Чтобы оказаться здесь и сейчас, облаченный в кровавый жемчуг, сколько тебе потребовалось времени?

Эйль-ар опускает взгляд ничего не выражающих голубых глаз на кинжал, зажатый в чужих трясущихся руках, и позволяет ироничной скупой улыбке лечь на губы.

Это началось двадцать часов назад.

~***~

— Ждать ещё несколько дней моего Повелителя, и всё по вине золотого светоча, чтоб его черти драли. Они правда настолько самонадеянны? — Джек чуть поворачивает голову, практически соприкасаясь щекой с бархатной мордой аккурат острых хищный клыков, и тут же смеется на озлобленный фырк Кошмара.

Теневой прекрасный Первый, столь быстро к нему привязавшийся и оставленный по приказу Императора, переступает мощными ногами и все же всхрапывает, щуря опасные глаза, равно подмечая как к гавани приближается упомянутый до этого корабль. Кошмар разумен и прекрасно считывает настроение и глубинную тоску ледяного мальчика, и солидарен с ним о нетерпении к Свету.

Жемчужный поглаживает Кошмарика, пока в голове одна за одной выстраивается лесенка из новых шагов, а в запасе у него, на милость того же проклятого Рери, было лишь двадцать часов, начиная с этого раннего утра. И пока все в этих ненавистных Садах ставят на его погибель, а Луноликий уверен в своей непогрешимости, власти и новом коварном плане, Джек вынужден действовать первым. Жестоко, без раздумий, на опережение… и к счастью отплатить за все Лунной твари и заодно подорвать его душевное здоровье и веру в себя не будет вредным.

Когда же ты стал таким? — всплывает зашуганной крайней мыслью, но Джек не ведет и бровью, не екает ничего после того, что ему уже любезно предоставили Сады, Рое и в особенности тот самый Эйль-хас. Кровь Джейя на тех холеных белых руках, и Фрост сделает всё, чтобы Лу утопился в подобной скорби, боли и крови.

Не только за Джейми, а ещё и потому что надоело.

Внутренне желание собственничества скребет сильнее, разрывая последние кусочки доброты, справедливости и миролюбия, внутреннее «Моя Тьма» диктует ледяным законом, и остальные должны быть выжженных смертельным холодом. Потому что слишком много что мешает, потому что он устал ждать, недополучать, надеется и снова обрывать крик, боясь, что из-за покушений не сможет вновь увидеть своего Тёмного Императора.

Гроза на горизонте бликует опасными молниями, озаряя чёрное море, и Джек солидарен с этим внешним временным спокойствием. Он как это море — лишь на момент спокойное, но стоит грозам подойти ближе, так черные волны поглотят любого в своих пучинах.

О том, что он несет смерть, Фрост уже знает, принял, осознал и расписался.

Что-то все же в тебе сломалась, когда чужая невинная кровь текла по твоим рукам и лицу.

Жемчужный прерывает то что навязано ошметками совести, и следит за приближением каравана. Скоро те, кто прибыл на корабле, будут допущены во дворец, и Лунная паскудина обрадовавшись приезду своего давнего знакомого купца, будет вне себя от надменности и уверенности в победе.

Артефакты, что заряжены магией и силой из разных мест, редкие яства, напитки, диковинные драгоценности по древности сравнимы с самим зарождением жизни, холодное оружие, зачарованное на проклятия, и естественно различные новые яды привезенные с другой земли. Теперь Луноликому это всё внезапно понадобилось, чтобы проверить и убедится в достоверности и эффекте последних. Пока Индрит так честно поддерживает баланс, обременённый статутом вне территорий Империи.

И все, кто остался в Садах, и Рое на стороне Света, наверняка списывают его со счетов, считая, что запуганный сломанный мальчишка заперся в своих новых покоях и боится и носа сунуть, пока Император отсутствует.

Джек поворачивается вновь к Кошмарику и ласково целует черную морду рядом с носом, улыбается искренне всхрапнувшему довольному жеребцу и мягко отталкивает того от себя. Первый, чувствуя настрой парня, напоследок лишь коротко боднув в плечо, истлевает в тенях ночи, но наверняка далеко из полуночной черноты не исчезнет, находясь где-то рядом. Однако для остальных видеть такое проявление защиты и расположения Императора — ни к чему.

