В музее была тишина. Ларри шёл по мёртвым залам, смотрел в глаза экспонатам, вспоминал. Но не помнил ни одну ночь, когда было бы так тихо, ни один рассвет. Даже когда все расходились по местам, они часто оставляли музыку, чтобы было «не так страшно». Потом, почти сразу, приходил Макфи, разводил очередную драму за каждую пылинку. Набегали первые посетители, экскурсоводы. Всегда что-то шумело.

Теперь все спали. Тилли уже звонила ему днём, восхищенно кричала в трубку. Он только посмеивался. Сам еще не до конца осознал: в его музее теперь тихо. Его музей теперь мёртв.

Он пришел только две ночи спустя. Ему нужно было убедиться, что всё действительно закончилось. Пустые залы навевали тоску. Он мог лишь вспоминать, как громко здесь когда-то играла музыка, крутились фильмы, ходили толпы людей и зверей. Говорили на разных языках, шутили на разные темы, обсуждали разные вопросы. Танцевали разные танцы и играли в разные игры. Были семьёй. И всегда было громко.

Он долго стоял в пустом египетском зале. Шакалы не шевельнулись, когда он прошёл мимо, не проводили привычным тяжелым взглядом, не лязгнуло оружие в их руках. Тихо было. И пусто. Захотелось взять телефон, позвонить Тилли, попросить: «Позови Акменра, мне надо сказать ему, что я опять налажал». Впрочем, Ак и так это прекрасно знал. Так бы и ответил: «Я знаю, Ларри, а теперь, если тебе больше нечего добавить, я бы предпочёл провести время со своей семьёй. Ты же для этого меня здесь оставил?». И был бы прав.

Ларри вернулся обратно в холл. Тедди смотрел в пустоту, Рекси — на входную дверь. Ларри смотрел на них — и не мог понять, что опять натворил. Куда он теперь без них всех?

Тишина давила на уши.

А потом он услышал звук. Тук. Тук. Тук.

Теперь в пустынных залах было слышно, как бьётся его разбитое сердце. Слишком громко.