Нью-Йорк, Нью-Йорк, 7–11 октября 2024 года
Самое трудное — пережить ночь. Не в буквальном смысле пережить, не в физическом. Хотя отчасти и в нём тоже. Отчасти.
Утром он просыпался в полном онемении. Ни работы, ни одежды, ни завтрака — ничего не существовало в его жизни. И как будто никогда и не существовало. Вокруг него крутились только воспоминания, запахи из прошлого, ощущения прикосновений, которым уже никогда не бывать…
И которые когда-либо вообще были. Очнись уже, идиот несчастный, как будто бы вы прожили в браке двадцать лет и супруга внезапно переехала к своей бабушке.
Ага, у тебя есть другие предложения, как жить дальше с огромной дырой в грудной клетке вместо сердца?
Хочется чувствовать себя жертвой? Чтобы тебя приголубливали… эм-м-м… жалели и всякое такое дерьмо… и мозгом ведь понимаешь, что сам себе забиваешь голову ненужной трухой — посмотрите, какой бедняга! Влюбился в свою собственную сестру — ну с кем не бывает — а она возьми да и выйди замуж! Вот ведь… какой же бессердечной нужно быть!.. Чувак, да она не достойна тебя, ты себя в зеркало видел?.. — а вот в моё время девушки…
Ну признайся, ты ведь это хочешь сейчас слышать в свой адрес? Чтобы все стояли за тебя горой, продыху не было от друзей и близких, тянущих тебе корзины с фруктами и открытки «Скорее поправляйся!»… Так ведь?
И хоть бы кто из них притащил крысиного яду — честнее было бы.
Или бутылку бурбона...
Может, хватит уже? Вот где твой ум прохлаждается, когда нужно отделять зёрна от плевел? Ты реально думал, что твои чувства что-то значат, что они чего-то стоят? Серьёзно? Она твоя сестра — ты же не думал, что у тебя получится?
Заткнись.
Было утро понедельника, Дипперу нужно было собираться на работу — выбил-таки себе место полуштатного журналиста. Задания те же, оклад на пару сотен баксов выше, но хотя бы не приходилось торчать в этой, с позволения сказать, квартире целыми днями напролет.
Но он лежал в кровати своей сестры, вдыхал ещё не до конца выветрившийся аромат её волос, оставшийся в подушке. Жалкое зрелище.
Хотя не более жалкое, чем вид его кухни в этот момент. Вчера, как и последние два месяца, выпивки было чересчур много, а мусор он выносил крайне неохотно: бутылки, коробочки из-под китайской еды из забегаловки неподалеку, пачки из-под сигарет — прекрасный натюрморт безысходной холостяцкой жизни до гроба.
Нужно было всё-таки как-то подниматься с постели и функционировать, какую бы боль это не доставляло.
Завтрак, приготовленный спустя рукава, кофе, черный, как нью-йоркское небо по вечерам. Небо штата имеется в виду. В самом городе жизнь кипела круглосуточно и огни освещения загаживали всё пространство, в котором ночные мечтатели пытались разглядеть пути света давно погибших гигантов, расположенных на расстоянии тысячи человеческих жизней от нашего грешного астероида.
А вот в Нью-Сити наверняка вид был потрясающий. Можно было бы сидеть ночами напролёт на заднем дворе, вдыхать густой ночной воздух, пересчитывать звезды над собой…
Сжимать руку своей любимой… Любоваться её профилем, смотреть, как легкий ветерок развевает её каштановые кудри…
Диппер запнулся о батальон пустых бутылок, стоявших рядом с кухонным столом, уронил несколько из них — и они обиженно громко зазвенели, рассыпаясь по полу, вызывая у Дипа приступ легкой мигрени.
Так вот твой план — пить, пока от печени комок соплей не останется?
И что?
А, понял: не твои проблемы, да? Это проблемы Диппера лет через десять.
Нужно было срочно что-то менять. Продолжаться это не могло. Никак. Менять работу, начать заниматься спортом, найти женщину — и всё наладится.
Да, супер план! А главное, детали проработаны настолько хорошо, что хоть сейчас в НАСА и устраиваться к ним в программу освоения Марса — с твоим подходом полетим туда лет на двадцать раньше.
