Только вот вопреки всему сказанному дальше не становится легче, и Джеку, на исходе первой недели августа, кажется совсем хреновым то, что он тогда позвонил и сказал.
Почему же?
Парень останавливается, не доходя пары метров до главного входа в университет, и засматривается на первые раньше всех сорвавшиеся с дерева салатовые листья, закручивающиеся в воронке ветерка и медленно планирующие на красную дорожку тротуара.
Почему ему настолько тяжело всю эту неделю? Настолько тягостно, словно он утопленник, который, вроде как, и утоп, но камень, привязанный через веревку к шее, до сих пор тянет непосильным грузом.
Его затягивает сильнее, глубже. Неотвратимее.
И какой уже противиться, если он сам, с каждым разом, поддается сильнее: открывается, становится ручным, когда слышит этот голос, успокаивается… И если б ему сейчас предложили забыть, отказаться, вновь стать безэмоциональным, вновь ничего не чувствовать, не ощущать, не бояться, не тосковать по ночам и дням… Быть с той самой привилегией — хладнокровным прагматиком, он бы тут же такое предложение послал нахер.
Потому что это «нечто» — то самое, что он всё ещё боится охарактеризовать и называть, — слишком дорого для него, необычно и на всю нелепость и дикость долгожданно. Да, внепривычку, боязно, с болью, с сомнениями, столь хрупкое ещё и не устоявшееся, но желаемое, оберегаемое настолько, что он не хочет это прекращать, не хочет отдавать. Хотя пиздец, как страшится грядущего.
Как огня страшится. И по всей своей сути без тепла этого и света уже не может; сдохнет, замерзнув нахрен, но и полностью подойти, отдаться пламени, равнозначно не в состоянии — трусит, знает наверняка, что сгорит дотла, притом даже не зная, приятно ли будет сгорать или действительно, по-настоящему, ужасающе. Но проклятущая фишка в том, что он хочет. С каждым днем, с каждым новым разговором. Он хочет этого огня всё больше. Сильнее и неумолимее.
Докатился, реалист-хренов-интроверт, с пренебрежением смотрящий на слюнявые парочки, сейчас сам подписывает себе приговор на тот ещё костер. Хер ли там — инквизиторский, напалмом, природный, исход один. Эмоциональный и без привилегии на отступление. И Фрост в этом сгорит. Он знает уже точно. Даже если…
Даже если не получится, даже если… его не примут, не захотят, он сам уже не сможет отступить и делать вид, что он прежний похуистичный восемнадцатилетка.
«А радоваться ты не умеешь? Думать позитивнее?» — тот же внутренний голос, от которого уже тошнит, и Джек бы рад стать более оптимистом, но не знает как. Он с той самой ночи не знает, как иначе… Как жить, чувствовать, радоваться, ощущать всё ЭТО и притом не бояться, не содрогаться от мысли, что всё напрасно, что недостоин. Не выть ночами, исступленно боясь потерять и одновременно боясь раствориться в ЭТОМ чувстве полностью, без остатка.
Белая, ты ж пуганая ворона, Фрост.
И конечно, он вновь будет весь день метаться, как тигр в клетке: злющий, непонимающий, что ему нужно, напуганный от того, что прорастает внутри, сжирая все преграды и опаляя своими искрами тот лёд, копившийся в душе годами.
Смех девушек, кучкой идущих позади, отвлекает, и он быстро забегает в кампус. Джек не хочет сейчас об этом думать, хочет отодвинуть на самый дальний план, в самый дальний островок осознанного и тупо забыться. У него полно дел здесь, в универе, в реале, вне его придумок и сладко-острых фантазий.
***
И всё идет приемлемо, в его отметке «ещё нормально, не пиздец тотальный». Новый день, отвлечения на учебу, пробники по многим из предметов, которые он даже умудряется более-менее нормально написать, отличная погода, настроение тоже наконец выравнивается. Казалось бы — красота, делай то, что хочешь и не заморачивайся над тем, над чем пока ещё нет ответа. Но когда такая лафа долго продолжалась в его жизни?
