — и вдруг резко вскидывает голову. Он видит женщину — трех женщин? нет, все-таки одну, — она подходит к Ясуо и говорит что-то, смеется, и смех ее звучит скрипом ногтей по стеклу, насквозь фальшивой нотой.

Но лучше смотреть на нее, чем на собственное отражение.

Ясуо галантен — Ясуо действительно вырос. Он научился защищать себя и от чужой ненависти, и от чужой лести — и научился этому, когда (потому что) Енэ не было рядом. Он тактичен, но непреклонен — и женщина отходит, поджав недовольно губы.

Ясуо подмигивает — и посылает воздушный поцелуй ей вслед.

Это полный провал. Стыдобище.

Это Енэ должен был следить за всем, отваживать лишних людей, смотреть, чтобы никто не докучал Ясуо и не пытался навязать ненужную дружбу или ненужный контракт… Ясуо справляется сам — и не забывает следить за Енэ, пока тот пытается вспомнить, что такое дыхание.

Видимо, они все же поторопились с выходом в свет — и хорошо, что для всего остального мира Енэ, талантливый скрипач и композитор, все еще безнадежно мертв.

Хорошо, что никто не узнает его даже без маски — сейчас, со всеми его шрамами и перебитыми руками, он больше похож на наемника, чем на музыканта.

Ясуо щедро разбрасывается ничего не значащими фразами и взглядами, пока подходит к Енэ.

— Прости. Дурацкая была идея.

Он выглядит действительно виновато — пусть половины лица не видно, Енэ и без этого знает, как сильно у брата закушены губы. Да и смотрит он побитой собакой — точно так же, как смотрит в любое другое время, думая что Енэ не замечает.

Идея и правда глупая — но за последние три месяца не было ни одного срыва, ни на репетициях с K/DA, ни на полуслучайных встречах с фанатами, когда порой приходилось отбивать Ясуо от жаждущих оторвать от него хоть кусочек…

— Ты не виноват. И мне уже легче.

И это почти что правда. Красный туман перед глазами и едва слышные хруст костей и визг шин — не в счет. Эти галлюцинации слишком часты, чтобы не научиться их игнорировать.

Енэ нестерпимо хочется выпить, но нельзя: Ясуо больше никогда не сядет за руль, да и лекарства не стоит мешать с алкоголем. По крайней мере, когда они не дома.

— Мы можем уйти.

Енэ смотрит на часы — и усиленно не смотрит на непривычно голое запястье и сизую сетку шрамов, идущую от плеч и до кончиков пальцев. Всего два часа ночи. Отсутствие Ясуо заметят, как и то, что он ушел не с женщиной.

— Нет. Еще рано.

Брат хмыкает — и отходит. Недалеко, так, чтобы они оба были друг у друга в поле зрения, но этого все равно достаточно, чтобы к Ясуо снова слетелась всякая дрянь. Со стороны это наверняка выглядит как… Впрочем, Енэ уже все равно, как это выглядит.

Он отступает в тень, прислоняется затылком к до неприличия вычурной мраморной колонне и прикрывает глаза.

Телохранитель, менеджер и кто-там-он-еще-по-мнению-желтой-прессы из него сегодня откровенно хреновый.

Старший брат тоже не лучший — даже нормально порадоваться не может за очередной творческий успех Ясуо. Конечно, девочки из K/DA сделали многое, но и он не плевал в потолок при записи альбома.

Из Ясуо вышел прекрасный продюсер — куда лучше, чем Енэ мог бы представить…

Нужно подождать всего пару часов, и можно будет спокойно покинуть этот вечер — уже сейчас никому особо нет дела до благотворительности и остальной возвышенной и благовидной херни, ради которой все это якобы затевалось.

Ясуо не в центре внимания, но где-то близко к этому, — и только Енэ видит, как на самом деле брату неловко и непривычно. Его нелюдимость, эксцентричность и нежелание работать с кем угодно — не только и не столько часть образа. Но чем меньше людей об этом знает — тем лучше.