Ладно, просто натянуть ботинки и выйти из дома навстречу новому осеннему дню, который ничем не будет отличаться от вчерашнего выходного.
И всё же, насчет деталей: все эти дела, обозначенные в приступе «нужно что-то менять», — это очень дельные мысли. Только вот если их просто постулировать как нечто глобальное и абстрактное, то ни к чему вообще они не приведут. Дипперу, как мастеру детализированных планов и списков в тридцать пять тысяч шагов к достижению успеха, например, в сближении с Венди давным-давно, было это очевидно.
То, из-за чего его частенько подкалывала Мейбл, на самом деле было очень рациональной вещью: организованность, чёткое понимание начала, конца действия и каждого отдельного шага. Плюс осознание своих действий на каждом конкретном шаге и альтернативные сценарии и точки выхода.
Единственный минус — если привить такую способность к систематизации среднестатистическому человеку, то, пережив возможную стадию отторжения, человек этот потихоньку, но начнёт внедрять её в свою жизнь и находить баланс. Но Диппер не был среднестатистическим человеком.
Он был Диппером. А это значило, что о балансе можно было даже не заикаться.
Хорошо ли, плохо ли — но Диппер и Мейбл в очень многих вещах дополняли друг друга. Как уже было упомянуто, один из них не был целым без второго. И тот самый баланс в кипучую деятельность мозга Диппера привносила его сестра с её упором на чувства, на эмоции и с её особенным углом взгляда на мир.
И сейчас, оставшись наедине с собой, Диппер начал рассыпаться на части. Мозг обратился в бешеный локомотив, который гнал на предельной скорости и был готов сойти с рельс в любую секунду, нервы обострились, а эмоции и ощущения, наоборот, оказались притуплены.
Он пытался, честно пытался существовать в одиночку, сам пытался найти для себя другой угол взгляда, извращался как мог с переключением на эмоции, да все без толку. Любая попытка сводилась к его возвращению к отправной точке. Все теории друг другу противоречили и рассыпались в прах.
Единственное, что помогало отпустить, — это алкоголь.
Только изрядно приложившись к бутылке, Диппер мог как-то по-иному взглянуть на то, что с ним происходило. Выпив около половины бутылки бурбона, он начинал ощущать.
Он ощущал чистую боль, боль от ухода из его жизни самого близкого и любимого человека, его второй половины. Девушки, которая смогла влюбить его в себя до «бабочек в желудке», до мурашек, когда она смеялась, до полного онемения, когда она плакала. Мэйбл Пайнс, лучшая девушка в его жизни, которую ему было никогда не заполучить, но ради которой он был готов прыгнуть с обрыва на здоровенного робота и отметелить его голыми руками; ради которой он был готов терпеть свою боль, только бы защитить её и всегда быть рядом. Он никогда не любил никого так, как любит её. И никогда никого не полюбит так.
Он ощущал гнев. Что этот самодовольный урод знал про Мэйбл? Прожил ли он с ней столько, сколько прожил я? Что он мог ей дать? Насколько помнится, это не он вытаскивал Мэйбл из тюрьмы Билла, не с ним она плечом к плечу пробиралась сквозь толпу спецназа, чтобы очистить доброе имя Стэна. Чёрт, да я даже посмотрел бы, как он справился бы с гномами. Обделался бы со страху в первое же мгновение и убежал бы поджав хвост. А готов он закрыть её своим телом в случае опасности? А? Что он вообще возомнил о себе, этот манерный пидорас с Уолл-стрит? Кто он такой, чтобы разделять нас?!
Он ощущал страх, граничащий с паранойей. Мэйбл осталась одна. Где ты будешь, когда ей нужна будет помощь, м? Ты видел, двенадцать лет назад ты видел, каков бывает мир. Думаешь, что-то изменилось? Или ты думал, что Билл не вернется? А? А если и так — кто тебе сказал, что он единственный?
Во вторник вечером этот страх застил ему глаза. А что случилось? Чего у тебя так дрожит рука с зажигалкой?
Заткнись...