— Радость, — обернувшись к дверям, зовет Жемчужный, зная, что Эйль-ар находится аккурат за ними. Так и происходит, когда бывший англичанин бесшумно заходит сначала в покои, а после мягко выходит на не менее освященный балкон.

— Ты знаешь кому это понадобиться сегодня за ужином, — Джек протягивает подошедшему наложнику маленький зеленый мешочек, вскользь улыбаясь. — Половина в бокал, половину в ночной нектар, и не забудь, после трех утра ключ должен быть у тебя.

— Как скажите, господин. — Радостный вежливо склоняет голову и забирает кожаный морошек, пряча в складках полностью черного длинного халата. Они все так решили в эти и следующие сутки: облачится в черное, сплотившись в дань памяти невинно умерщвлённого служки. Траур, но пусть же ядовитые Сады голословят о подражании самому Жемчужному, обвиняя в подхалимстве.

Когда дверь, ведущая из покоев, хлопает и звенят кольца-ручки на той стороне, Белоснежный медленно оборачивается на опасную зарницу, что слепит на мгновение, и мстительно щурится, зная наверняка, что обратной дороги нет. Но раз нет у него, значит такой же дороги он более не предоставит ни Лунному, ни Рери, ни тем более их пешкам.

~***~

Qui seminat mala, metet mala.Выражение "Qui seminat mala, metet mala" - имеет латинские корни и переводится, как - "Кто сеет зло, тот зло и пожнет". Та самая фраза - "Что посеешь, то и пожнешь".

За дверьми резными, обвешанными внутри дополнительно плотной зеленой драпировкой, слышны далекие возгласы суетящихся сайи, спешно семенящих то туда, то обратно из коридора, и более гулкие, едва доносящиеся голоса и смех остальных наложников.

У паскудцев вновь развлечения и зрелища нынешней ночью, а ему и невдомек по какому поводу в Садах устраивается пышный пир, и отчего многие из Алмазного решили сегодня выползти из своих комнат, высокомерно доказывая остальным низшим, что ничуть не боятся новой расстановки сил.

Ему и не нужно знать, чтобы ненавидеть.

Забавно, не правда ли?.. Кровь, выливаемая из перерезанного горла и пустота в голубых глазах, дала покой и эйфорию лишь на пару минут, а после схлынула, оголив его скорбь с новой силой. Словно идешь по острым камням в момент отлива.

Длинноволосый красивый юноша не по этикету и не озаботившись о своем здоровье, неизвестно сколько часов сидит на полу своей комнаты, прислонившись о кровать спиной, и смотрит в пустоту перед входной дверью. В ртутном потускневшем взгляде нет ничего светлого или осознанного, хоть порой и ясность мысли промелькивает, как осознание яви, но также быстро исчезает, а он продолжает гипнотизировать дверь, словно вот-вот да кто-то в нее войдет.

Это лишь иллюзия надежды и ничего более.

Бедствие прикрывает глаза, позволяя самой ядовитой из своих ухмылок появится на осунувшимся сером лице. Так же как ему ненавистно, так и жадно свое жалкое существование, а может это прошлое стучит острым когтем из воспоминаний и заставляет порой вздрагивать.

Все эти несколько суток после убийства служки и своего ликования затянулись в нескончаемую каббалу сменяющихся на темное и светлое время суток, какие-то шепотки пришлых сайи, пока утром они приводили его в порядок, а на ночь укладывали спать, и те редки осознанные им сплетни слуг, что просачивались сквозь дымку серого отчаяния и безразличия.

Впрочем, он не вдавался, и даже новость о смерти Жемчужной твари была бы не с таким ликованием воспринята, как бы ему желалось. Равно как и смерть Лунной потаскухи.

Ухиш открывает глаза, минуту в сумраке своей комнаты смотрит вновь на дверь и встряхивает тяжело головой. Ему порой кажется, что дверь скрипит и в нее кто-то входит, но это лишь желание, а не реальность, и потому-то он более не верит ни себе, ни тому что видит. Он привык или привыкнет. Если это не сведет его с ума и не даст возможность окончательно превратится в кусок ненужного гниющего мяса. А какая была бы ирония ныне.

