А начало августа дикое, ебанутое, но Джек не жалуется: он потихоньку выбирается из дома, посещает лекции и даже сдал проект, теперь ожидая утверждения или же последних поправок перед представлением комиссии.
Он не хочет затрагивать то, что было неделю назад. Сердце ещё чутка побаливает и он на сердечных таблетках, но ни разу не пил успокоительные. И через сутки после той ночи, как бомжара последний, выпершийся на кухню в три часа ночи был застукан другом: Джейми не спал и на скотство сидел на той же кухне со своим проектом и доработками. А Фрост лишь кивнул охреневшему от такого Баннетту, взял в холодильнике пару пачек с соком и готовых бутеров, и даже не разогревая последнее в микроволновке поперся вновь к себе. Закрывшись на ключ и вновь отсекая себя от всего остального мира парень так и не понял, что Джейми офигел не от внезапного появления, а от наушников у Фроста в ушах, и тихого разговора с односложными «да» «нет».
А Джек разговаривал, общался… Всю эту гребанную неделю его потихоньку вытаскивал Блэк. Филигранно осторожно, правильно, по-взрослому, без розовых надежд в светлое будущее, но при этом надежно поддерживая. А Джек, глупое создание, и не мог заснуть без такого успокающего шелестящего голоса, порой на самом краю сознания запоминая эти редкие, но очень нужные ему — «Я с тобой…», «Снежный мой» и просто отдельно, но до одури собственническое — «Мой».
Их общение… Оно стало ближе, настолько, что, наверное, и у друзей такого не бывает. Даже у лучших. Джек сравнивал это с душевной интимностью и берег, как высшее сокровище своей жизни; Питч же молчал, всего один раз, будучи пиздец уставшим и под виски, обмолвившись о том, что этот лютый пиздец он не променяет ни на что, и это единственно настоящее за всю его долгую херову жизнь.
Фрост теперь сам с каким-то ебнутым трепетом стал относиться к их общению, и равно к личному времени мужчины, и подсчитывал, зная наизусть график и даже форс-мажоры на работе Блэка подгадывал и писал в обеденные минуты или ночью. Старался не задерживать зря; да, блядь, даже признал, что беспокоится за сон этого злющего порой существа. Какой-то тотальный, но он это теперь бережет и на странность делится всем, абсолютно всем, потому что теперь от Питча больше секретов не было. Ни одного. Слишком глубоко пробрался, слишком надежным и нужным стал.
Нужным?
Охренеть насколько. Настолько, что уже без него будет… Да пиздец будет.
А сейчас… Что сейчас парнишка испытывает? Что чувствует?
Джек по-старому старается не думать, держит тонкую границу, робкую, хрупкую, которая может рассыпаться от одного его слова, от одного неправильно написанного предложения. Да черт! Джек до сих пор боится написать свой адрес, хотя что-то внутри так и подмывает. Это измором берущее ощущение в котором он находится уже неделю, и его неожиданные чувства, что граничат с небывалой в его жизни нежностью и трепетом, и в то же время это то, что может выжечь всё — абсолютно.
Но он стойкий — он тот самый солдатик — держится, считает это благодарностью за поддержку, за то, что Блэк не кинул его, и даже ничего не сказал в плане обвинения, да вообще так не считает! Джек знает это, ровно и то, что Питч злится каждый раз, когда сам Фрост замолкает и неловко пытается перевести тему, считая свои заебоны и мысли ничтожными — что это никому не интересно. Питч злится на это и на то, что Джек настолько себя забил и дал забить другим, но конечно он это ни разу не высказывает прямо, лишь тактично уходит на другие темы или переводит внимание к чему-то совсем нейтральному.
А Джек и рад, и одновременно не знает, как реагировать на того, кто, по сути, впервые в его жизни не оскорбляет, не обвиняет, не общается из чувства жалости, а общается, как и до этого, только теперь почему-то с ещё большим рвением, желанием. И беловолосый не поймет, почему он не противен человеку, со всеми этими тухлыми недоскелетами — трупами в шкафу? Почему на его грубое — «Отвали!» или «Не смей даже думать/говорить/спрашивать!» слышит не гудки от сброшенного вызова, а лишь тяжелый вздох и подробное разъяснение, и такое… Блять, Джек не знал, что у Блэка такое терпение и такая выдержка.