Всё заебись до первой крупной перемены, до мысли о том, что нужно бы проветриться без особого скопления людей, до первой лавочки за кампусом, куда он направляется, и где видит обжимающуюся неизвестную парочку. Так, что Джек застывает, случайно наткнувшись на целующихся. Девушка и парень, из самого его нелюбимого юрфака, такого возраста как и он... Они сидят в окружении деревьев на лавочке и самозабвенно целуются, в перерывах что-то ласковое друг другу щебеча. Что, впрочем, здесь не редкость, даже обыденность: студенческие годы, первая любовь, интриги, первый секс и всё в этом духе. Но именно сейчас парень словно впервые видит это по-другому. Видит вот так; без омерзения и холодного непонимания внутри, не руководствуясь логикой.
Что-то больно переворачивается под ребрами, и мысль запретная проскальзывает в сознание, пока он делает два шага назад, прячась за несколькими большими свисающими ветвями акации.
Позвонить бы... Сказать, что он тоже заебался играть, заебался это чувствовать, заебался каждую ночь в зыбке сна видеть и не прикасаться — всё время в недосягаемости. Заебался ждать этого слишком уже нужного — «Снежный мой»… Джек так хочет в реальности, хочет прикосновений, хочет, впервые, чтобы к нему прикасались так же — с нежностью, трепетом, заботой…
Только вот сценка влюбленной парочки и их поведение не то, что он испытает на себе. Джек знает, его циник другой, и пусть аккуратен, заботлив и мягок, только под всей этой выдержкой и самоконтролем в частности, нечто другое опасное — звериное, то, что хочется понять, вскрыть, увидеть! Хочется раздраконить и почувствовать на себе, хочется ощутить каждое к себе грубое, нетерпеливое, жадное, жаркое прикосновение: объятия, поцелуи, кроваво-темные метки на собственной шее оставленные его губами... и шепот, этот шелестящий с хрипцой шепот прямо на ухо, родной, любимый до боли в сердце…
Это бешеное желание, опаляющей волной проносящиеся в сознании и оседающее тяжестью в душе совпадает с ласковым признанием девушки одновременно, и это раскалывает его мир на части, одновременно же собирая воедино новый. Джек шарахается назад, отскакивая дальше и испуганно таращась на двоих увлеченных друг другом влюбленных. Он не замечает, как нечто мокрое медленно стекает по щеке, а в груди бухает сердце, готовое выскочить.
«Ты его любишь. Любишь, Джек Фрост… Любишь!»
— Я не… — парень осекается, кривит губы и отступает ещё дальше.
«Ты полюбил его уже давно, и всё это время влюблялся лишь сильнее! Ты любишь его!»
Нет! Совершенно не так! Это неверно. Это не то, что он… чувствует? Ни за что!
Джек трясет головой и не выдерживает, срывается и убегает, и уже через минуту залетая в главный холл, и по лестнице вверх.
Так, кажется в правом крыле у них история.
Он даже задумываться не хочет что сейчас так перевернулось с громогласным треском в душе, Фрост переключается последними каплями своего хладнокровия и с каменным лицом спешно заходит в аудиторию, пытаясь отдышаться, пытаясь сдержать маску, чтобы никто не знал какими усилиями ему сейчас стоит сдерживать этот пиздец внутри и не заистерить, заржав в голос, или разнеся пол аудитории вместе с самими учащимися.
Ему плевать даже на Джейми, который поначалу воодушевился и помахал, предлагая сесть за соседнюю парту. Джек игнорит по полной, садится в самый дальний угол, швыряя на парту рюкзак и сходу доставая планшет. Он плюет на удивленных, но явно опасающихся подходить к нему однокурсников, на недоумевающего друга и изумленный короткий взгляд преподавателя. Ему нужно отвлечься.
Дизайнерский личный проект, наравне с официальным, загружается не так уж и долго, и парень, достав стилус, погружается в понятную и успокаивающую работу, медленно дорабатывая то, что считает несовершенным. Это сейчас для него лучше всего. Здесь он знает хотя бы что делать. Здесь всё под контролем, здесь лишь цвета, графики, линии, давно выученный проценты, пропорциональность... Всё что он знает наизусть — логичное и понятное.
***
Подавленность и болящее сердце не отпускает. Особенно после третьей пары. После того, как Блэк неожиданно пишет. И такое простое и знакомое уже — «Как ты, Снежный? Устал?» бьет с утроенной силой, расщепляя последние крохи того, что ему лишь причудилось. Нет. Всё верно. Внутри вновь откалываются последние куски ледяных глыбин, кровоточа на месте сколов новыми чувствами и эмоциями.