Засмеяться не позволяет совершено пересохшее горло, и Эйль-ар сипит надтреснуто, закашливаясь в конце. По ту сторону раздаются более различимые голоса и вот в комнату после короткого стука входят двое служек, впуская в сумрачную и пропитанную холодом комнату яркий и теплый свет масленок, что обильно освещают коридоры. Полоса света падает прямо ему на лицо, заставляя дернутся и отгородится выставленной рукой, без стеснений выплевывая пару крепких ругательств.

— Господин, — лепечет один из служек, быстро кланяясь и кивая другому, чтобы захлопнул дверь, они спешат закрыть все распахнутые окна и балконную резную дверь, с которой тянет сырым холодным сквозняком, — Буря скоро начнется, а вам нельзя сидеть на холодном полу, Господин…

— Оставь… — приказывает Ухиш, как только второй безымянник решает зажечь свечи и масленки на стенах: ему вовсе не хочется, чтобы было светло и уютно. К шайтану и еже с ним все эти удобства. — И балкон так же.

На пару мгновений слуги замирают, будто обдумывая приказ, но не смеют ослушаться и кланяются, подходя снова к нему.

— Позвольте хоть переодеть вас, и заплести прическу, и… ужин, Господин. Вам нужно поесть, даже если не выйдите сегодня, — просит один из Эй-йёру, совестливо желая хоть что-то сделать, чтобы привлечь внимание и вывести временно из апатии своего господина.

Но Бедствие Садов лишь хмыкает как-то совсем раздражённо и брезгливо, не скрывая своего отношения ко всему, что происходит вокруг него. И эти служки те еще лицемерные сукины дети, которые за спиной, у себя в коморках, перемывают кости и злословят, наслаждаясь его нынешней беспомощностью. Удавить бы их, да сил у него нет даже чтобы пошевелится, не то чтобы кому-то причинить желанный вред.

— Вон, — приказывает Ухиш, не взглянув на них, но сообразив последнее, добавляет пока испуганные служки не покинули полностью его комнату, — Вина принесите, пару кувшинов, и быстро!

Те же, поклонившись у самого выхода, шустро исчезают за дверью, впрочем, из-за их спешки или из-за сквозняка открытого балкона, дверь чуть приоткрывается и просвет впускает тонкую полосу света, которую Бушующий игнорирует, едва смещаясь левее, чтобы свет не бил в глаза, привыкшие за столько времени к темноте.

Поняли они его приказ или нет, станет понятно в течении десяти- пятнадцати минут, а пока юноша откидывает голову на кровать позади, сильно зажмуриваясь. Горло пережимает от такого положения головы, но ему безразличен нынешний собственный дискомфорт и едва давящий на кадык тонкий ошейник.

«Ни то собака на цепи, ни то человек.» — Вспоминаются слова Арлы, и пусть тогда эти отрезвляющие слова вывели его из себя, сейчас Бедствие понимающе усмехается, соглашаясь. Слишком поздно соглашаясь с каждым из доводов своего служки.

А будь его воля…

Но не в этой жизни, скорее всего. И паскудно от отчаяния и безнадёжия ситуации не становится на его удивление, все так же, как и было, просто более четко, без жалости к кому-либо.

Мысли разбегаются, ни одну четкую невозможно поймать за хвост, и так от одной к другой, пока на островке здравого затесалось змеиное — убить хоть кого-то из этих двух белобрысых потаскух, что посмели разрушить его жизнь.

Юноша беззвучно смеется, представляя желанное под закрытыми веками, и не осознает, как это будет ощущаться в моменте; будет ли ему легче или наоборот хуже, когда острое лезвие войдет под бледную кожу, или… это будет яд, а может петля на шее сопровождающаяся некрасивыми судорогами… или мешок на голову и за камнем вниз на дно морское?

Как много вариантов различений, которые, к сожалению, никому не доступны. Но будь у него чуть больше власти и сил, он бы обязательно это устроил. Даром, что сейчас некогда Бедствию Садов остается сидеть в своих хладных покоях, истекая презрением, ненавистью и желчью, забывая весь мир в этой агонии души, позволяя себе быть настолько жалким и беспомощным.