А ещё не подозревал до этих моментов настолько привязался, и насколько всё это в скопе дало ему новую, пиздец какую, головную боль; он загружен не проектом, не Джейми и делами будущими — жизненными: практикой, резюме и выбором дизайнерской профессии, а загружен он тем, на какой уровень сейчас вышла их переписка, их общение. И вся эта хрупкость, его страх потерять… Да отчего же возник и где эти корни? В какой блядской отмороженной эмоции искать, в каких чувствах рыться, чтобы понять? И Фрост просто уже не знает.
И палка эта о двух концах, потому что с другой стороны он даже на возможный километр не хочет подбираться к тому, что творится в душе и башке за ментальными щитами. Знает, что это какой-то тотальный, но на этом и хватит. Характеризует всё их на ебанутство неправильное, уже не дружеское общение, как, всего-то помощь и понимание, вешает ярлык «поддержка внезапной дружбы двух людей» и всё. Всё!
И эта трясучка уже как под три дня непрерывных вот таких мыслей вовсе не причем, и злость на всех, кроме самого Питча, и желание, дикое — бешеное — позвонить самому и просто задать один единственный вопрос: «Какого хуя между нами происходит?» — это всё тоже типа не причем!
Потому что Джек чувствует отдачу, чувствует примерно то же и от Блэка в коротких фразах, в интонации, по тем же уставшим тяжелым вздохам, матам, или порой тому самому уже въевшемуся под кожу — «Снежный мой». «Мой…» Мой. Мой!
Питч порой осекается, зовет просто без Снежного. Просто это нереальное собственническое «Мой», и это вводит Джека в ступор, в странную тянущуюся слишком липко, сладкую, как блять нуга или карамель, патоку, такое состояние, при котором и нахер не нужен мир и осознание себя.
А потому чувство подвешенности и непонятного, то ли мягкого и щемящего, настолько уютного и личного, то ли это уже хождение по раскаленным лезвиям, с периодичностью заплыва по битому стеклу, и это доканывает. И напряжение, странное, не натянутое, но ощутимое, — когда говоришь: «До завтра», а хочется ещё под триста тысяч слов, — оно затягивает, доводит до состояние выбеленного железа под ребрами. Но рушить, говорить об этом, нихуя — ни за что! Джек идейный, Джек трус, Джек ни за что не признается насколько же хочет всё выяснить, и в то же время боится потерять эту нежную хрупкость между ними, это столь близкое и личное, которое никогда и никому ранее не открывалось.
Как был он трусом, так и остался.
И его глупая внешняя жизнь уже не так ему нравится, не так воодушевляет. Не хочется ничего, пока держится их это ошеломительно щемящее общение. Когда вот так: можно позвонить друг другу в любое время дня или ночи, как для банального — «Привет!» так и для странного, вовсе не вписывающегося, но искреннего — «Просто поговори со мной», «Я переживал», «Мне хуево, опять…» Или просто, чтобы услышать голос на том конце и понять, что его вселенная всё ещё держится, всё ещё он не сорвался в бесконечную чернильную пропасть одиночества и боли.
Джек усмехается и, уже будучи дома да переодевшись в домашнее, подходит к окну, смотря на заходящее солнце. Ему дико это состояние, когда эмоции работают не против него, а на него. Когда что-то внутри волнует, но не отзывается адской выжигающей болью. Ему странно чувствовать… не боль.
И вот он… под конец лета сидит у окна с таким видом, будто ждёт не то конца света, не то благодати от второго пришествия, что впрочем, тоже недалеко уехало от апокалипсиса.
Блядский парнишка-альбинос не старше восемнадцати, не слишком уж выделяющийся — и похрен Фросту на внешность, ничем не выдающийся, даром, что на гранте в одном из престижнейших универов, даром, что есть хорошие сокурсники, которые уважают, друг преданный, правда слегка с ебанцой, девчонки приглашают постоянно на свидания и умиляются, аки с котика в бантиках. Только вот… ему не нужно, как не было до этого, так и сейчас подавно. А всё почему же?
Почему? — спрашивает себя Фрост. И как всегда не находя ответа — запрещая себе этот ответ — морщится и вновь смотрит на закат уставшего солнца.
