Утро всегда наступает внезапно. Казалось, еще секунду назад музей был занят своими делами, люди и звери веселились и наслаждались каждым мгновением своей жизни, а в следующую уже звучит оповещение, что пора расходиться по местам.

Перемена разительная. Тишина опускается на музей сразу, громкие разговоры заканчиваются шепотом, и все уже в пути на свои места. Даже Декстер послушно бежит в свой зал, не пытаясь учудить что-нибудь еще.

Джед и Октавиус предпочитают идти пешком, где бы они ни были. На машинке, конечно, быстрее, но так хочется обсудить еще одну вещь, сказать еще пару слов. Следующей ночью начнётся другая жизнь, другие разговоры, так почему бы не урвать еще несколько лишних минут, неторопливо возвращаясь к своим. Пока никто не мешает.

Сакаджавею подвозит Рузвельт. Он чувствует и свою ответственность за музей тоже, поэтому их прощание быстрое. Короткий поцелуй, постоять пару минут, держась за руки, а потом Тедди уже пора, помочь Ларри проверить остальных. Лишь иногда он позволяет себе задержаться подольше, держа руки Сак в своих, и обещая ей, что всё будет хорошо — они встретятся на закате.

Занимают свои места остальные. Колумб быстро выговаривает Ларри на итальянском о замеченных нарушениях. Аттила желает удачного дня на гуннском. Он уже на своём месте, не доставляет, ради разнообразия, проблем. Рекси послушно запрыгивает на постамент и поворачивается в сторону двери.

Ларри обходит их всех не очень быстро, но и не очень медленно. Он оттягивает момент, когда ему придется идти в египетский зал, и одновременно спешит туда. Оттягивает, потому что каждый раз боится, что не выдержит еще одного прощания. И спешит, потому что времени и так мало, надо ухватить последние ускользающие минуты.

Ак на прощание обнимает его и зарывается пальцами в волосы на затылке, прежде чем поцеловать. От него пахнет миррой и песком, даже если они полночи гуляли по Нью-Йорку. Этот запах впитался Ларри в подкорку, иногда даже снится, иногда настойчиво преследует на улице.

Ларри помогает Акменра вернуть на место бинты, до последнего оттягивая момент, когда придется возвратить их на лицо. Ак улыбается так, как умеет только он, совершенно обезоруживающе, и Ларри не может себя заставить спрятать эту улыбку от мира.

— Ларри, пора, — мягко, но настойчиво напоминает фараон, и Ларри не смеет ослушаться.

Ткань ложится привычно. Акменра устраивается в саркофаге, словно комфорт действительно достижим и будет иметь значение. Ларри заставляет себя смотреть и говорить всё подряд до последнего, то того момента, когда бинты чуть опадают, а от только что живого фараона остаётся мумия. Ларри от этого всегда слегка тошнит.

Он закрывает крышку и еще несколько минут сидит, заставляя себя дышать медленно и глубоко. Зал больше не освещен сиянием скрижали, и тени подбираются к ногам Ларри, словно хотят утащить за собой.

Только когда внизу слышится шум шагов, означающий, что вернулся Макфи, Ларри встаёт и возвращается к делам. Раннее утро переходит в ранний день, и он, наконец, может уйти.

Хотя единственное, чего ему хочется: чтобы утро не наступало никогда.