Промокший и растрепанный, Цзян Чэн уверенно стоял под тяжелым взглядом матушки, делая вид, словно не его пытаются морально подавить.
Сколько раз он унижался перед малознакомыми главами орденов, умоляя и прося поддержки. Сколько раз он склонял колени перед напыщенными Цзинь в отчаянной попытке забрать маленького Цзинь Лина.
Он прошел войну с сожженной Пристанью Лотоса, он поднял орден с колен и вернул былую славу. Возможно, он не был идеальным родителем для Цзинь Лина, его мать справилась бы гораздо лучше; возможно, он мог быть более внимательным и настойчивым, тогда его шисюн не пострадал бы от влияния темной энергии; возможно, не родись он на свет, всем было бы лучше.
Да, Цзян Чэн был тем, кого называют плохим человеком, сложным в общении и неприятным для создания отношений, но если он чему-то и научился, так это нести ответственность за собственные решения. Как бы матушка не смотрела, как бы не осуждала, он не отступит. Не понимая девиза ордена, Цзян Чэн лучше всех знал, что значит жить.
— Облачные глубины и правда обладают чудодейственным эффектом, по завершении учебы возвращая домой способных молодых юношей.
Юй Цзыюань была крайне недовольна поведением сына, поддавшегося тлетворному влиянию бездельника Вэй Усяня. Нежный и мягкий. Каким бы он стал главой ордена? Цзян Чэну необходимо было приобрести твердость, поскольку умение подчинять людей неотъемлемая часть главы.
Стал бы старый распутник Цзинь Гуаншань слушать ее маленького мальчика на конференциях? Не обхитрил бы его подлый глава Яо? Лучше он истечет кровью под ее руками и возненавидит за это, чем будет глубоко ранен неизвестно кем.
Но Цзян Чэн, гордо стоящий у края причала со слипшейся челкой и съехавшим верхним халатом, не был ее милым мальчиком. В глазах нет смирения, аура обреченности едва ли ощущалась. Перед Юй Цзыюань был кто-то, кого она до этого могла лишь изредка заметить.
— Но этого очевидно недостаточно, чтобы заставить твоего отца появиться, — кривая ухмылка исказила строгое лицо женщины, сделав таким же жалящим, как и ее верное оружие.
— Уверен, у него были более важные дела, не требующие отлагательств, — Цзян Чэн был равнодушен, а затем заметил тонкую фигуры сестры.— Я дома.
Цзянь Яньли ласково улыбнулась:
— С возвращением, А-Чэн.
В свое время он бы обязательно бросился в успокаивающие объятия сестры, но сейчас у него не было сил разбираться в запутанных семейных отношениях. В одиночестве легко забываются трудности, приходящие вместе с кровными узами.
— Не забудь отдать дань уважения в зале предков.
— Конечно, матушка.
Пристань Лотоса кипела жизнью, но в сердце Цзян Чэна был лишь холод.
<center>***</center>
Отец не появился ни спустя два часа, ни спустя шесть часов. Цзян Чэн успел разобрать вещи и отдать дань уважения духам предков, рассказать сестре об Облачных глубинах и новых знакомствах, поздороваться со всеми учениками, тренирующимся в поте лица под надзором матушки, и прокомментировать коленопреклонного Вэй Усяня, отбывающего наказание за ранние выходки.
Близилось время обеда, когда вся семья вынуждена собраться в одной комнате на протяжении долгих часов. Это если матушка не решит скоропостижно их покинуть в поисках способа выплеснуть накопившийся гнев.
Когда Цзян Фэнмянь вошел в зал, Цзян Чэн даже не поднял головы, сосредоточив взгляд на спокойной глади воды в чашке. Он слышал веселые голоса брата и сестры, как они здоровались и вели обыденный разговор, интересуясь днем друг друга. Это ли чувствовала матушка, когда он отчаянно пытался стать частью уютного круга и получить похвалу отца.
— Цзян Чэн?
Услышав свое имя, он поднял взгляд, чтобы встретиться с Цзян Фэнмянем. Когда-то он видел в нем родительскую фигуру, пример для подражания, человека, чье уважение он хотел заполучить. Даже во второй раз Цзян Чэн не отпускал до конца надежду поладить с отцом, даже если по-настоящему не прилагал весомых усилий. Наверное, потому что подсознательно он понимал, что он и отец несовместимы, ведь Цзян Чэн сын своей матери.
Цзян Фэнмянь был главой ордена, на которого он бы не обратил никакого внимания, мнение которого было бы столь же маловажным, как и вечный треп главы Яо.
Его отец на самом деле был плохим родителем, и Цзян Чэн видит это, потому что он сам воспитывал ребенка. Цзинь Лин был счастливым и любимым, насколько это возможно для сироты, он не сомневался в любви Цзян Чэна к нему, поэтому в самые важные моменты он находил защиту под его рукой.
Сколько же в Цзян Фэнмяне было искренней любви, а сколько выдолбленной привычки заботиться о детях из-за устоев общества?
— Отец, — он поприветствовал его подобающим образом, потому что не сделай он этого, матушка не поскупилась бы на слова.