И как же блять ему хуёво и от тоски, и от щемящей боли, и от радости одновременно! Джек впервые пробует эти чувства осознано и вновь пугается, как звереныш, впервые выпущенный в темный жестокий лес. Это… ломает его, раскалывает и выворачивает наизнанку, и хочется просто застонать, но, твою мать, ответить всё как есть, и в то же время не отвечать ничего вообще. Но всё-таки сдержанность ещё есть и парень отвечает нейтрально. Почти нейтрально. Потому что в конце нужно же было написать это ебнутое — «...Я не выдерживаю так!»
И конечно же Питч всё прекрасно понимает, сразу же перезванивая. Только сам Фрост идиот и трус, вновь трус. Он скидывает вызов. И отключает телефон полностью.
А дальше... а дальше Джек вымотанный тем, что чувствует и думает просто хочет уйти домой и вновь напиться. Забыться хотя бы на время и не испытывать всей этой многотонной непонятной хрени, которая высасывает из него все соки.
Только вот не везет ему и на зло слышатся на повышенных тонах голоса, перед тем как Джек выходит с арочного перехода. Он замирает, стоя в тени, и не понимая почему голоса настолько знакомы…
— Хватит! Оставь меня в покое! Я же тебе сказал!
Джейми? Фрост удивленно приподнимает бровь, но пока не делает попыток вмешаться, медленно распутывая наушники и прислушиваясь.
— Просто поговорить, Баннетт! Что тебе, сложно?! Слушай, я… Я знаю, почему ты избегаешь меня и не хочешь даже здороваться…
А это Банниманд, что ли?
«Он, что, совсем охренел?!» — проносится возмущенное в голове беловолосого парня, однако свою вспыльчивость и желание тут же выйти из тени и, пока эти двое возле зелененьких деревцев, надавать одному по роже, осаждает тем самым, что Джейми, как бы, сам должен разобраться. И на блядство Джек, сцепив зубы, ждет, более заинтересовавшись этим разговором. В конце концов Питч прав. Он не должен вмешиваться в чужую жизнь и чужие ошибки.
— Отвали сволочь! — рявкает его друг и отпихивает от себя слишком близко подошедшего Астера.
Тот взгляд Джейми, который Джек подмечает, говорит о многом, парнишка явно на грани, и не то хочет убить с дикой ненавистью Президента, не то завалить прямо здесь и трахнуть. Эдакая... Боль, вперемешку с безумным желанием обладать. Настолько ярко это видится, что у Фроста колет под ребрами, проносясь откликом.
— Отвалить? Теперь? Когда… я всё знаю? — не то зло, не то отчаянно в ответ бесится Астер.
«Что за черт? Решил признаться? Запудрить голову?» — мрачно думает Джек и всё-таки хочет вмешаться, но Джейми рушит его планы, злобно рассмеявшись. Хотя Джек прекрасно понимает что это уже стадия истерики. Да уж…приплыли. Он понимает состояние друга и этот его смех…
— Да что ты знаешь? Что? Что черт возьми? — с дикой улыбкой неодеквата рявкает паренек, в упор смотря на старшего сокурсника, — Что тебе наплели? И кто? Лили? Эми? А может быть даже Фрост?
— Прекрати хуйню нести! Фрост сказал лишь то, чтоб я к тебе не лез!
— Так вот и не лезь! А всё, что ты знаешь — ложь в чистом виде. И, по сути, кроме пренебрежения и ненависти у меня к тебе ничего нет! Ничего! И не было ничего и никогда! Ни разу! Хочешь докопаться до мелких, так пиздуй к своим сучкам, а хочешь перекинуться на радужные облака, так тоже вперёд, по тебе все младшеки уносятся, еби кого хочешь! Но ко мне не лезь, сука!
Этот его запал, злость и играющие чувства слишком хорошо сейчас понятны Фросту, даже эта агрессия и желание, как можно дальше быть от Президента — дальше от источника своей боли...
Ничего не скажешь, прагматик, блядь, с холодной логикой начал понимать эмоционально нестабильного влюбленного человека. Приехали. Только Джеку сейчас не смешно, и он зажимает в себе те странные чувства эмпатии, которые стали ему доступны, смотря на мучащегося Джейми. А то, что тому хуево и он мучается — как дважды два.
— Да нахуй мне кто либо? Ты вообще думаешь, что говоришь, идиотина? — рявкает Банниманд и не смотря на шустрость паренька, успевает его схватить за локоть правой руки, притягивая ближе, и поебать ему на вырывающегося Джейми.
