Наверное, таков закон мироздания, Божье провидение или чёрт ещё знает какое издевательство, раз жизнь суровей всего обращается с дурачками, которые воображают, будто одной силой воли могут удержаться на её виражах и скорректировать курс сокрушительного падения, когда всё летит в тартарары, перемалывая их до костного крошева.

Вот и жизнь Орихиме, её устои и привычный уклад день за днём расползались по кускам, что бы она ни делала: паразит-Гриммджо высасывал из Ичиго все соки. Тот превращался в ходячий труп: Ичиго похудел, стал чаще брать дополнительные смены и буквально поселился на работе — так старательно избегал Орихиме, хотя она из кожи вон лезла, чтобы угодить ему. Да, для неё Ичиго по-прежнему оставался самым лучшим, самым замечательным человеком, который, не щадя себя, спасал других, в том числе и её. Но наконец Орихиме начала понимать, как сильно просчиталась, когда заметила, что Куросаки буквально изнемогал от одного присутствия Джаггерджака.

Тот мог заявиться в любое время, вне зависимости от нахождения Орихиме в доме. Каждый подобный раз он силком тащил сопротивляющегося Ичиго в спальню на глазах девушки, и иногда их противостояние превращалось в настоящую драку. Ичиго, впрочем, никогда не выходил из неё победителем, и Орихиме оставалось лишь бежать из квартиры, умудряясь при этом покрепче зажимать ладонями уши.

Гриммджо призраком следовал за ними, его разлагающее влияние виделось в засосах, багровых синяках и кровавых ссадинах, которые покрывали тело Ичиго демоническим узором. Любой бы заметил, насколько он обнаглел.

Джаггерджак своей безудержной похотью и ненасытным голодом проломил пропасть между Ичиго и Орихиме. Они так толком и не поговорили.

***

Она возвращается из недавно открывшейся модной кондитерской в их квартале, куда завела привычку наведываться каждую неделю и покупать себе новые сладости, чтобы урвать хоть кроху радости, и слышит, как Ичиго возится в ванной. Судя по отсутствию чужих вещей, в квартире он уже один, поэтому Орихиме без страха нарваться на их личного дьявола прокрадывается на кухню, чтобы положить в холодильник коробочку с пирожными. Сняв платок, она идет проведать Ичиго.

Тот в холодном свете энергосберегающей лампы, скрючившись, сидит на стиральной машине и скользкими пальцами пытается прилепить на руку широкий пластырь.

Орихиме охает, подбегает к нему и осторожно перехватывает за запястье, чтобы посмотреть: на внутренней стороне руки, прямо на сгибе локтя, где кожа тоньше и нежнее, кровавыми полумесяцами проступают укусы от зубов.

— Куросаки-кун! — в ужасе восклицает Орихиме и ловит взгляд его ничего не выражающих глаз. Ичиго бледен, но на скулах ещё держится лихорадочный румянец, а губы дрожат.

— Не пугайся, всё нормально, — шелестит он, другой рукой осмелившись притронутся к её плечу в ободряющем жесте. Измятый пластырь шмякается на пол.

— Не нормально! У тебя кровь!

И правда, свежая рана всё ещё влажно блестит, а, чуть потревоженная, снова кровит — вдоль по руке Ичиго медленно стекает красная струйка, неровным ручейком повторяя очертания вены.

Орихиме, дрожа от злости, тем не менее с нездоровым вниманием смотрит на это мучительное зрелище, не в силах оторвать взгляд от укуса. Глубокий, с воспаленной по краям ранок припухшей кожей, он проступает на руке адским клеймом, и почему-то легко представить, как ухмыляющаяся морда Гриммджо погружает в разорванную плоть ядовитые клыки.

Эта картина встаёт перед внутренним взором, отравляет рассудок, и Орихиме уже не контролирует себя — нагибается и слизывает алую дорожку, прежде чем первая набухшая капля падает на пол.

— Орихиме, что ты делаешь? — дёргается Ичиго и пытается высвободить руку, но та не позволяет:

— Тише, Куросаки-кун, — не узнаёт Орихиме свой ровный голос. Ладонью она успокаивающе поглаживает его бедро. — Я помогу.

Она понятия не имеет, что творит. Сложно отдавать отчёт в происходящем, когда пряный вкус крови оседает на корне языка, вынуждает сухо сглатывать и подниматься выше.