Может всё потому что он, как раз таки, ждёт вечера? Опять же ждет до тремора по рукам… Ждет темноты на небе и спокойствия в душе? Той самой тишины на заснувших улицах и мягкой вибрации сотового, с новым пришедшим смс? Того самого, что разблокировав, увидит на экране очередное, но совсем не приевшееся — «Вечера, Снежный»? Может потому ему и нахер не сдались теперь ни его место, ни усиленное внимание девчонок, ни друг долбаеб, который опять-таки толкает его на романтику к прекрасным леди? Ну как толкает, намекает, очень мягко, хотя теперь уже в плане хотя бы пообщаться, как друзья — разнообразить. Но Джеку и это нах не сдалось…
Он улыбается уголками губ и щурится на половинчатый, почти ушедший за горизонт, раскалённый диск. У него есть то, что нужно. Уже есть…
Скоро прохлада, скоро вечер, будущая ночь — бессонная ночь, потому что опять проебут около четырёх-пяти часов за незначащей болтовнёй… Вот уже и август, сессия не за горами, сдача проекта, скоро взрослая жизнь, а ему похрену. Как-то стало параллельно, и лишь печется Фрост о том, чтоб эта циничная сволочь хоть когда-то высыпался, с учётом разницы их часовых поясов.
Пиздец пришел откуда он совершенно не ожидал.
Джек слышит, что внизу открывается дверь и Джейми с придурью воодушевленный орет что-то про новый ламинат в гостевой комнате и то, что наконец у них с Лили все определилось.
Джек лишь этому усмехается, качая головой, и знает железобетонно, что этот самый подкравшийся пиздец самое лучшее и худшее одновременно, что случалось с ним за последним восемь лет. Но, твою ж…
Парень спрыгивает с подоконника, черт пойми как туда забравшись, и идёт к другу, накидывая свою повседневную маску хладнокровного ко всему похуиста. Все же больше он открываться никому не хочет.
…Он без этого уже не может. Не может без издевательской переписки, без звонков, когда все внутри с ебанутой дрожью переворачивается, не может уже без своего сволочного циничного Блэка.
И это для него триггер. Самый неожиданный, но неминуемый. Джек идет по делам, материть Джейми за неправильный цвет и фактуру ламината, а сам думает, что нужно распробовать получше это странное и такое желанное в подкорке ебанутого мозга — Мой.
Он действительно настолько хочет называть Питча своим или это лишь вновь благодарность?
Да что за бред? Какая нахер благодарность?
Парень в пол уха слушает друга, кивает, спрашивает на автомате как там Лили, и получает новую порцию болтовни, хотя рука в кармане на автомате уже тянется к сотовому, поглаживая холодный серебристый корпус. Он ждет ночи. И, наверное, сегодня спросит то самое, что мучает уже как больше половины недели.
***
Не спрашивает. Ни в ту ночь, ни в две последующие. Вообще не заикается, лишь очередные вопросы-ответы, привычные узнавания как дела и порой сконфуженные рассуждения, потому что-то самое невысказанное натягивается, а ещё Джек начинает беситься, странно так, порой до жути, когда не находит времени для общения. Парень слишком чутко понимает, что это общение его затягивает дальше, глубже…
А личностные барьеры? Пространство? Да какой нахер! Они плюют на это и поебать, что так люди на расстоянии, почти не зная друг друга, не делают. И это пугает, это необычно, но для них такая же норма и даже приятная обыденность. А ещё, то самое невысказанное вслух — будоражащее недодружественное собственничество, которое Джек начинает подмечать всё чаще.
И это уже ни в какие, твою мать, ворота.
В начале новой недели парнишка сбегает. Под пасмурные облака и едва ли начавшие желтеть листья, он сбегает в старый заброшенный парк, хотя по правде небольшую лесополосу, желая во всем разобраться сам и понять, что его так тяготит и терзает внутри.
Он сбегает с пары, почти посылая нахер и странно отреагировавшего Банниманда и даже Джейми. Он больше так не может. Не выдерживает теперь другого… Не выдерживает того, что проносится уже вполне навязчиво в мыслях.