— Ты читал?
— Да какая разница нахрен?
— Я спрашиваю читал? — почти рычит Астер, смотря в глаза Джейми, и тот тушуется, злобно фыркая, не желает признавать, однако отрывисто кивает.
— Ну читал, и что дальше?! Читал, блядь, да! Читал каждую твою ебическую грамотную простынь и маты, даже которых-то и не знаю!
— Вывод? — нетерпеливо перебивает Банниманд уже второй рукой притягивая к себе мелкого, так, чтобы стабильно не вырвался.
— Какой нахер вывод? Какой? Думаешь, поверю? После всех этих двух лет игнора и издевательств? Поверю и поведусь? Очередной твой спор, да? Опять со старшеками, умник? Все это ради этого, верно? — Джейми не хочет показывать, но даже Джек со своего дальнего и темного угла замечает, как у друга влажные дорожки на щеках и краснеет нос; Джейми вновь не выдерживает, а хуже того — он ещё и не верит. Джек бы тоже не поверил.
— Это не ложь. Ни разу. Чем угодно могу…
— Да пошел ты! — шипит поражено парнишка, — Делай что хочешь. Давай! Спор ты у своих недоумков выиграл. Да. Верно... Сука ты, Банниманд. Всё верно… Но нахуя? Нахуя ты так?..
— Да не спор это был, дебила кусок! Это то, что я чувствую к тебе, скотина! — кричит, встряхивая за грудки паренька, Астер и резко отпускает паренька, отходя на пару шагов и растрепывая серые волосы, — Все нервы мне вытрепал, все эмоции вывернул наружу! Всю сука логику похерил на корню, скотина мелкая!.. А теперь блядь ещё и выясняется, что ты два года молчал! Два, Джейми! Два!
Впервые на памяти Джека Банниманд называет друга по имени.
— А что мне делать нужно было, скажи на милость? Рекламный баннер напротив универа повесить? Что?
— Сказать!
— Зачем? Ты ж у нас ебучий идеал на весь чуть ли не Портленд, такой охуенный, примерный… У тебя всего и всех дохуя, да и с учетом того, что ты тогда пиздел на весь универ...
— А понять, что это было для пиара и чтобы не лезли, нет? Подойти, написать! Передать через знакомых, чтобы встретились?!
— Да хер тебе, а не написать! Если бы не эти двое… Если б не длинный язык Эмми, да вообще бы ничего не узнал до конца курса, а после я нахер на практику и хер вы меня здесь увидите!
— Что?..
— Что слышал! Я уезжаю в начале января на практику, сразу после Рождества, возможно. Потому… — Джейми не договаривает, не выдерживает взгляда Астера и отворачивается сдерживая слезы, — Я больше не буду мозолить тебе и кому либо-то ещё глаза. Я хочу всё забыть.
— Почему? Когда я здесь, когда я тебе писал и после всего этого хочешь забыть? Почему?
— Да потому что не выдерживаю! — Джейми рявкает это парню в лицо, а словно дали пощечину Джеку, ибо слова идентичные, — Банниманд, да пойми блядь, я не выдерживаю больше того, что чувствую! Я сдохну так скоро. И в то же время я этого хочу… — парнишка переходит на отчаянный шепот, низко опустив голову и не смотря на подходящего к нему Астера. — Так хочу, что крыша едет, хочу быть рядом, хочу чувствовать без опаски, хочу ответа, хочу до боли и безумия! Это настолько, что всё тело сводит в болезненной судороге. Хочу быть… твоим.
Говорит это друг, а Джек не находит ни слова отличающегося того, что у него самого в голове, в мыслях, в душе. Фрост чувствует, как ледяная дрожь прокатывается по телу, и к своему гребанному сожалению понимает сейчас, впервые действительно понимает, что чувствует Джейми. Знает, насколько тому страшно и больно, но Джейми уже не ребенок. Да. Он даже не трус, он находит эту странную ебучую смелость признаться.
«Может…» — думает Джек, — «Когда ты живешь с этими чувствами на протяжении двух с половиной лет, всё настолько становится параллельно, как наболевший зуб, что сказать уже не так страшно, или уже похуй, главное освободиться...»
