После перерождения, если можно так назвать то, что с ним случилось, Цзян Чэн искренне верил, что ему не трудно играть роль вежливого человека. Он думал, что, отказываясь от проявления гнева и каких-либо настоящих эмоций, сможет сберечь больше энергии и сил. Потому что последнее, чего хотел Цзян Чэн, это вкладывать какие-либо усилия в свою вторую жизнь.

Благодаря своей игре, никто уже не считал его маленькой копией матери, человеком, который не откажется от проявления гнева и не побоится укусить побольнее. Теперь он был просто единственным законным наследником Цзян Фэнмяня, вторым лучшим учеником ордена Юньмэн Цзян и тенью Вэй Усяня.

Но только оказавшись в Облачных Глубинах, где он мог без лишних вопросов уединиться, Цзян Чэн начал понимать, как сильно он, оказывается, устал. Думая, что ему стало наплевать на мир, он врал самому себе. Мужчина скучал по силе, по невольному уважению ко всем совершенным поступкам, достойным и нет. Ему не хватало привычного кольца на пальце, ощущения легкого покалывания Цзыдяня.

После принятия вскрывшейся истины, Цзян Чэн все сильнее отдалялся от одноклассников. Он более не видел смысла в игре в дружбу, поскольку ему все еще было что терять. И если до этого он еще как-то пытался проводить время с Вэй Усянем и Не Хуайсаном, то теперь оставлял их вдвоем со спокойной душой.

Только у его шисюна были совсем иные мысли на этот счет. Парень не боялся все агрессивнее нападать на него с предложениями прогуляться до города, выпить вина, почитать похабные книги, поохотиться на кроликов. Цзян Чэн никогда не догадывался, что Вэй Усянь может быть настолько назойливым. На момент ему почудилось, что он мог посочувствовать молодому Ханьгуан-цзюню.

И в один замечательный день он не выдержал, дождавшись, пока Не Хуайсан не уйдет по своим делам, чтобы рявкнуть в привычной для себя манере:

— Какого черта тебе надо, Вэй Усянь?!

Мужчина не мог сказать, что его удивила горькость в голосе или пропитавший его яд. Цзян Чэн все еще не простил ему ни обман с золотым ядром, ни уход от него сначала к собакам Вэнь, а после к Ханьгуан-цзюну.

Зато от резкого тона замер Вэй Ин, посмотрев на Цзян Чэна удивленными серыми глазами. Парень даже отступился, не заметив этого, но быстро собрался, не желая упускать редкого шанса поговорить с честным и открытым Цзян Чэнем.

— А что такого? Я просто хочу провести больше времени со своим любимым шиди!

У мужчины дернулась бровь. Ему стало тошно от слов «любимый шиди». Настолько любимым, что он предпочел ему кого угодно, наверное, подойди к нему прохожий и попросив куда-то сходить с ним, Вэй Усянь не отказался бы. Он помогает всем, но никогда не думал оказать поддержку тому, кого называл семьей.

Цзян Чэн не понимал, что именно он делал не так. Он любил его, защищал его, боролся за него. Так какого черта Лань Ванцзи все равно обошел его?! И сейчас, когда драгоценный Ханьгуан-цзюн находился на расстоянии протянутой руки, этот человек решился проводить время с ним?

Ему не нужна ничья жалость. Он провел большую часть жизни в одиночестве, не полагаясь ни на кого. Добровольный отказ от привязанностей предполагал, что больше не будет человека, который лез бы ему в душу. Цзян Чэн провел годы восстанавливаясь, собирая себя по крупицам не для того, чтобы молодая и беззаботная личность Вэй Усяня все испортила, послав приложенные усилия к гулю.

Схватив Вэй Усяня за воротник ученических одежд, он притянул его к себе, одаривая убийственным взглядом. Мужчина не умел красиво говорить, потому каждое его слово, желал ли он этого или нет, резало больнее острозаточенного меча. Годы опыта научили его, что лучшим ударом был предупреждающий удар. Бей первым, чтобы не быть неожиданно побитым.

— Иди доставать Лань Ванцзи! Ты же все равно ничем другим не занимаешься.

