Олег выходит из комнаты на пять минут, нет, даже меньше, и тут же влетает обратно после резкого звона. Сергей, до этого мирно восседающий за столом, уже горбится на корточках и тихо дребезжит, очевидно, осколками. Место преступления загораживает спиной, и Олег не задумываясь разворачивает его к себе за плечо, может быть чуть резче, чем стоило бы, судя по тому как Сергей, сливаясь по цвету со своим халатом, вздрагивает и роняет только что собранные куски керамики, не озаботившись ни совком, ни веником.

— Прости! Я не, — начинает он. Останавливается, набившее оскомину спокойствие как ветром сдувает. — Чашка разбилась, стояла на краю, я задел.

Олег вяло подмечает, что это самое длинное предложение за целую неделю. Потянет на рекорд.

— Случайно, — продолжает Сергей. — Не специально, так вышло.

Олег кивает, отпускает, идет за веником и сметает осколки, пока никто не порезался, но Сергей, конечно, уже и так успел. Пока Олег подметает, он сует руку под кран и на вопросительный взгляд безразлично дергает плечом.

— Сядь, не трогай ничего, — бросает Олег перед тем как выйти из комнаты и вернуться со знакомым набором: перекись, вата, бинт.

Сергей дожидается его за столом, протягивает пострадавшую руку с «просто царапина» и там действительно просто царапина, неглубокая, но через всю ладонь красной полосой поверх сетки бледных, уже заживших порезов. Олег держит его ладонь в своей слишком долго — кровь пачкает пальцы, капает на стол. Порез ерундовый, конечно, но крови много.
Картина, пусть и не маслом, навевает странные воспоминания. Это должно напоминать Венецию с разбитыми зеркалами, кровью на дорогом паркете и Сергеем посреди всего этого безобразия, но в голове всплывает запах дешевой хлорки, ледяной кафель, ржавая вода из крана, предусмотрительно утянутая из медпункта банка перекиси. Содранные в кровь ладони Разумовского. Тогда, прячась в туалете, он отчаянно шмыгал носом и кусал губы, пока Олег пытался смыть кровь и грязь, а сейчас даже не морщится.
Олег отмирает, выныривает из мерзких, липких воспоминаний и льет перекись.
Ему не нравится. Вообще ничего не нравится! Ни воспоминания эти, ни эмоции, ни взгляд Разумовского: удивленный, виноватый, тревожный, одновременно с этим какой-то непривычно печальный. Синий.

— Спасибо, — говорит он, когда Олег заканчивает наматывать бинт. — Я правда случайно.

Как показывает практика, посуду бить Сергей предпочитает показательно и при свидетелях, не просто так, и, тем более, не сейчас. Верить в то, что чашка пострадала действительно случайно, очень хочется — их будни только-только приближаются к отметке «нормально».

— Верю, — после долгой паузы все же кивает Олег, отходит к плите, ставит греться чайник.

Чайник закипает в тишине. Олег отвлекает себя парой тарелок в раковине, на Разумовского не смотрит принципиально, но все равно следит краем глаза. Сергей задумчиво ковыряет край повязки, а когда чайник закипает, смотрит из-под ресниц и буднично, невозмутимо спрашивает: «Нальешь мне? Обещаю больше посуду не бить».

Олег берет из шкафа новую кружку и этому тоже верит.