Все что угодно способно разрушить карьеру. Енэ, проведший в коме почти шесть лет, знает это как никто другой.

Мрамор приятно холоден — слуховые галлюцинации наконец отпускают Енэ, впервые за весь вечер. От скуки он вслушивается в игру приглашенных музыкантов — и хочет оглохнуть вовсе.

Лучше бы хруст костей, звон стекла и визг стертых покрышек.

Мероприятие слишком “элитное”, чтобы звучало что-то кроме старой доброй классики. Енэ сцепляет руки за спиной почти до боли, чтобы не начать перебирать пальцами, подстраиваясь под мелодию.

Скрипач играет терпимо — и это все, что Енэ о нем может сказать хорошего.

Он играет механически, заученно — так, будто бы это у него пальцы почти не гнутся, а кисти собраны по кусочкам. Почти не фальшивит — не сильнее, чем все остальные в оркестре… Но Енэ слишком привык требовать от себя — и от других — идеальной игры.

Именно поэтому после комы он бросил играть на скрипке — руки после аварии непригодны для тонкой работы, а время на восстановление упущено.

Безымянный скрипач начинает играть пиццикато — и эти секунды кажутся Енэ вечностью.

Никто не замечает слишком глухих нот, как не замечал не менее фальшивого вибрато минут так десять назад. А ведь здесь достаточно тех, кто связал с музыкой если не жизнь, то карьеру…

После комы слух не пострадал — кажется, даже стал острее — и от этой игры Енэ почти физически больно.

И от того, что он знает, умеет — и когда-то действительно мог бы — сыграть лучше.

Руки бы вырвать тому, кто решил, что так вообще допустимо играть где-то, кроме метро или торговых центров.

Енэ терпит почти полчаса, на большее его не хватает. Он выходит из тени, идет прямо к Ясуо — и ему плевать, что это слишком заметно, что это приковывает лишнее внимание.

К черту эту пытку — и всех этих людей тоже к черту.

Енэ касается плеча брата и не шепчет — шипит ему на ухо, что пора уходить отсюда.  

Тот ничего не спрашивает — лишь вежливо прощается с собеседниками, кивает стоящей неподалеку Эвелин — и идет вслед за Енэ.

Лишь на парковке, пока Енэ пытается вспомнить, где припарковал машину, спрашивает в чем дело.

— У этих людей нет ни вкуса, ни слуха, а делают вид, что в чем-то разбираются.

Ясуо хмыкает — и глаза его смеются.

— Ты тоже вслушался, Енэ?

— Просто скажи мне, что в начале вечера все было хоть немного лучше. Я не хочу окончательно разочароваться в этом мире.

— Ты учил меня тебе не врать.

Енэ молча открывает перед братом дверь — на случай, если где-то в кустах притаился отчаянный папарацци —  и так же молча садится на место водителя. Он тихо скучает по привычному байку, но у мероприятия не тот статус, чтобы являться на него на подержанном мотоцикле.

Ясуо стягивает с лица маску и чуть сползает с сиденья. Они оба слишком устали, но расслабляться пока что рано.

Енэ снимать свою не торопится — не хочет случайно увидеть свое отражение в зеркале заднего вида.

— Ясуо.

— М?

— Что ты сделал со своей скрипкой?

— Спрятал подальше, пока ты и ее не сжег. А что?

— Как приедем домой — достань. Я хочу… — Он неосознанно перебирает пальцами, едва слышно стучит по рулю, но почти сразу же прекращает. — Ты знаешь.

Енэ не смотрит на брата — не отрывается от дороги, но он готов поклясться, что Ясуо сейчас равно доволен и обеспокоен. В последний раз, когда Енэ пытался играть на скрипке — сломал смычок об колено, а после сжег вместе со скрипкой и нотами.

Енэ не готов пробовать снова играть — и никогда не будет готов.

Но злость — злость ли? — слишком хороший мотиватор.

Он должен сыграть снова.