Он иронично подумал, что имя Ханьгуан-цзюна явно обладает чудодейственной силой, поскольку это буквально единственная вещь, которая могла заткнуть Вэй Усяня в мгновение ока. Конечно, порой могло начаться неконтролируемое словоизлияние, но Цзян Чэн давно перестал боятся рисковать. Потеря всего, чем он дорожил, научила его быть бесстрашным. Потому что в самые темные времена даже жизнь Цзинь Лина не была достаточной причиной, чтобы он продолжал ходить по пропитанной кровью земле.

Смущение подростка напротив раздражало Цзян Чэна тем, что было искренним. Его брат играл так, будто не понимал, в чем его обвиняют. Да о его бесстыдном флирте не знал разве что слепоглухонемой, и, может быть, твердолобые Лани. Потому что о низком эмоциональном интеллекте членов ордена Гусу Лань знали все, даже самые мелкие секты, которые в глаза ни одного Ланя не видели.

Выражение лица Вэй Усяня подняло неконтролируемый гнев в груди. Мужчина ненавидел лжецов и лицемеров, в частности тех, кто считал, что может обмануть его и остаться безнаказанным. После признания Вэй Усяня в храме его презрение только усилилось, а наказания стали жестче. В мире заклинателей все разом вспомнили, почему после смерти Старейшины Илина не было скачка популярности практикования темного пути. И что слова «ноги переломаю» не были пустой угрозой. Каждый, кто посмел помыслить, что они умнее всего мира, должны были встретиться с печально известным Саньду Шэншоу. Правда, не всегда они доживали до следующего дня.

— Цзян Чэн, — осторожный голос Вэй Ина доходил до него словно из-под толщи воды. — Ты сейчас о чем?

Мужчина моргнул, но неуверенное лицо брата никуда не исчезло. Он закатил глаза на столь наглое вранье, потому что Вэй Усянь даже не пытался обмануть его. Зато в первый раз так убедительно отнекивался, что он ему даже поверил на короткий момент.

— Конечно о твоем неповторимом Втором Нефрите из клана Гусу Лань! Не строй из себя ничего непонимающего идиота, тебе не идет, — Цзян Чэн оттолкнул подростка и скрестил руки на груди в защитном жесте, проходясь подушечкой большого пальца по голой фаланге, где должен был покоится Цзыдянь.

— Цзян Чэн, я не знаю, с чего ты так решил, но я никогда не говорил с Лань Ванцзи. На самом деле, с ним никто из приглашенных учеников не говорил, если не считать ответов на занятиях или зачитывания правил ордена.

Замерев, Цзян Чэн подумал, а не послышалось ли ему. Чтобы Вэй Усянь да не приставал к Лань Ванцзи? Звучало как что-то невозможное, из ряда вон выхоядщее. Ему хотелось бы обвинить Вэй Усяня в очередной лжи, но готовая саркастичная фраза встала костью в горле неизвестно почему.

Перенеся вес с одной ноги на другую, Цзян Чэн вслушался в тихий звон колокольчика Юньмэн Цзян. Мгновенно он почувствовал, как разум очищается, а с глаз словно упала пелена. Мир запестрел яркими красками, но искристые серые глаза Вэй Усяня своим сиянием обратили на себя все внимание.

Снова он почувствовал себя мертвецки усталым. Вэй Ин всегда был требовательным, обычно вся его, Цзян Чэна, энергия уходила на поддержание общения с этим засранцем. Была причина, по которой младшие ученики всегда искали Вэй Ина, когда он был в плохом настроении.

Он должен был уйти, понимал Цзян Чэн, вместо продолжения разговора. Харизма Вэй Усяня покоряла любого, пусть на некоторых требовалось немного больше времени. Если Цзян Чэн не хотел восстанавливать отношения с Вэй Усянем, он не должен был говорить ничего сердечного. Не озвучивать мысли, не раскрывать чувств. Но даже такой старик жаждал любви в любом ее проявлении. Поэтому он спросил.

— Тогда… чем ты занимался все это время? — Цзян Чэн был неуверенным в себе, не понимая, где именно он допустил ошибку. Уверенность, что Вэй Усянь прилип к Ханьгуан-цзюню с их первого дня в Облачных Глубинах, присутствовала в нем с момента прибытия.

Вэй Ин расцвел, гордая улыбка заиграла на красных губах. И мужчина не понимал, какого черта эта дрянная улыбка была слаще любого вина. Он должен был ненавидеть Вэй Усяня, он хотел этого, но собственное сердце послало его, радостно забившись в груди. Когда Цзян Чэн говорил, что все его предают, он не шутил, поскольку даже тело не слушалось его, становясь жертвой чар Вэй Усяня.

