Будто дикая псица ты будешь ему верна, рядом с ним не страшны тебе больше мороз и ночь. Беспородной дворняге и кличка-то не нужна, лишь бы больше не гнали камнями с порога прочь, лишь бы изредка гладили мягкой ладонью шерсть, да вздремнуть у калитки давали в тени рябин. У него и порог, и калитка в рябинах есть, но когда он с тобой, что-то жжётся огнём в груди, вырывается сдавленно-тихий собачий вой или вовсе у ног его хочется заскулить. Ты не можешь уйти: он стал личной твоей тюрьмой, где не держит никто на короткой стальной цепи.

И ты будешь служить ему искренне, до конца; не за кров и заботу — вот просто так повелось с дня, в который к тебе потянулась его рука, но не чтобы ударить — чтоб бросить, голодной, кость. Ты не знала, что будешь так сильно его любить, его редкая ласка едва ли теплей, чем лёд. Но однажды, в особо морозные злые дни, он без слов сядет рядом, закурит и всё поймёт.