Его боль, шок и очередная жесткая депрессия наконец прошли окончательно, и теперь он словно новенький, пусть и чувствует, как болит всё под сердцем и сжимается, стоит вспомнить хоть крупицу прошлого. Однако, теперь Джек немного отошел, вернулся и действительно хочет разобраться, что в их с Питчем отношении не так или же наоборот — так, а потому и уходит, как дремучий отшельник, в дебри пожелтевших деревьев.
Здесь будет тихо и безлюдно, спокойно. А подумать о чем-либо есть. Как минимум, всякие почему, и что происходит в его гребанной несовершенной жизни.
Окей, шикарно! Есть внешний мир, есть престижный университет, будущая работа, друг и как бы все спокойно на этом плане, даром, что это лишь его лично возведенный картонный домик, который он может в одночасье сжечь будучи вновь в своей панической истерии.
Другое — его личная жизнь, никогда не затрагиваемая, ненужная, а теперь слишком… осязаемая? Его внутренний мир, такой холодный и нетронутый тупыми обывателями до этого. И, блядь, сейчас этот мир крутится лишь вокруг одного конкретного такого уникума, с пиздец каким охрененным голосом и желтыми на грани золота глазами.
Джек медленно перебирается через небольшой ров и, зацепившись за корягу старого дуба, подтягивается вверх, продвигаясь всё глубже по светлому лесочку.
Его на странность тянет всё сильнее — на общение, на любопытство, на откровенные разговоры. Да просто тянет. Как какой-то тупой теленок, послушно идущий на привязи. Хотя он вовсе не тупой и не такой доверчивый, как теленок. Но Блэк ведь заслужил это сам — это доверие, заслужил то, что сейчас Джек ему настолько верит. И всего с этого пиздеца прошел максимум месяц! Месяц ебучий, а он уже не выдерживает, он…
Джек останавливается и злобно шумно дышит.
Признайся уже, наконец, что ревнуешь его! Что хочешь больше разговоров, хочешь, наконец, позвонить и расставить все точки над «i», потому что это уже намного глубже и сильнее ебучей привязанности даже самых лучших друзей! — и парнишка не может противиться голосу разума, не может отрицать, как минимум, перед собой, что это кристальная правда.
Всё подуманное и ощутимое только что. Да, он скучает. Да, он больше не вывозит тот сумбур своих эмоций, когда звонит телефон. Да, он ждет каждого вечернего «Привет»! Фрост на том уже этапе, что боится даже подумать, если Питч уйдет… Он его пиздец как начал считать за своего… Своего? Нет. Своим! И ревновать тоже, млять, начал: к стервам партнершам, которые вскользь упоминались, к одной из самых их там главных, та, что зам самого босса, да в принципе к этой ебучей работе, которая, судя по всему, отнимает у Блэка все силы…
— Какой же ты дурак, Фрост! Нахуя ж ты ему сдался? — горько шепчет Джек себе под нос и качает головой, смотря на ветки и сухой настил под ногами, — Какой же я наивный дебил…
Идти куда-либо нет больше сил, как минимум моральных, потому беловолосый медленно подходит к самому ссохшемуся сероватому дереву, которое и так уже без коры давно умерло, и облокачивается на его ствол, устало закрывая глаза. В кармане толстовки сотка, и рука сама на автомате дотрагивается до прохладного гаджета. Черт. Он так не может больше. Не хочет. Знает, что будет либо очередной приступ, который совершенно не коснется прошлого, но вынесет его последний уцелевший клочок мозга, либо он тупо выпилится из этого мира.
Не может больше, не хочет чувствовать это тянущее внутри! Словно к сердцу прицепили маленькими рыболовными крючками и теперь тянут за едва видимые нити, постепенно вырывая мясо из главного бьющегося органа.
Да… Что ж за скотство-то?
Джек наобум, вот так сдуру достает сотовый и, даже не подготовившись, набирает быстро вызов, вновь прислоняясь затылком к гладкому дереву и прикрывая глаза.
Либо сейчас, либо он тупо сотрет все их переписки и вычеркнет Блэка их своей жизни. Хотя… скорее проще действительно уже выпилиться, нежели забыть его. Да что с ним происходит? Что с ними происходит, блядь?!