— Мы говорили о том, как прошел сегодняшний день. Что насчёт тебя?
Большой палец коснулся безымянного, но, не ощутив твердость кольца, замер. Цзян Чэн выпрямился, плавно спрятав окоченевшие руки под стол, словно не произошло ничего подозрительного.
— Днем я приехал из Облачных глубин, а затем разобрал вещи и посетил зал предков.
Цзян Фэнмянь не переставал спокойно улыбаться, выражение умиротворения застыло на его лице, даже когда он ему отвечал:
— Ты очень уважительный, это хорошо.
Цзян Чэн удержался от саркастичной усмешки, чего не сделала матушка. Юй Цзыюань громко хлопнула глиняной чайной чашкой по столу, устроив небольшой беспорядок на подносе.
— Конечно ты доволен, ведь он сделал что-то, не походившее на меня. Или хочешь сказать, что тебя не волнует мое отношение к твоей семье? Неуважение? Давай, поделись, что в этот раз говорили обо мне после очередного бессмысленного собрания орденов?
— Моя госпожа!
— Не повышай на меня голос!
Взяв палочки в руки, Цзян Чэн принялся есть под знакомый шум, состоящий из спорящих голосов родителей. Краем глаза он заметил, как Цзян Яньли передала блюдце с очищенными семенами лотоса, которые Вэй Усянь принялся с аппетитом есть. К счастью, матушка не заметила поступка сестры, иначе уже они стали бы предметом пристального и безраздельного внимания.
Если подумать, то шум этот очень напоминал очередную словесную схватку глав мелких орденов, которые между собой не то что землю поделить не могут, они не в состоянии выполнить свою часть обязательств. И весь беспорядок, конечно, приходилось убирать его адептам, ведь либо так, либо очередное истребление деревни темной тварью.
Трапеза закончилась как обычно — уходом разозленной матушки и безразличием Цзян Фэнмяня.
<center>***</center>
Он валялся на своей детской кровати и страдал от бессонницы, а деревянный потолок перестал представлять интерес едва ли не в первые же мгновения. Время от времени ворочаясь с бока на бок, Цзян Чэн застыл, лежа на спине и скрестив руки на груди. Влившись в привычную рутину к нему вернулись старые кошмары, а потолок, нависший над головой, был объят огнем. Скрип рушащихся балок, всполохи пламени и звуки горящего дерева.
— Чёрт! — переполнившись тихо кипящим раздражением, Цзян Чэн свесил ноги с кровати и надавил тыльными сторонами ладоней на жалящие глаза. Он ненавидел это место за ужасные воспоминания, которые обесценивали все хорошее. Старая пристань лотоса была его личным демоном, потому что она всегда сгорала.
Стянув со спинки стула верхнюю одежду, он небрежно перевязал пояс. Он был не у себя дома, когда мог спокойно выйти к внутреннему пруду, уверенный, что ни с кем не пересечется по пути. Ведь некого было встречать.
Тихо прикрыв за собой дверь, ему в лицо подул прохладный ночной ветер. Свежесть, пришедшая с пруда, прогнала последние остатки сна, которые могли спрятаться где-то глубоко в разуме.
Вместо того, чтобы пройтись по коридорам, Цзян Чэн взобрался на крышу, чтобы увидеть спящую Пристань лотоса целиком. Как он и предсказывал, вокруг не было ни души, ведь нормальные люди в это время спят. Одни лотосы спокойно покачивались на воде, отражая на собравшихся каплях лунный свет.
Сев на край крыши, он скрестил ноги и поднял лицо, прикрыв глаза. Золотое ядро тепло пульсировало в груди, прогоняя энергию по всему телу. Теперь Цзян Чэн стыдился, что он изначально не заметил разницы, ведь ощущения от духовного стержня его и Вэй Усяня настолько разные, что только дурак бы не понял. Это о многом говорит.
— Цзян Чэн? — мальчишеский голос прорезал тишину ночи, но в нем не таились негативные эмоции и чувства.
Повернув голову, Цзян Чэн столкнулся с заспанным Вэй Усянем, активно потирающим слезящиеся глаза и подавляющим громкий зевок, который бы перебудил всех в окрестности. Впервые у него было время действительно взглянуть на брата.
Серые глаза, пусть и подернутые пеленой не ушедшего глубокого сна, были полны жизни и веры в следующий день; гладкая кожа, без белесых шрамов или глубоких морщин, появившихся от тяжестей, преподнесенных судьбой; здоровое тело, не обремененное старыми травмами и когда-то сломанными костями, вертелось и не стояло на месте, будь то легкие подергивания или рывки. Каждая отдельная часть составляла образ юноши, дышащего и смотрящего в будущее с надеждой в лучшее.
Это был его брат в самые счастливые годы.
— Вэй Ин, — Цзян не заметил, как имя выскользнуло изо рта, поэтому тут же отвернулся, коря за допущенную ошибку. — Не шуми, — из принципа добавил он, лишь бы избавиться от охватившей неловкости.