Орихиме пропускает момент, когда два рваных полумесяца оказываются непосредственно под её губами — они горят огненной печатью, и оттого желание повторить за дьяволом, раскрыть пошире рот и укусить самой кажется почти естественным, таким манящим…

Ичиго вскрикивает от боли. Он напрягается всем телом, шипит проклятия и ёрзает, не зная, как освободиться, пока она проглатывает новую порцию крови. И лишь его надсадный стон приводит Орихиме в чувство. Она разжимает зубы, выпускает смоченную слюной тёплую плоть и радуется, что упавшие волосы закрывают лицо: непросто вернуть ему привычное беззаботное выражение.

Пока она рассыпается в извинениях и наконец по-человечески обращается с раной, приклеивая свежий пластырь, потрясённый Ичиго пялится на её растянутый в виноватой улыбке рот. Чуть позже, умываясь, Орихиме в зеркале замечает, что губы у неё все покрыты запёкшейся кровью.

***

«Так больше не может продолжаться», — думает Орихиме, когда перед дверью в квартиру ей приходит СМС от Ичиго с обрывками сухих бесчувственных фраз: «Ещё одна смена. Ночевать не приду». Она же читает: ещё один вечер в одиночестве. Зато, стоит ей в его редкий выходной уйти днём, как Куросаки уже не тяготиться ничьей компанией.

Но разве она не сама проложила дорогу чудовищу, решив сдаться и лишь держать смехотворную оборону? Так какой смысл теперь сокрушаться, посыпая голову пеплом?

Орихиме шмыгает носом и заходит в квартиру, пристраивая на тумбочке небольшой пластиковый пакет с логотипом популярного бельевого бренда: на прогулке Рангику приспичило потащить её в торговый центр обшаривать стеллажи с одеждой и не нужным Орихиме барахлом.

— Как это ненужным? — возмущалась Мацумото, прикладывая к её груди то одну, то другую вешалку с очередной кофточкой или блузкой. — Лучшее средство от хандры — шопинг! А то ты такая кислая в последние дни.

Орихиме не нашла, чем оправдаться, и Рангику додумала сама:

— Это всё твой ненаглядный Куросаки — даже не замечает, какая красота дожидается его дома. Знаешь, вашим отношениям не помешает добавить огоньку, — Мацумото заговорщически подмигнула.

Орихиме нахмурилась:

— Огоньку?

— Ну да. Погляди на себя — что это за бабушкина юбка? Девушки твоего возраста обычно не носят длину ниже колена, а у тебя же такие красивые ноги! Но хотя я знаю, перед чем сухарь Куросаки точно не устоит…

Следующие пару минут Рангику о чём-то щебетала с консультантом, пока та наконец не принесла из дальнего угла магазина новую вещь — чёрное платье-комбинацию из шёлка.

— Посмотри, какая красота! — трясла Рангику перед растерянной Орихиме мягко переливающейся тканью. — Пойдём примерим, я уверена, твоя грудь в нём будет смотреться божественно…

Забившись в тесную примерочную, она таки вынудила Орихиме надеть этот разврат: тонкие лямки и глубокое декольте открывали взгляду всё, что только можно, а на подоле помимо остального ещё и был разрез до середины бедра.

— Я не буду это носить! — возмущалась Орихиме, но Рангику настаивала:

— Будешь! Пойдёшь в этом домой — Куросаки обалдеет. Консультант! Мы покупаем! И забежим ещё кое-куда — для такого платья нужен соответствующий бюстгальтер…

Эх, знала бы она, что никакое декольте не возбудит Ичиго, думала Орихиме, кутаясь в свой простой тонкий кардиган, и, только чтобы не обижать неожиданно воодушевившуюся подругу, покорно приняла от другого улыбающегося продавца ещё один пакет — с дорогущим кружевным бра.

Чёрт бы побрал эту Мацумото. Если на Ичиго платье бы не оказало особого эффекта, то у проходивших мимо мужиков оно произвело фурор — столько липких взглядов собрала Орихиме, пока добиралась до дома.

«Что уж — купила и купила. Надо постирать», — с этими мыслями она идёт в комнату, не обращая внимания, что свет отчего-то включен.

— Специально вырядилась, как шлюха, или наконец вспомнила, что у тебя есть сиськи? — раздаётся из угла знакомый скрипучий голос, и Орихиме в ужасе роняет пакет с бельём, застигнутая врасплох. — Зря стараешься, принцесска, у него на тебя не стои́т.

Она оборачивается.

Гриммджо Джаггерджак сидит в углу в кресле, сложив ноги на журнальный столик, и дымит сигаретой. Орихиме уже успела возненавидеть эту вонь, но, даже если бы она попросила прекратить, Гриммджо бы лишь шутливо отмахнулся — ему всё как с гуся вода.

Вечерние тени искривляют его и без того резкие черты лица, отчего кажется, что глаза синими углями горят в двух провалах черепа, а неизменная ухмылка протягивается до острых скул.