Прохладная влага чувствуется на щеках, но Джек не смахивает, а лишь смотрит на этих двух стоящих в молчании и не знает, что делать ему самому. Потому что он…
Тоже наверное сдохнет. И в этот раз не из-за прошлого. Не из-за своей вечной вины. А из-за того, что он…
— Никогда не любил, отмахивался. Думал — враки, херня. Придерживался позиции простачка-эгоиста, а после тебя увидел… И пиздец прагматизму, как говорит одна известная хладнокровная личность, — фыркает скептически Баннетт.
А Джек лишь кривит губы, издеваясь же над собой, потому что именно сейчас он меньше всего похож на себя прошлого, на того прагматика-реалиста, которому, как до звезды все эти ебучие слюни-сопли. Ага… хладнокровный, конечно же! У него крыша едет и все эмоции взбесились, он на стену ночью лезет и воет волком без… Ровно, как и боится всего: и себя, этих непонятных чувств, боится потерять, а главное того самого — признаться лично себе, что он такой весь из себя закрытый жесткий и холодный, а подпустил, принял, доверился, дал прорасти большему, нежели дружба, дал себе надеется, дал себе полюбить. Позволил и желает, чтобы…
— …были вместе. Хочу настолько сильно, что ни ебучие транквилизаторы, ни девчонки уже не помогают! Хочу принадлежать. Хочу, чтобы любил… — шепчет Джейми.
Джек отходит совсем в каменной стене и прижимается к ней, откидывая голову на крошащийся красный кирпич, прикрывая глаза и чувствуя, как ещё что-то противное вновь стекает по щеке.
— ...Я уже не борюсь с этим. Знаю, что бесполезно. Знаю, что не смогу выкинуть ни из головы, ни из жизни, не тем более из сердца. А потому…
— Признаю свое поражение… — одними губами заканчивает обрывающийся монолог Джейми Джек, и резко оттолкнувшись от стены, однако совершенно бесшумно, разворачивается и уходит, даже не слушая, что говорит на последние слова друга Банниманд.
Ему настолько херово, что что-либо говорить, разбираться или уж тем более думать, особенно о других, он не может и не хочет.
Через полчаса парень уже дома, он скидывает половину вещей ещё на первом этаже, а вторую половину в той самой ванной комнате, безэмоционально включая на всю холодную воду и залезая под душ. Последнее осознанное на что Джек надеется, то, что за шумным душем и закрытыми дверьми никто не услышит его сдавленный отчаянный вскрик.
***
«Нам надо поговорить. Сегодня. Серьезно. Обо всём.»
Он психует, стирает, вновь обзывает себя мудаком, падает головой на сложенные руки и вновь несмело набирает:
«Нужно поговорить! Срочно!»
— Да блядь! — одними губами, и вновь стирая.
Утвердительное и последнее становится десятое наверное, из того что писал и удалял за это утро:
«Нам нужно поговорить. Сегодня. Через пару часов.»
Всклик об успешно отправленном смс, как спуск гильотины — отрубая все остальные пути, и Джек лишь неуверенно сглатывает, вновь блокируя экран и невесело смотря на погодку за окнами кабинета истории, которая начинает пиздец как портиться. Ну что за день начался хреновый?
Парень игнорирует, что два предыдущих дня вообще были на нет паршивыми, в течении которых он не отвечал ни на какие звонки, зомби шатался на пары и пытался каждого, кто заговорит с ним убить одним взглядом. Порой даже получалось отпугнуть от себя чересчур любопытных, а после его послали в медпункт, но ничего и там не добившись отфутболили домой — отсыпаться. Недосып, все дела. Знали бы, что он вообще двое суток практически не спал, мешая кофе с сердечными успокоителями и запивая ещё это порой виски, найденным в кабинете старшего из его бывших опекунов.
Фрост невесело улыбается и на автомате достает нужный блокнот и ручку, дабы записывать нужное от дотошного профессора. Первая пара, как в преддверии бури, тихая и молчаливая, погода за окном нагнетает той же тишиной, едва легким ветерком и грозовыми чернеными тучами с запада. Будет ливень во второй половине дня... Может ему и на руку.
***
Как он принял это решение, как вообще осмелился подумать, что нужен взрослому самодостаточному мужчине — Джек не знает. Что поспособствовало такой смелости сегодняшним утром тоже не понимает. Возможно, тот самый виски, а возможно и собственное до сих пор не убитое эго, которое захотело хотя бы попробовать и не мучиться дальше. Он перечитал каждое чертово сообщение в течении этих дней, которое слал Питч, каждый звонок видел, но игнорил. Своевольно, глупо, по подростковому беспечно. Однако прекрасно знал, что это лучше, нежели если ответит. Ответил бы, услышал этот голос и всё. И пизда его мирной жизни и приглушенным нервам.
