У Ясуо болит голова. Ясуо ненавидит весь мир — хотя бы за то, что в нем кто-то придумал утро.

Енэ знает это так же точно, как ноты: наутро после всевозможных вечеринок Ясуо не человек, пока не засунет голову в холодную воду — и пока не выпьет пол-литра кофе.

Енэ, в общем-то, тоже не слишком похож на человека, если не умоется, не выпьет кофе — и не заест всей той дрянью, которую ему нужно принять, чтобы мозг не выкидывал фокусов… Больше фокусов, чем допустимо.

Слуховые галюцинации перетерпеть еще можно, но мигрень, проседающее периодически зрение, тремор и остальную гадость — нет. Смутные, смазанные тени, тянущие к нему руки, воющие на незнакомых языках, скалящиеся из зеркал и не только, он видеть не хочет тем более… Но они не спрашивают, а Енэ не знает стоп-слова.

Шесть лет в коме сделали свое дело: крыша у Енэ не просто подтекает — вырвана почти с корнем и полощется на ветру.

Зарезать кого-нибудь — или себя — в припадке или еще как-то навредить, ему не хочется совершенно. Не нужно доставлять Ясуо еще больше проблем, чем доставил за все те годы, что лежал, неспособный ни жить, ни умереть.

Енэ — балласт, мертвый груз, который Ясуо тащил на себе вместо того, чтобы учиться и наслаждаться молодостью. О том, что сам Енэ положил свою юность на воспитание брата, он старается не вспоминать — незачем. Это была его обязанность как старшего, как взрослого, как опекуна — Ясуо же не должен ему совершенно.

Пусть и считает иначе.

Енэ все равно знает, что прав — и тени, и мертвецы из зеркал, убеждают его в правоте. Но их он тоже старается не слушать.

Поэтому Енэ каждое утро завтракает кофе с таблетками, держит голову под ледяной водой и не-смотрит в свое отражение. Старается не доставлять проблем — и все равно доставляет.

Закончить бы все это, шагнуть в пустоту, пустить кровь горлом, перепилить вены и сухожилия на запястьях — сыграть на них, точно на струнах скрипки… но тогда все жертвы Ясуо, все шесть лет его мучительной борьбы против судьбы и смерти, станут напрасными.

Смерть манит Енэ, но его жизнь ему больше не принадлежит. Ему нечем отплатить за все годы комы. Он только и может, что увеличивать долг — брать с каждым днем все больше, и больше, и больше…

Ясуо ворчит, но старается подниматься с ним вместе. И засыпать тоже — порой сдвинув раскладушки вплотную, чтобы согревать вечно ледяные руки, отгонять кошмары и мешать… натворить всяких глупостей.

Но об этом Ясуо не говорит ему — и никогда не скажет, до самой смерти… Может, и после — если загробный мир существует.

Ясуо слишком скучал по четкому распорядку дня, по совместным завтракам и "Ясуо, не говори с набитым ртом, убери за собой и вообще как давно ты стирал одежду"...

Жаль, что как прежде уже ничего не будет. Времени прошло слишком много, чтобы вернуться обратно, и слишком мало, чтобы построить новое.

Сейчас Енэ не читает нотаций, просто вздыхает, устало закрывает глаза — и раз за разом думает, что пропустил слишком многое... Раз за разом думает, что лучше бы умер, чем стал обузой. Но сказать вслух не смеет — слова превратятся в ложь и в отравленные кинжалы. 

И Ясуо ответил бы, что это не так, стер бы, вымарал бы все страдания, всех демонов, шепчущих Енэ больные мысли — но нет таких слов, которых будет достаточно.

Ни в одном из языков, что знает Ясуо — и едва ли вообще в каком-то из языков всего мира — не найдется таких слов.

И поэтому они оба молчат.