Среду он провел дома, выпросив себе больничный. Выглядел он и правда не самым лучшим образом, но причина была не в этом. Диппер попросту боялся выходить из дома. Весь день он перемещался только в пределах квартиры, преимущественно между спальней его сестры и кухней. Он то кидался к своему дневнику, который подарила Мэйбл, то к компьютеру, набирая запрос за запросом, ни один из которых не давал желаемого результата. Очередная бутылка была открыта чуть позже обеда, потому как невозможно было пережить этот день на трезвую голову.
В четверг, рано утром, он обнаружил себя заснувшим прямо там, где он упал прошлой ночью — за диваном в гостиной. Лицо болело, колени в ссадинах — видимо, стоило ожидать, что и пара предметов мебели окажутся в столь же плачевном состоянии. На диване валялся раскрытый дневник, первые десять или пятнадцать страниц которого он за вчера успел осквернить гипотезами, фактами, предположениями — всем, что приходило в голову, чтобы заставить мозги работать. Некоторые из записей уже начинали попахивать сумасшествием. Нужно было продолжать работать, искать, сопоставлять, анализировать, но мозг заполнился чернотой, мерзкими образами, насмешливыми мордами и нескончаемым женским плачем.
А ещё в нём крутились слова, неосторожно брошенные Заком в предыдущее субботнее утро.
Весь пятничный вечер Мэйбл бомбардировала телефон брата предложениями приехать к Тёрнерам на ужин. Она скучала по Дипперу и наверняка осознавала, что в нынешних обстоятельствах тихий ужин в конце рабочей недели только и возможен взамен долгих ночей с марафонами фильмов по кабельному и пиццей. Люди ведь так поступают, когда становятся взрослыми, да?
Но если Мэйбл и грызла немного тоска от того, что этот заменитель её близости с братом во многом проигрывает и его нужно было принять, то она ни в какое сравнение не шла с той болью, которую бы ощутил Диппер, едва он оказался бы в доме Зака. А это значит, что он либо уехал бы максимум через час после появления у них на пороге, либо напился бы до свинского состояния. Лучше было совсем не ехать, дабы превентировать печальные последствия.
Это не отменяло того, что отказывать по телефону сестре было в равной степени болезненно. Слышать голос, как он меняется, становится печальным от того, что он снова «занят», «работает», «статья горит, так что нужно будет посидеть ночью». Или слушать уговоры наигранно плачущим голосом, что несомненно вызвало бы у него улыбку, отчего стало бы ещё больнее ей отказывать. Оценив все возможные варианты, Диппер решил действовать радикально.
Он отключил телефон. И долго потом всматривался в черный экран, как бы впитывая эту темноту в себя, сидя на скамейке у Бруклинского моста с бутылкой виски в бумажном пакете.
Тьма и пустота. Что это такое, по сути своей? Отсутствие света, добра, чего бы то ни было вообще. Эмоций, чувств, ответственности. Почему бы мне её не приручить? Если бы только можно было пропитаться этой пустотой настолько, чтобы выбросить этот поганый аппарат связи в воду и ничего при этом не почувствовать. Или сейчас же вернуться домой, собрать вещи и взять билет на ближайший самолет до Орегона. Обрубить все связи с Мэйбл, вычеркнуть себя из её жизни и не чувствовать ни своей боли, ни её. Может быть, так будет лучше?
Это явно было бы проще.
Но экран всё неизменно отражал вечернее небо с отблесками заката, как будто противясь давать Дипперу все эти оправдания и возможности. Так что оставалось только забытье алкогольное.
Вкус бурбона уже прочно утвердился на первом месте в рейтинге любимых вкусов Диппера. В сочетании с табачным дымом. В большом количестве, тем не менее, эти два компонента открывали мгновенный портал в следующий день.
А в следующем дне поджидали размышления о том, что он натворил, как обидел сестру и что нужно всё-таки не быть законченным козлом. Телефон был включен, номер Мэйбл набран, и, наконец, пальцу над кнопкой «Вызов» был отдан приказ более не колебаться.
Гудок. Ещё один. И ещё.