Но Вэй Ин услышал то, что хотел, а все остальное отбросил за ненадобностью. Зачем думать о чем-то неприятном, когда можно наслаждаться радостными моментами. Прокравшись по крыше, он плюхнулся рядом с Цзян Чэном и, в порыве бесстрашия и необъяснимой уверенности, подтолкнул плечом взъерошенного брата.
— Я знал, что ты любишь меня. Как можно не любить такое совершенство, верно? И зачем ты только отнекивался, столько возможностей потерял, — Вэй Ин пустился в привычный треп, естественно заполнив тишину и разогнав нависшие хмурые тучи.
— Заткнись! — без жара прошипел Цзян Чэн, почувствовав, как согрелись щеки. — Кому ты нужен.
Перед ним резко появилось ухмыляющееся лицо Вэй Ина, который игриво приподнял бровь. Весь мир мужчины сузился до одного человека, продолжавшего говорить, но ни одно слово не дошло до ушей Цзян Чэна. Он смотрел и наслаждался, как эмоционально изгибался рот Вэй Ина, в зависимости от рассказываемой истории. В один момент его стало слишком много, поэтому он был вынужден оттолкнуть ладонью влажное лицо, лишь бы снова обрести способность дышать.
Сам парень не сопротивлялся, когда с его прекраснейшим лицом, настоящим произведением искусства, столь пренебрежительно обошлись. Он знал, что глубоко в своем темном и железном сердце Цзян Чэн все-таки любил его, не устояв под природными чарами и божественным обаянием.
Шумно выдохнув, Вэй Ин слегка переместился на крыше, чтобы иметь возможность облокотиться о спину шиди и уютно положить голову на слегка костлявое плечо. Всякое неудобство стало незначительным, когда сквозь слои одежды до него дошло тепло чужого тела. Он не был полным неучем в отношениях между людьми, он знал, что его отношения с Цзян Чэном сложные и непонятные, но все это было лишь препятствием, чтобы добраться до настоящей личности человека.
Не желая затевать очередную ссору, даже шутливую, он ничего не сказал, наслаждаясь молчаливой компанией. Пусть смотреть на луну было исключительно скучно, отмечать движения тела за спиной было настоящей причиной, почему он никуда не ушел.
Настроение Цзян Чэна крайне переменчиво, иногда и вовсе не понять, что стало причиной его ухудшения. Ему не столь интересны причины гнева, сколько причины внезапной нежности и доброты. Даже сейчас, когда он не делал ничего необычного, Цзян Чэн почему-то стал мягким, он позволил прикоснуться к себе и использовать для отдыха.
Повернув голову, Вэй Ин уткнулся носом в бледную шею, наслаждаясь шелковистостью кожи. Тело напряглось, став натянут как тетива, но в отсутствие опасностей, снова расслабилось. Не желая искушать небеса, он больше не позволял себе вольности, наслаждаясь дарованной близостью.
Мысленно исследуя личность Цзян Чэна, он и не заметил, как уснул, оперевшись всем весом. А Цзян Чэн не двигался, испытывая истинное наслаждение от придавшей его тяжести. Чужое дыхание щекотало уши, но также и успокаивало, имея эффект убаюкивающей колыбельной. Подняв руку, он осторожно попридержал голову Вэй Ина, чтобы тот случайно не ударился о крышу, когда решит совершить очередной артистичный кульбит во сне. Не сосчитать, сколько раз он сваливался с кровати, потому что пытался поймать фазана или продемонстрировать новое движение на охоте во сне.
До самого рассвета Цзян Чэн никуда не уходил, часами наблюдая за медленным движением луны. Он не считал себя медитативным человеком, сидение в позе лотоса давалось ему немногим проще, чем Вэй Ину, но в этот раз все было по-другому. Он испытал покой, которого не чувствовал даже в одиночестве в Облачных глубинах.
А когда Вэй Ин начал просыпаться, он сбросил его с крыши просто потому, что мог.
Раздался громкий плюх упавшего громоздкого тела в воду.
Крик вынырнувшего и промокшего до нитки Вэй Ина услышала каждая живая душа, бодрствующая и спящая, одна из служанок от неожиданности уронила таз с водой, устроив настоящий беспорядок.
— Цзян Чэн, ты пожалеешь об этом! Не забывай оглядываться по сторонам, потому что я отомщу, когда ты меньше всего будешь этого ожидать!
Сам Цзян Чэн стоял на краю и наслаждался чужими страданиями, чувствуя себя отомщенным во второй раз за все тяжести своей первой молодости. Вэй Ин еще не знает, что вступает в заранее неравную битву, так как у него нет за спиной многолетнего опыта дружбы.
— Ты похож на мокрую собаку, — дал комплимент мужчина, ведь тот действительно чем-то напоминал попавшего под дождь пса.
Тем не менее, для самого Вэй Ина это было худшее оскорбление, которое только можно придумать. В очередной раз он убедился, что его шиди коварный и жуткий человек, бьющий с идеальной точностью по больным местам. Но если он думал, что легко отделается, то как бы не так. Месть будет сладка и подана по всем правилам. Вэй Ин до конца жизни будет смаковать это ощущение, помяните его слово.