В переходе тьмы и света от открытых дверей, мелькнувшая тень служки, что принес вино, не вызывает ни интереса, ни страха, никакого иного внимания: темноволосый наложник продолжает утопать в своих черных иллюзиях, пока в серебряный бокал, тихо поставленный аккурат на пол рядом, льется багровое густое вино, с терпким ароматом трав.

Бушующий Эйль-ар подмечает наличия двух кувшинов аккурат рядом с ним и закрытую дверь только через несколько минут. Впрочем, темнота в которую погрузилась продуваемая холодным морским ветром комната и вино — всё, что сегодня ему нужны.

~***~

Жемчужный Эйль-ар.

Еще несколько недель назад будучи неизвестным йеру, а ныне…

Проницательный взгляд густо подведённых сурьмой глаз провожает холодную и гордую поступь этого белоснежного юноши, который заходит в Сады. Жемчужный Эйль-ар следует неуклонно своему плану, плавно продвигаясь вперед под начавшееся празднество, и ни единой эмоцией, не показывая, как волновался до: ни своего переживания, ни злости, ни, свойственно, ликования от будущего этой ночи.

Золото молчалив и прозорлив, он провожает, строго ступая за Жемчужным по правую сторону, внимательно цепляя всех, кто находится в Серебряном, и в особенности тех, кто видим в Алмазном. По случаю праздника перегородку меж нижним и верхним Садом убрали сайи, и труда следить за той стороной привилегированных у него ныне нет.

Перс опускает взгляд ровно в тот момент, когда Йам даже с такого расстояния словно почувствовав на себе едкий взор, решил проследить. Незаметная хитрая улыбка вскользь пробегает по пухлым губам, но своего будущего ликования Золото не показывает, оставаясь, как и прежде, надменным спутником своего Господина.

Сады в предвкушении, Сады злословят сладким ядом, перемывая косточки новому гостю, что пожаловал с караваном аккурат на аудиенцию к Луноликому Эйль-хас. Сады — те наложники, что пять-десять лет как ныне живут здесь — знают, что за певчая птичка, обряженная в струящиеся китайские шелка, решила навестить своего «дорогого» друга.

Манмарет — купец и торговец редкостями, что десять лет назад добился статуса о посещении Эрресаир без предварительного согласования, с вечным «золотым» пропуском в сами Сады, и ставший другом Луноликого. Торговец, что прославился своим вкусом и способностями ищейки доставать практические любые редкие диковинки на всех известных континентах и далеких заморских островках суши. Молодой мужчина двадцати девяти лет, своей ушлостью, хитростью и гибким умом освоил пять языков и способен договорится даже с самыми суровыми правителями, некогда сыскал славу и знание даже среди капризных наложников Его Императорского Величества.

Эти же наложники из Серебряного Сада расступаются и преклоняют смиренно, а то и уважительно, голову перед Жемчужным. Пока тот в своей более уверенной и закрепленной манере грациозно подходит к фиолетовой тахте, располагаясь на ней с присущем ледяным величием и одновременно безразличием ко всему. Золото же незаметно одними пальцами подает знаки Асу и Неру, дабы друзья грамотно расположились около, следя за всеми сегодня действующими или сами того не зная вовлеченными персонажами. Радостный отсутствует, так неосмотрительно подхватив жар и оставшись в своих покоях.

Персидский наложник понимающе скрывает азарт, блеснувший в глазах, и опускается возле Жемчужного. Он так для себя привычно располагается у ног Белоснежного, в своем любимом наглом порыве опуская руки на колени к Эйль-ар, облокачиваясь на него в привычном жесте, что это кажется даже забавным. Защита ли это своенравного Жемчужного или показатель для Садов? — он ныне перестал различать, отмечая только свое спокойствие и удобство.

Однако, вернемся к звездочке нынешнего пира. Мани — так его сокращенно и ласково именует только Лунный, который сейчас сидит рядом с купцом, о чем-то с наигранным восхищением рассказывая. Эйль-хас не забывает при каждом удобном случае, и на зло всем присутствующим, изящно вскидывать запястьями, дабы все наложники видели браслеты из переливающихся алмазов, что по несколько штук украшают тонкие руки.