На четвёртом гудке Дипперу уже стало казаться, что для утра субботы одиннадцать часов — это всё же немного рановато, как вдруг телефон всё-таки коротко завибрировал, а вместо гудков раздался шорох на том конце провода
— Мэйбс, привет, — неуверенно начал он, стараясь скрыть скрипучесть похмельного голоса. — Слушай, я хотел извиниться за вчерашнее. В редакции задержался допоздна, пришлось домой пешком идти, а телефон разрядился, и, в общем… я должен был тебе сразу написать или позвонить, да только отключился сразу, как пришёл домой… в общем… да…
Он издал неуклюжий смешок. На другом конце провода кто-то шумно втянул ноздрями воздух.
Врём, значит?
Заткнись.
— Короче, я виноват, прости меня… Мэйбс?
— Ох, дружище, извини, не хотел прерывать твой монолог, — раздался в трубке мужской голос.
В груди у Диппера похолодело. Только нарваться на Зака сейчас и не хватало.
— Эмм, привет… Зак, — медленно проговорил он, — а ты не мог бы передать трубку Мэйбл?
— Хотел бы, старик, — Диппер сжал руку в кулак так, что костяшки побелели, — да не могу. Миссис Тёрнер ещё досматривает свой последний сон
Сучий потрох. Как будто бы издевается: смотри, мол, я её выиграл, она моя и больше ничья. Миссис Тёрнер. Блядь, повернулся же язык у него.
Не так уж он и заблуждается, верно?
Я сказал — заткнись!
Нужно было как-то осторожно съехать с темы. Если Мэйбл узнает, как он относится к её мужу и решит связать этот факт с его отказом от приезда на ужин, будет очень плохо — оправдания придумать будет очень сложно.
— Ладно, кхм… — прочистил горло Диппер, — ты… не мог бы… попросить её перезвонить мне, как она… проснётся?
— Не вопрос, конечно. Могу и сам передать…
— Нет-нет, лучше я сам всё объясню… спасибо.
Диппер уже был готов повесить трубку…
— А как у тебя жизнь-то, Мэйсон?
Да ёб твою... Зачем по имени?
— Слышал, ты теперь вроде как штатный сотрудник.
— Не совсем, я над этим работаю. Ещё раз спасибо и извини, что так рано…
— А как с окладом? Не обижают хоть?
Ах ты ублюдок настырный.
Скажи ему.
— Нормально, спасибо…
— А то смотри — у нас на бирже место консультанта недавно освободилось. Платят неплохо.
— Не хочу всю жизнь втюхивать людям то, во что не верю, спасибо.
Чёрт, наверное, так грубо отвечать не стоило.
Он сам это начал.
Заткнись!
Но Зак на это только расхохотался.
— Ну что ж сразу «во что не верю»? К тому же, это ты сейчас так говоришь. Поверь мне, когда благодаря работе у тебя появляются всякие взрослые игрушки — машина там, свой дом — тут же такие мальчишеские мысли улетучиваются.
Да, да, поучи меня ещё, как жить, самое время.
Скажи ему.
— В общем, ты подумай, Мэйсон, подумай. Я члену семьи всегда готов помочь.
— Да, да, я понял. Эм… — ну давай, хоть что-нибудь вежливое из себя выдави. — Хорошего дня, Зак.
— Отказываешься, значит? Ну как знаешь. Хороший ты парень. Правда, иногда совсем как дурачок себя ведешь, Сосенка.
По всему телу Диппера как будто прошёл электрический разряд. Все мышцы напряглись, казалось, что даже сердце остановилось на мгновение. При условии его сутулости казалось, что центр тяжести его тела сместился немного выше грудной клетки.
— Как ты меня назвал? — практически бездыханно спросил Диппер.
— А что, в школе так дразнили? Извини, если задел, я…
— Как. Ты. Меня. Назвал? — повысив тон, повторил Диппер.
— Да ладно тебе, мужик, ну пошутил я, извини. Правда не хотел…
Не может...
А почему нет?
Нет. Нет-нет-нет, это невозможно.
Ну, не знаю, насколько ты ему доверяешь, но ты же поверил, что она спит, верно?
Мэйбл.
— Где она? — коротко спросил Диппер.
— Кто? Мэйбл? Она спит, я же тебе сказал.
— Дай ей трубку.
— Слушай, она правда ещё не готова с кем-либо разговаривать, ты же её знаешь. Правда, прости, я тебя обидеть не хотел, я…
— Заткнись-ка нахуй, Зак! — рявкнул Диппер. На секунду он даже опешил от того, какой неконтролируемый ужас пронзил его. — Где моя сестра?!