Гудки не длятся долго и на третьем трубку снимают:
— Это срочное? Обычно ты…
— Какого хуя между нами происходит? — Джек выпаливает это настолько быстро, жестко, перебивая мужчину и сжимая левую руку в кулак до боли, чтобы заглушить палевное волнение и тишину повисшую в ответ. Ему нечего на это ответить?..
— Ты действительно хочешь поговорить об этом?
— Да, черт возьми!
— Вечером? — предположительно спрашивает Питч, явно чем-то недовольный, — Я освобожусь, улажу дела и мы…
— Питч, черт тебя дери! Просто ответь на один, всего лишь один, вопрос! — Джек срывается, понимает, что такая резкость и грубость ни к чему, но и по-другому уже не может. Не хочет тянуть и не хочет быть подвешенным.
— Ты действительно уверен, что хочешь знать ответ? — с нажимом переспрашивает мужчина.
— Да… — после пятисекундной общей тишины хрипит парень, открывая глаза и щурясь на серое небо через крону деревьев.
— У людей это называется привязанность…
— К черту эту ебаную формулировку! — взрывается Джек, — Ни я, ни ты нихрена в неё не верим! Ровно, как и то, что происходит нельзя назвать просто привязанностью! Да, блядство! Это…
Джек не находит, как правильно продолжить в первую секунду тишины, зажмуривается до боли в глазах, отталкивается от дерева и начинает расхаживать вокруг:
— Это сильнее, это глубже. Это то, что выносит к чертовой матери, но это блядь никак не тупое слово «привязанность»! Ты это сам знаешь, сам чувствуешь!
— Да. Ты прав.
— Так какого?! Какого ты приуменьшаешь то, о чем прекрасно знаешь? Почему, блядь, опять начинаешь издалека?!
— А что ты хочешь чтоб я, твою сука мать, тебе на это ответил, Оверланд?! — впервые срывается Блэк, рявкая на мальчишку.
— Я… — Джек осекается, сбавляет пыл и сдается, понимая, что его порыв завел их в какой-то тупик, — Питч, я не могу...
Мальчишка останавливается, вновь подходит к дереву, и в этом молчании с тихим судорожным вздохом сползает по стволу вниз, садясь прямо на землю и пожухлую траву.
— Снежный, ну вот зачем, скажи? — на том конце явно слышится усталый вздох, — Зачем тебе это? Зачем завел?
— Чтобы больше не метаться в ебаных четырех стенах, не зная, а позвонишь ты вечером, напишешь ли или нет?! Или уже… — Джек сглатывает внезапный ком вставший в горле и пересиливает себя, — Уже нахер тебе не сдался. Забыл. Удовлетворил свое желание общаться. Я не могу уже в таком состоянии подвешенном быть, понимаешь? Не после того, что было.
— А я, кажется, говорил тебе, что не собираюсь разрывать наше общение, и инициатором уж точно не стану. Я не хочу тебя бросать.
— Питч, ну твою мать… — Джек тянет столь жалобно и устало, — Прекрати. Я совершенно о другом!
— Я просто… — в трубке на несколько секунд повисает молчание и явно, что мужчина о чем-то задумывается, но всё же после более мрачно продолжает, — Просто хочу дать тебе шанс. Ибо если мы сейчас дальше будем это обсуждать и… Блядство. Какой же ты упертый, Фрост! Ну вот нахуя тебе эта тема? Ладно, хуй с тобой, Снежный! …И если мы признаем, что дело не в банальном общении и страхе потерять просто товарища-друга, то обратной дороги не будет. И если за себя я могу поручиться, то не знаю, нужно ли тебе это. Ты это понять можешь, глупый ребенок?
— А как ты, твою мать, думаешь? Я сам позвонил… Черт! Опять отвлек тебя… Но я сам хотел, потому что уже не могу так. Не могу молчать. Ещё в начале недели не мог, — Джек берет паузу, закусывает губу и ему смешно с мысли о том, что он весь такой бесчувственный должен быть, — Я лишь делаю вид каждый раз, каждый твой звонок, каждое сообщение, твою мать! Я каждый раз вру себе, что это лишь благодарность — дружеская привязанность. Я делаю вид и стараюсь в эти рамки, но внутри нихуя не верю в это. Не могу и не хочу верить. Не могу с этим бороться! Не хочу... без тебя.