Подарок Императора, а Садам смешно, но лицемерное поддакивания никто, особенно в Алмазном, не отменял, и на публику пока еще номинально фавориту можно говорить всё что угодно. А Лунный и рад появится в лучах своего же отполированного величия, представая эдакой дивой, украшенной с ног до головы алмазами и сапфирами, даже глаза, стервец, подвел темной азурьюВ давние времена лазурь именовали азурью, на старый лад. Поэтому кидать в ПБ ошибку, как пропущенную "л" нет необходимости). Всё, чтобы казаться, но не быть.

Представление с танцовщиками, сладкий заливистый смех, звуки флейт и барабанов, пиршество и провокационные вопросы-ответы — Сады, не получавшие давно такого разнузданного празднества, последний месяц скованные напряжением, дают себе волю веселиться и не думать, пока музыка и вино льется всласть, пропитывая как тело, так и дух.

Золото не применяет возможностью так же взять с подноса серебряный кубок до краев наполненный пряным вином, что услужливый эй-йёру приносит им, склоняясь в мягком поклоне. Перс быстро отпивает чуть со своего, дегустируя сладость на языке, но после одним плавным практически не для кого незаметным движением, вытягивает кубок из рук Жемчужного, меняя со своим, и после с новым азартом втягивается в празднество, игриво подмигивая знакомым Эйль-ар, что давними знакомыми из Алмазного кочуют в Серебряный.

Возможно отсутствие практически всех глав Кешили, а возможно и самого Императора так действует, а может быть очень приподнятое и лояльное отношение Луноликого, что в искреннем порыве рад старому другу, но обитатели Садов дают себе вольность расслабиться и просто повеселиться, рассаживаясь кто с кем по своим группкам, вдоволь смеясь, заигрывая в сплетни, рассказы и смешные истории. Райские птицы сменяют свой яд на празднество, пьянея от вседозволенности и временного мира вокруг. И пусть это всего один вечер, но даже он показывает насколько все были напряжены до этого: практически месяц без передышки следя или невольно попадаясь меж молотом и наковальней двух самых опасных и сильных игроков. Сады дают себе отмашку, выпивая больше нужного, устраивая шумные споры и взрываясь искрами неподдельного заразительного смеха то тут, то там.

Главный же иноземный виновник улыбается не меньше, изредка забываясь что он на публике, и прикладывая руку то к плечу, то к запястью Луноликого. Перс склоняет голову, не обращая внимая, как несколько кудряшек падает на лицо и глаза, отчасти скрывая свой вздор от других. Ему удивительно в который раз за свои семь лет пребывания в Садах видеть, как Мани дотрагивается до неприкасаемого во всех планах Лунного, и как тот, в действительности ненавидевший посторонние касания разрешает это, не то хитро, не то наиграно дозволительно усмехаясь и живо отвечая на какие-то расспросы.

Действительно, Луноликий жив в этот момент, жадно узнавая подробности из внешнего мира у своего купца, ловя каждое его слово. Словно забываясь посреди кого находится, так недальновидно показывая тот самый крат неуничтоженных эмоций и Жемчужному. Тому самому Жемчужному мальчику, что медленно потягивает вино, явно не с целью напиться, а скорее смакуя сладкую пряность и настраиваясь на что-то большее.

Золоту вспоминается упрямые слова Белоснежного, без пяти минут, фаворита в покоях того, о том, как Жемчужный не будет ничего есть и пить на празднике, однако… персидский наложник смог убедить в обратном. Пусть еда не так принципиальна из-за сильного внутреннего волнения, но вот выпить хмельного напитка Господину стоило, хотя бы чтобы немного расслабиться и успокоиться. Так и вышло. Золото кидает взгляд чуть верх, положительно оценивая, как напряженные плечи Жемчужного расслаблено опустились, да и сама поза не слишком изменилась, но внутренняя нервозность пусть чутка, но отпустила того.

Пиршество длится, затягиваясь допоздна и явно разомлевшие, подобревшие и забывшие опасность наложники не разойдутся по своим спальням так быстро. Они всеми силами желают продлить спокойное время, забывая о мире, в котором живут, ступая по огню и иглам каждый день.