— Эй! Ты за языком-то последи, парень!
— Где моя сестра?!
— Иди-ка ты лесом, псих!
— Где Мейбл?! — уже сорвался на крик Диппер. Он тяжело дышал, кровь прилила к голове, он чувствовал, как горят кончики его ушей, а лицу сделалось страшно жарко.
— Адрес знаешь! Приезжай да пообщаемся, истерик недоделанный!!!
Мозг Диппера уже разогнался до предела. Паровой котел готов был вот-вот взорваться. Кровь стучала в ушах, по жилам, казалось, тёк чистый адреналин, во рту ощущался резкий привкус металла…
А какова на вкус сера?
Диппер уже не слушал крики Зака на том конце провода. Его парализовал безотчетный страх. Он не мог ничего сказать. Не мог пошевелиться, не мог ни о чем другом думать. Перед глазами всё было красным, языки разноцветного пламени танцевали у его ног. Повсюду за ним наблюдали глаза с тонким суженным зрачком, как у кошки. Он не видел их, но он чувствовал. Он чувствовал, как их взгляд режет его тонкой опасной бритвой, холодные пальцы проникают в мозг, в глазницы, обвивая его глазные яблоки.
И ещё был крик, женский голос — он звал его по имени. Он был родным, но кричал, чтобы лезвие проникало все глубже, глубже! Рассекая его надвое, потом на четыре!
Глубже!
ГЛУБЖЕ!
— ДИППЕР!!!
В секунду он вернулся в комнату Мэйбл в Бруклине, её оклик вырвал его из страшного видения. Он стоял на коленях, вцепившись одной рукой в покрывало кровати, другой сжимая телефон у левого уха. Он тяжело дышал сквозь стиснутые зубы.
Что из того, что только что произошло, было реальным?
Только одно — её голос. Обеспокоенный голос Мейбл, всё ещё звавший его, голос, в котором чувствовались подступающие слезы. Ей было страшно, они с Заком разбудили её своей перепалкой и, наверняка, неслабо напугали. Теперь ещё и звук его тяжелого дыхания, искаженный микрофоном и динамиком телефонов.
Соберись, Пайнс, соберись! Стряхнуть кошмар, вернуться в адекватное состояние. Сказать ей, что с ним всё в порядке, успокоить.
А ты уверен, что ты в порядке?
Да, да, чёрт возьми! Полный порядок! Все хорошо!
А как же Б...
Он мёртв! Сгинул! Мэйбл в безопасности, она невредима. Она не в ловушке, её не утащили в другое измерение — она недалеко, она практически рядом.
Дышать. Надо дышать. Вот так… вдох и выдох.
— Господи, Диппер, ответь мне! — он уже практически видел первую слезинку, катившуюся по её нежной румяной щеке. — Диппер, прошу тебя!
— Мэйбс, я… — да, голос его, это точно он говорит, — я хотел тебе сказать… мой телефон, он… разрядился и…
— Бро, о чем ты?
— Вчера я… работал допоздна и… не смог прийти к вам на ужин… вот…
— Пожалуйста, скажи, что ты в порядке… Прошу тебя…
— В полном, Мэйбс, я… я в порядке.
— Правда?
Он нервно сглотнул, слушая её неровное дыхание.
Снова врём? Превосх...
— Да, Мэйбл, всё хорошо… всё хорошо… — соврал он, изобразив самый спокойный голос, который только мог. — Я… извини, что разбудил.
И он дал отбой.
Просто великолепно, мальчик.
Я сказал, заткнись нахуй. Мне нужно выпить...
***
В пятницу Диппер наконец нашёл в себе силы дойти до работы. Одетый в темную толстовку с многочисленными пятнами от всеобразной еды и такие же темные нестиранные джинсы, он целый день существовал на правах призрака: практически незримый для окружающих его коллег, он сидел за своим крохотным столом в общем офисе, окружённый кипами бумаг и прочей канцелярской утварью. Ноутбук он, естественно, забыл дома, бумажник тоже. Почему-то при себе он имел только самый ненужный предмет — водительские права, которые вместе с мобильником, по экрану которого уже пошла трещина, лежали перед ним на столе.