— О, почему же, спасибо, что спросил! Пока ты медитировал, я пытался создать новые талисманы! Например тот, который бы помог с отслеживанием нежити на ночной охоте!

— Как компас? — выпалил Цзян Чэн, вспоминая незаменимый предмет в любой ночной охоте. Данная вещичка сильно облегчила работу заклинателей, а число жертв после любой охоты с каждым годом уменьшалось. Оно и не удивительно, ведь предмет изобрел гениальный Вэй Усянь, с остротой ума которого никто не мог сравниться, даже Два Нефрита Гусу Лань.

Завертевшись на месте, из-за чего кончик густых волос мазнул по бледной щеке Цзян Чэна, парень задумчиво постучал пальцами по подбородку.

— Компас? Это хорошая идея, Цзян Чэн! Как я сам до нее не дошел? Нет, я говорил о карте, на которой бы отмечались твари, чтобы заклинатели могли заранее узнать об опасности. Хотя компас звучит более реалистично, потому что я пока не представляю, как работала бы карта на неизведанной местности.

Терзавшие ум и душу сомнения никуда не ушли, несмотря на предыдущие слова Вэй Усяня о его отношениях с Ханьгуан-цзюнем. Точнее их полное отсутствие. Мысленно проклиная себя за нерешительность, Цзян Чэн все-таки уточнил, пытаясь звучать беспечно:

— Значит, ты не общался с Лань Ванцзи?

— Нет. Ты хочешь?.. — предположил Вэй Ин, чем вызвал мгновенную реакцию шиди.

— Нет! — мгновенно опроверг мужчина, хмурясь, и перевел тему: — Так что ты говорил о талисманах?

— О! Да, конечно. Так вот, — под мелодичный голос Вэй Усяня, он не заметил, как влился в привычную с прошлой жизни рутину. Шагая вровень с Вэй Ином и обсуждая все его внезапно возникшие идеи, он не стеснялся делиться мнением в саркастичной манере, которая пару раз ставила подростка в тупик, пока тот довольно быстро не привык к этому. Случайно касаясь плеча брата, Цзян Чэн испытал ностальгирующее чувство товарищества. Внезапно он почувствовал умиротворение, которое искал в смерти.

Разговорившись, мужчина не заметил, как добрался до их общей комнаты и уснул на чужой кровати под чьим-то пристальным взглядом.

На следующее утро Цзян Чэн понял, что он натворил вчера, но не смог определиться, радоваться или печалиться. Его душа наконец-то получила желанный покой, но его пугало, что это чувство подарил ему тот, кто стал первопричиной шрамов на сердце.

Он проснулся лежа на боку и имел прекрасный вид на спящего Вэй Усяня.

И дряхлое сердце бывшего главы секты Юньмэн Цзян болезненно сжалось.

Откатившись в сторону, он спрятал лицо в сгибе локтя. Он чувствовал, как рыдания разрывали его грудь, стремясь вырваться наружу в их отвратительнейшем проявлении. Потому что Цзян Чэн не умел красиво плакать, впрочем, все, что делал, никогда не было изысканным или милым. Он был таким же уродливым, как и его почерневшая душа.

Не будь его проклятой гордости, он не постеснялся бы кричать на Небеса, спрашивая, чем он заслужил столь жестокое наказание. Проживать жизнь среди любимых, которые являлись живыми мертвецами в его глазах. Порой он задавался вопросом, что мешает ему привязать камень к ноге и броситься в темные воды ближайшего озера, покончив с мучениями. Но каждый раз перед ним появлялось лицо единственного племянника, последнего члена семьи. И если он сейчас умрет, где гарантия, что у Цзинь Лина будет счастливое будущее? Ибо, зная удачу Цзян Чэна, мальчик страдал бы еще больше, отбывая его наказание за любой проступок на выбор Небожителям.

Поэтому на мягкое: «Доброе утро» от Вэй Усяня он ответил молчанием, поспешив покинуть их цзинши. Это не его второй шанс, это его наказание, а значит ему не позволено ни веселиться, ни радоваться, ни быть любимым. Даже на мгновение.

И это было правильно, поскольку скоро все пойдет под откос. Как это всегда бывает в его дерьмовой жизни.