Орихиме хочется содрать эту смеющуюся маску — хоть голыми ногтями, — и ярость придаёт ей сил выпалить:

— Куросаки-кун любит меня.

Гриммджо запрокидывает голову и хохочет так громко и долго, что Орихиме пугается, не случился ли у него припадок. Но, отсмеявшись, он возвращает уродливую гримасу и лишь ехидно фыркает:

— Не-а, ошибаешься, принцесска, он любит мой член в заднице.

Горькое осознание его правоты сдавливает ей горло, и Орихиме приходится отвернуться и отойти к кухне, чтобы не зареветь. Ей так это всё надоело, она так устала. После выбранного расклада в выигрыше остался один Джаггерджак — она же с Ичиго, их отношения гниют живьём. Но как бороться, если ранее она сама уверяла Куросаки, что «всё понимает», и дала им двоим зелёный свет?! Орихиме не знала, где искать выход. Ей начинало казаться, что его вовсе не существует.

Пока она, всхлипывая, прибирает платок и тонкий кардиган, под которым прятала плечи и грудь, Гриммджо успевает докурить и подкрасться к ней со спины.

— И где он шляется? — спрашивает тот.

Орихиме вздрагивает второй раз за вечер, словно испуганная приближением хищника оленуха, но не оборачивается.

— Взял дополнительную смену.

— Ну ёбаный в рот! — рычит Гриммджо и со всей дури пинает ножку столика. Слышится шелест упавших с него кулинарных журналов, которых накопилась приличная стопка. — Эта рыжая шваль динамит меня уже неделю!

Орихиме хмурится и осторожно оглядывается. Джаггерджак выглядит до чёртиков раздражённым, что разнится с его обычным поведением хозяина жизни, плевавшего на всех и вся. А значит, на работе Ичиго прятался не только от неё, но и от любовника.

«Что же, он совсем не отдыхает?» — только и думает она, в красках представляя, как Куросаки спит где-нибудь на холодном полу, голодный и уставший после смены в скорой. И уже плевать на растоптанную гордость, на страх и отвращение — беспокойство об Ичиго затмевает остальное.

Но только собравшись позвонить ему и попросить вернуться домой, Орихиме вспоминает, что в таком случае Гриммджо, всё ещё находящийся в квартире, окончательно добьет Ичиго. Она прячет телефон и раздумывает, как поступить.

«Нужно прогнать Джаггерджака».

Мысли толпятся в голове, словно настойчивые покупатели в очереди перед прилавком, и вместо посыла в известное место с её губ слетает вопрос:

— А как вы вошли?

Гриммджо закатывает глаза, мол, нашла, что спросить, но всё же снисходит до объяснений:

— Я давно сделал дубликат ключа.

И какой ещё ответ она ждала услышать?

Кажется, это их первый относительно нормальный разговор после той самой первой встречи, раз Гриммджо хватается за голову и неожиданного бросает:

— Я думал, вы с ним всё утрясли. Так какого хуя он не дома?!

Его необычное поведение настораживает Орихиме: Гриммджо мечется по комнате, словно наркоман в поисках дозы, переворачивает безделушки на полках, сминает в гармошку ковры и скидывает диванные подушки. А когда он внезапно замирает прямо перед ней, страх холодным языком облизывает позвонки: очередная злобная гримаса сходит с тёмного лица, и Гриммджо глядит на Орихиме пристально, не отрываясь, словно заметил нечто, что упускал ранее.

— И что Куросаки только в тебе нашёл? — задумчиво тянет он и делает шаг вперёд.

Орихиме отступает назад, боясь резким движением спровоцировать вспышку гнева. Очевидно, что раз Ичиго нет, то сорваться остаётся только на ней. А что она может противопоставить высоченному мускулистому парню?

Гриммджо приближается с медлительностью кошки, синие глаза мерцают, как болотные блуждающие огни, а Орихиме наконец упирается оголёнными лопатками в стену.

— С виду-то ты ничего. Жалко только, что дура. Но так ведь даже проще, верно? — кривит он шелушащиеся губы в подобии улыбки и тянет к ней руку. Орихиме же чудится, что сама смерть касается её своими кривыми пальцами, потому что тело словно парализует — она не может и дёрнуться, пока длинная жёсткая ладонь обхватывает основание шеи, растирает наждаком белую кожу над ключицами, а затем подцепляет бретельки платья и спускает их по плечам. Тонкий шелк, струясь, стекает по задеревеневшему телу, и сознание Орихиме словно ускользает вместе с ним.

Последняя мысль, ненадолго задержавшаяся в мозгу: Ичиго же любит чёрный цвет, возможно, платье ему и правда бы понравилось…