Время было к обеду, хотя еда была далеко даже не в первой десятке вещей, занимавших его голову. Честно сказать, Диппер и не помнил, когда в последний раз он вообще брал в рот что-то помимо спиртного или сигарет. Сегодня утром? Или это было вчерашнее утро? И можно ли тост с джемом и арахисовой пастой вообще назвать полноценным приёмом пищи?
Всё отошло на второй план. На основном экране крутились киноленты, пропитанные тревогой; зрители поминутно коллективно предлагали главному герою на белом полотне свернуть направо, налево или продолжать идти прямо. И каждый раз картина менялась на другую.
Впервые страх и боль начали смешиваться воедино. Не хватало только последнего компонента.
— Пайнс, — окликнул Диппера знакомый голос. Хоть кто-то его заметил.
К его столу, неспешно просматривая кучу распечатанных бумаг, приближался Пол Хемпстед — редактор отдела очерков, в котором работал Диппер.
— Очень хорошо, что ты наконец-то появился. Простуда замучила? — Пол оторвался от бумаг и поднял глаза, чтобы рассмотреть подчиненного.
— Боже мой, — охнул он, — у тебя откуда такие ссадины на лице?
— Упал, — не соврал Диппер монотонным голосом, не переводя взгляд на редактора.
— Угу, упал, — как бы поняв намек отреагировал Хемпстед. — Ладно, спрашивать не буду. Для тебя есть задание. Ты на обед идешь? За едой изложу.
— Нет, не иду, — не выражая никаких эмоций, отозвался Диппер.
Пол недоуменно уставился на него, соображая, стоит ли спрашивать о причинах и далее. Диппер же оставался недвижим, уставившись в пустоту перед собой.
— Ладно, ты прав. Лучше прям здесь, — редактор извлек из кучи бумаг одну и положил её на стол перед Диппером. — Письмо от матери, сына которой притесняют в школе из-за внешности. Парень к какой-то молодёжной культуре относится, вот ему и проходу не дают. Тут все в двух словах описано, но мать просила о том, чтобы мы привлекли внимание. Поедешь к ним, поговоришь, запишешь историю, а в понедельник мы к ним фотографа еще и зашлем. Ко вторнику буду ждать готовый материал. Это недалеко — в Хантингтоне, часа за три-четыре уложишься сегодня.
— Хорошо, — последовал бесцветный ответ.
Хемпстед ожидал чего-то более развернутого.
— Хо-ро-шо… — медленно, по слогам, повторил он, — туда на автобусе можно добраться, но на машине удобнее. Ты ведь за рулем?
Он коротко махнул рукой в сторону водительского удостоверения.
— Нет, не за рулем.
— А, ну… наверно это и правильно. В таком-то большом городе. Воспользуйся каршерингом. И можешь приступать уже сейчас. Зато целый вечер свободен будет.
— Я оставил бумажник дома.
Пол начал окончательно расстраиваться.
— Беда, — протянул он. — Вот что, зайди в бухгалтерию, попроси аванс. Скажи, что по моему поручению. Сколько нужно будет. А вообще, знаешь…
Он выудил из кармана брюк бумажник, отсчитал три банкноты и положил их перед Диппером.
— Вот, возьми лучше у меня. С зарплаты вернешь. Ты только домой загляни сначала — переоденься, поешь, вздремни часок, если нужно.
Диппер коротко глянул на деньги перед ним и кивнул.
— Спасибо, мистер Хемпстед, — и добавил после пары секунд молчания:
— Я могу идти?
— Ну разумеется, Пайнс, разумеется. И не забудь: материал нужен ко вторнику.
Не дожидаясь ответа, Пол устремился дальше по проходу.
Диппер ещё раз взглянул на три стодолларовые банкноты, сгрёб со стола всё необходимое, встал и направился к выходу.
У самой двери в кармане у него завибрировал телефон. Даже не смотря на экран, Диппер уже представил личико той, которая обеспокоенно накручивала локон на палец, ожидая ответа.
В этот раз повторять своих ошибок он не стал. Прочистив горло, он вынул мобильник и нажал на зеленую кнопку.