— Снежный мой…
Джек на это лишь жалобно всхлипывает, зажмуриваясь и вспоминая те ночи, когда мужчина его успокаивал и говорил настолько же мягко, и почти всю ночь был рядом, усыплял…
— Ты давно меня так не называл, — хмыкает почти обиженно Фрост, и смущенно очень тихо добавляет, — Ровно и не был… со мной всю ночь.
— Не хотел переступать границу, — легкая теплота слышна в голосе Блэка, и парнишку это моментально успокаивает, — Только когда ты уже почти засыпал, так, чтоб наверняка не вспомнил на утро.
— Зараза! — с тихим смешком всё же не может удержаться и обзывает Джек.
— Хочешь, возобновлю?
— Обязательно. И не смей подгадывать этот момент! Черт…
— А вот это ты мне запретить не можешь, Снежный.
— Питч, твою мать! Ну что же ты… ну почему ты такой?
— Какой?
«Охуенный, уникальный, слишком идеальный для меня и… Мой?» — но Джек не озвучивает свои мысли, которые разрывают его голову почти в буквально смысле. Он снова слишком боится. И вместо всего этого пламенного, лишь горько усмехается, тихо отвечая совершенно другое:
— Самодостаточный и наглый. Как всегда в своем репертуаре, — паренек вытягивает одну ногу на настил и фыркает в неверие того что происходит, однако не может не сказать того, что так давно хотел, даже вопреки своему страху: — Я не хочу тебя потерять. Больше… ну ты, ты знаешь. И ты единственный, кто настолько… Черт… Настолько стал дорог. И я не хочу тебя потерять.
— Не потеряешь. Не допущу.
— Знаю… — Джек осторожно улыбается, едва прикусывая ноющую губу, — Я сильно тебя отвлек? Прости, не смог сдержаться. Не мог уже просто.
— Ничего. Всё равно моя там помощь, ровно, как и присутствие, мало играло важную роль. Однако мне интересно, только ради этого ты позвонил настолько импульсивно?
— Представь, — фыркает Джек, однако тут же серьезничает и чувствует, как почему-то щеки начинает теплеть, блядь да неужели он это скажет: — Ну и ещё потому что… пиздец как по тебе соскучился.
— Я долго ждал от тебя этой фразы.
— А она для тебя важна? — ещё один вопрос, как ещё одна ступенька, пусть и прозрачная, но важная в этом шатком построении странных отношений.
— Не представляешь насколько.
— Питч, я… Это… Это не свойственно мне. Это непривычно, это пугает, и я не знаю что мне сейчас…
— Тихо, — перебивает Блэк, — Ничего не нужно говорить специально или думать о том, к чему ты ещё не готов. Снежный, не спеши, не бойся, не думай зря о том, что ещё не знаешь. Я предлагаю лишь общаться, часто, насколько позволяет наша загруженность и время. Всё возможное свободное время. Говорить и обсуждать, узнавать, делится новым и не скрывать то… — Питч замолкает, так и не дав сказать себе это последнее и самое важное для обоих, и Джек слышит почти раздраженный вздох на той стороне.
— Чувствуем? — аккуратно довершает сам парень, едва улыбаясь.
— Именно.
— Боишься произносить это слово, циник? — усмехается теперь Фрост, зная, что для мужчины всё это более непривычно и возможно не комфортно.
— Боюсь, что сорвусь, — звучит слишком серьезно и резко для такой банальной фразы.
— Питч?
— Сорвусь и ебну всю эту глупую детскую прелюдию, потому что прекрасно осознаю насколько глубоко и жестко попал, и какой это тотальный для меня… — усмешка слышна в голосе, но вовсе не злобная, скорее с нежной обреченностью, — Ты мой личный долгожданный пиздец, Снежный.
Джек замирает, задыхается в буквальном смысле от этих слов, от этого тона, от последней фразы, и пытается не выпасть в полный осадок. Хотя, куда ж теперь ниже-то? И, на паскудство, собственные чувства играют злую шутку, взрываясь под ребрами от слов мужчины и едкими болезненными каплями тоски стекают по всем органам.
— А ты походу мой… — хрипло произносит Фрост и отключает вызов, медленно закрывая глаза и пытаясь понять, почему настолько сильно стучит сердце и болит в душе, и почему именно эта боль столь долгожданная и желаемая для него сейчас.