Луноликий же сам это поощряет, ставя своего гостя в фавор общему пиру, поднимая уже не первый тост, и продолжая радовать, как друга, так и свое окружение невиданно хорошим настроением. Ему и самому явно это нравится. А Сады ликуют, и тем ярче это замечается на фоне испортившейся в конец погоды, что бурей черноты накрывает дворец, заливая балюстрады и террасы мелкими каплями холодного дождя, распространяя соленый морской сквозняк от ветра по всем помещениям, не смотря на то, как сайи стараются закрыть все двери и окна. Буря грохочет раскатами над головой, но смех перебивает: Сады и их обитатели рады, а некоторые смельчаки в хмельном веселье и вовсе бунтуют, открывая створчатые двери на главную террасу, подплясывая босиком под дождем и не слушая просьбы сайи зайти обратно. Их взгляды пылают и души обманчиво свободны, потому и глаз бури захватывающий Паллати-Эсор не страшен им.

Веселье игристой послушной змеей ползет далее, оплетая каждого, коварно заставляя забыть приличия, время и количество выпитого. И так проходит не один и не два часа буйной веселой забывчивости. Но все имеет как начало, так и конец, и через несколько часов ленивых переговоров между своей компанией, Жемчужный показательно зевает, то и дело поглядывая на не менее захмелевший и сонный Алмазный Сад. Йем, будучи вовлечённый в главный разговор, с потерявшейся грацией утеснился в одно из кресел, забравшись с ногами и сонно поддакивает. Лунный с Мани о чем-то шепчутся, заметно сбавив тон своего разговора и видимо темы. Остальные же нагулявшиеся и напившиеся в Садах постепенно начинают разбредаться или затихают в своих кружках, о чем-то шушукаясь, а то вовсе предаваясь философии, уже не с такой охотой потягивая вино.

— Не желаете ли пойти отдыхать, Господин? — мягким, но таким чтобы услышали окружающие наложники, голосом спрашивает Золото, по кошачьи приподнимаясь с колен Жемчужного и с довольством потянувшись заглядывает снизу-вверх в голубые хитрые глаза.

— Пожалуй. Веселье конечно прекрасно, но, боюсь, я переоценил свои силы. — Жемчужный играет красиво, показывая грустную улыбку, тем самым и давая понять окружению, что было хорошей идеей выбраться из своих покоев, и одновременно, что он всё ещё не чувствует себя в своей тарелке после смерти служки. Тонкая грань нерешительности и печали, едва ли приправленной наигранным весельем, как и подобает на праздниках.

— Тогда, позвольте вас проводить? — перс идеально быстро и стойко распрямляется, вставая на ноги и отойдя на пару шагов показательно клянётся, пряча искру в глазах. Он замечает боковым зрением, как часть Серебряного и даже Алмазного истолковали его жест, но не это главное.

А Жемчужный Эйль-ар кивает, сам с хрупкой мягкостью вставая с тахты и поведя оголенным плечами кидает долгий взгляд на ту сторону, где Луноликий о чем-то рассказывает Мани, но при том смотрит в его сторону. Битва взглядов задерживается всего на считаные секунды, после чего, Жемчужный плохо скрыв недовольство и злобу, кивает своей свите, медленно уходя из Серебряного Сада, под склоненные головы всех остальных наложников. Он делает это показательно, равно тому, как и зашел сюда, так, чтобы каждый разглядел и убедился.

Золото в очередной раз убеждается в своей чуткой интуиции и правильности выбранной стороне. Он следует за Жемчужным, в последний раз окидывая Сады, и подмечая вовремя как Луноликий решается встать следом за поднявшимся купцом. Видимо отыграв на нервах одного конкретного Белоснежного, фаворит решил заканчивать затянувшийся яркий спектакль, да и время, как-никак, приближается к четырем утра, а это значит, что главная сцена спектакля только впереди...

