Уходя — гаси свет.

Всё по цветам и оборванным краям; сверкают ветхие стикеры с отметками прошлого, сверкают над ритуальным костром во славу праведного огня. Горючего в зажигалке ровно до последней строчки — Юнги без жалости подносит красные к языку пламени. — Пепел к пеплу… — В колдуна играешься? Юнги смотрит исподлобья — растянутый свитер противного цвета любимых роз Сокджина нарочито медленно сползает с его острых ключиц, оголяя фиолетовые ночные кошмары на коже. Сокджин сладко улыбается, подпирая дверной косяк. На пороге — чемоданная преграда. Юнги самозабвенно сжигает разноцветные листки бумаги, некоторые разрывая в клочья. На одном задерживается, слова по старым ранам сквозь себя пропускает. Слишком личное там, интимное. К Сокджину. Трясущимися пальцами Юнги сворачивает злосчастный стикер, опускает взгляд. — С сигарет перешёл на самокрутки? Вопросы без ответов; Сокджин цокает, пиная чемодан ногой. — Куда-то уезжаешь? — Ты. Пепельница забита до надколотого ободка. Угольки сгоревшего «ничего» рассыпаны по столу, отпечатаны на пальцах, осели слоем пыли в лёгких. Улыбка сползла с красивого лица Сокджина. — Не понял. Ему бы ближе подойти, разорвать крепкие цепи, давно сковавшие их «всё в порядке». Но Юнги смотрит куда-то сквозь него, вглядывается в трещины между стенами, ищет покой, которого с Сокджином нет. — Брось, хён. Тебя уже давно здесь нет. — Но… — И нас тоже нет. Юнги отталкивает взглядом — Сокджин замирает с открытым настежь сердцем, замок к которому сожжён дотла. Минута осознания на уровне молчаливых вопросов, да только ответы перепутаны на стеклянном дне. Сокджин кусает губы, чувствуя как дрожат руки. Он оглядывается назад — в «их» прошлое — ищет тот самый камень преткновения, вновь сдирает ноги в кровь. Поздно, теперь уже поздно. Юнги закуривает у окна — ярко, слишком ярко. Белый бьёт по глазам чужим отражением. Запоздавшее нечто висит молчаливым крестом-нимбом над Сокджином. Глубокие раны излучением не затягиваются. Юнги курит и, не оборачиваясь, бросает: — Погаси свет, хён.