***
Он стоял голый и мокрый после душа перед зеркалом, внимательно разглядывая свое лицо. Щеки начинали впадать, на правой скуле отчетливо был виден синяк в том месте, где он повстречался с твердым деревянным полом. Волосы он давно запустил, на подбородке и по щекам неровными разрозненными островками проступала неопрятного вида щетина. Плечи ещё больше сгорбились.
Диппер уже привык за последние два месяца к тому, что ничего хорошего в зеркале он не увидит, но всякий раз ему было важно изучить свой вид основательно. Он всякий раз надеялся, что зрелище своего разложения побудит наконец-то мозг забить тревогу и родить хотя бы начальный план по восстановлению былого более здорового состояния.
Надо ли говорить, что этого не происходило…
Он всё ещё чувствовал насыщение от яичницы с беконом, которую он съел сразу по возвращении из редакции. Даже шесть часов сна, в которые Диппер провалился, едва коснувшись головой подушки, не истощили его ресурсов, хоть и немного очистили духовно.
Задание Пола он и так уже провалил, потому как в девять часов вечера было бессмысленно куда-либо ехать, а это значило, что либо он найдет дело, чтобы занять свой мозг, либо снова погрузится в пучину тревоги и алой пелены.
Проветрить голову? Можно.
Но снова бродить призраком по набережной не слишком улыбалось. Нужно было найти какое-то направление. Сходить в кино, доехать до Центрального Парка — что угодно.
Перед глазами возникло видение, которое не отпускало уже два месяца: она с ним, рука об руку, они медленно плывут по прогулочным дорожкам парка. Он сжимает её руку, нежную и теплую, на мгновение её отпускает, чтобы приобнять за плечи, она улыбается, кладёт голову ему на плечо, шаги становятся всё медленнее, расслабленнее.
Диппер запрокинул голову, проглатывая содержимое стакана залпом. По телу начало разноситься ложное тепло, с закрытыми глазами можно было принять его за нежный ласкающий воздух, застрявший между деревьев, за прикосновение её рук, таких тонких и нежных на фоне её свитера. Фантом был почти реальным, как же не хотелось его отпускать…
Не осознавая, что он делает, Диппер налил ещё один стакан.
Это безумие. Безумие, слышишь? Ты не сможешь вернуть её, не сможешь ей ничего объяснить. Ничего не не сможешь ей дать, кроме своего тепла.
Но разве этого недостаточно? Разве может кто-то другой дать ей это тепло?
Нет. НЕТ!
На это никто не способен! Никто, кроме меня, её не защитит!
Стакан залпом.
Только я один знаю её! Только я видел, что может сделать с ней мир, полный жестокости, обмана, несправедливости!
Ещё стакан.
Я боролся с демоном за неё! И я победил! Я спас мою Мейбл! Мою милую нежную Мейбл!
Ещё.
А что, если он всё же жив?
Невозможно, он сгинул.
И всё же?
Залпом из бутылки.
Что такое? Тебе страшно? Ну так правильно: один раз прыгнул с обрыва — и теперь все? Можно прохлаждаться?
Заткнись.
Он помнил, где припарковал машину. И помнил, где лежат от неё ключи. А еще он помнил, что лежало в комоде, накрытое кухонными полотенцами.
Нет, это ты заткнись! Заткнись и слушай! Ты её бросил — бросил прямо в лапы этого клоуна, дал ему карт бланш на что угодно. А ты его хоть изучил? Ты его знаешь, а?
Заткнись.
Он пытался идти ровно. Безуспешно: кастет в правом кармане — подарок от дяди Стэна — и бутылка виски в левой руке никак не помогали сохранять равновесие. Он залез на водительское сидение. Если бы только двигатель завести...
Браво, просто великолепно. Тебя обвели вокруг пальца! Это просто уморительно!
Заткнись.
Он повернул ключ зажигания, но двигатель издал только протяжный стон.
Нашего великого Диппера, грозу монстров и мастера раскрытия тайн...
Ещё попытка. И ещё...Ну же!
...провел какой-то убогий равносторонний одноглаз…
ЗАТКНИСЬ!!!
СОСЕНКА!!!
Мотор взревел, пробуждаясь к жизни. Диппер выжал педаль газа, направляя автомобиль к северо-западу от города, в сторону небольшого городка Нью-Сити.