~***~

План простой и одновременно детальный, а выстроить всё в нужном порядке, настолько, чтобы каждая марионетка отыграла свою роль, не подрезав собственные ниточки — дорогого стоит, однако пока всё идет точно, как распланировал Жемчужный. И на самом деле если сейчас, без году месяц этот парень творит такое в Садах, продумывая настолько точную стратегию и притворяя её в жизнь, то Золото тем паче не желает представлять, что будет далее, когда противостояние выйдет на новый уровень. С другой стороны, сила и намеренья Белоснежного — отомстить по справедливости, а и горечь от потери доброго Джейя играет в этом всём не последнюю роль.

Потайные ходы в Паллати-Эсор тем и хороши, что, войдя в один узкий проход, ты можешь после выйти совершенно в другом, пройдя половику дворца поперек или вдоль, попутно изменив свою внешность тем что скрыто в нишах таких проходов. Трюк скорее для шпионажа, но ныне хорош всем. И вот некогда печальный Эйль-ар, отсидевший веселье во всем черном, скрывается в направлении своих покоев, чтобы через семь минут выйти совершено в другой части дворца, будучи переодетый в китайские голубые шелка.

Все служки и сайи, вымотавшись за вечер и ночь, разбрелись на трехчасовой сон, пред грядущим днем, и невдомек никому из них, что один из наложников Серебряного Сада делает в крыле для Алмазных певчих. И отчего он бесшумной поступью босых ног подходит к нужной приоткрытой двери, без страха заходя внутрь. Злато по плану стоит лишь на пороге, посматривая за другим служкой, что охраняет на страже коридор, ведущий сюда, в покои печально известного Бедствия.

План прост. План отточен и ужасен в своем сплетении обыденных обстоятельств и легкой путаницы.

Перс подмечает мелькнувшую на губах Жемчужного предвкушающую улыбку, когда тот отворяет двери шире, явно привлекая внимание того, кто внутри: он стоит на границе света и тьмы, высвечивая свой контур в расшитых пышных шелках и капюшоне, чтобы хозяин покоев отлично все разглядел и запомнил в своем хмельном дурманном угаре.

Белоснежный не спеша проходит вглубь темной холодной комнаты, останавливаясь аккурат перед пьяным Бушующим, надменно осматривая скатившегося до такого состояния бывшего фаворита. Когда же тот его узнает, чуть ли не шугаясь и по первой не до конца осознавая явь перед ним или нет, Жемчужный только предвкушающее усмехается, скидывая капюшон, дабы наверняка свет освящающий его сзади более сильно выбелил волосы, давая тем самым ответ испуганному и явно такого не ожидавшему Бедствию.

— Ну вот ты и остался один, паскудинка, — растягивая в злобное шипение слова, произносит Джек, и сталь, сверкнув в отсвете масленок, лежит крепко в его руке, пока Ухиш дергается назад, впрочем, не имя нормальной возможности отскочить или подняться из-за количества выпитого вина.

А Жемчужному словно этого и надо, видя, как его враг в бессилии пытается осознать все, спасти себя или хотя бы закричать, но силы подводят, и специальный состав трав в вине делает свое дело, не позволяя из-за спазма мышц языка и гортани выдавить хоть один звук. Временный эффект, который развеется через считанные минуты, когда вино заменят на обыскное, однако действенное. Туманным сознанием Ухиш всё же что-то подобно осознает, чем приходит в больший ужас, во все глаза смотря на злющего Жемчужного мальчика пред собой. А тот присаживается на корточки ровно напротив, медленно, показательно сверкая серповидным коротким кинжалом прям у горла одного из самых ненавистных наложников.

— Ты ведь понимаешь, что я с тобой сделаю, пока ты находишься в собственному бреду, не смея даже возгласа подать? — зловещие слова спутывают коконом из страха и злобы Бущующего Эйль-ар, чтобы окончательно свести того с ума, домариновав в собственном соку из страха и ненависти до идеальной консистенции марионетки.

— Это будет забавная и очень долгая ночь перед кровавым рассветом, — слышит Золото свистящие ядовитые слова некогда обычного безымянного йёру, прибывшего во дворец месяц тому назад...Если честно, на момент написания этой главы, автор сам позабыл с расчётами времени, поэтому я обязательно исправлю этот момент, если неточно указала время пребывания Фроста в Садах, перечитаю все главы, подсчитаю и перепишу. Но вроде на вскидку месяц уже должен пройти)