Джек чувствует, что пропал безвозвратно, и ещё сегодня вновь придется созваниваться, сегодня, после трех или уже четырех дней безмолвия, он услышит его, и наверное сорвется. Да не наверное. Сто процентов сорвется! Ибо это самое щемящее и настолько преступно-нежное рвёт все его херовые ледяные границы, и Джек не может сопротивляться. Однако и до конца поверить в то, что это его эмоции — его чувства — аналогично. Даже не хочет. Неужели реально он настолько попал, и так... глубоко? Безвылазно, жестоко, желанно.
Да, бред ведь!
Парень отмахивается, забывает, вслушивается в голос профессора, и через чертово пролетевшее время идет на следующую пару, а с неба начинают капать крупные теплые капли первого дождя. На периферии звуков визжат и смеются девчонки, которые спешно забегают в основное здание, шумные разговоры парней, повсюду смех, разносящийся все громче шум листвы деревьев из-за поднявшегося ветра, с запахом озона, того самого любимого — мокрого, уже пропитавшегося дождем, асфальта, а Джек только придурочно улыбается, чувствуя, что невозвратное, погибельное для него, пожирает теперь слишком быстро.
Да нет! Он не сможет. Тупо не сможет признаться. Порушить то, что между ними есть.
«Но и выдержать ты этого больше не сможешь», — ехидно так казнит собственное подсознание, и Фросту хочется остаться под дождем. Он медлит, вопреки бегущим в укрытие, замедляет шаг, а после, осмотрев слегка шокированным взглядом здание универа, пятится назад и не веряще качает головой. И нахрен бы он здесь? Он ведь не может! Нахрена бороться вновь?!
Ливень начинается неожиданно и резко, поднимая шумиху среди тех, кто ещё остался на улице, разгоняя ребят по ближайшим крытым убежищам, а наоборот Джек срывается под крупные капли дождя, желая сбежать от людей, от ситуации, от себя в первую очередь.
***
Он кусает губы в кровь, оббивает красную пыль с кирпичной кладки в проеме некогда застекленного окна, на подоконнике которого и сидит, и пытается не разбить кулак в кровь окончательно. Чёрт! Это также сложно, как и быть нормальным. Да нет! Это в тысячу раз сложнее, невыносимо ощущать то, что сейчас у него шкребется внутри и делать вид, что он, как маломальский долбаеб, справится.
Скрип от сжатой челюсти, так что желваки играют, и Джек, не бережа себя, с силой откидывает голову назад, потираясь белыми волосами о старый красный кирпич, так что наверняка останется рыжее пыльное пятно на волосах. Ну и похрен! Он шмыгает, вдыхает прохладный ветерок пахнущий чистой листвой и прибитой пылью, и смотрит на всё ещё мелко покрапывающий дождь.
Здесь в заброшенном уже как пару лет крыле, скорее подобии двухметровой башни, с одними ставнями и пустынными маленькими комнатками, он нашел свое укрытие. Здесь никто никого никогда не ищет, и можно сидеть спокойно на широком пыльном подоконнике, свесив одну ногу на улицу и смотреть на зеленый сад, на колышущиеся ветром мокрые листья близ растущих деревьев, ощущая, как очередной порыв сметает с листьев капли и они попадают тебе на лицо...
А у него мандраж, мелкий, пока почти неощутимый, но верно поднимающийся из глубин пугливой ледяной души. Джек сгибает правую ногу в колене, и вымученно смотрит на сотовый, который сжимает до побеления костяшек на правой руке. Черт. Это скоро произойдет. Это его настигнет. Это уже финишная.
Парень зажмуривается так сильно, что боль острой волной прокатывается со лба и до затылка, иглами сдавливая в тисках виски. Это нервоз.
Нет, Фрост. Это пиздец.
Джек фыркает, верно, конечно же верно. Пальцы холодеют, ладони мокрые, и колкие мурашки бегут вверх, и он слышит, как начинает с каждой секундой сердце биться быстрее и громче. Скоро будет неизбежно. А он, дурак противоречивый, не может решиться на разговор, который уже назначил. Не знает, тупо не знает, что будет говорить, что будет слышать в ответ... Боится ответа. Боится и желает одновременно услышать этот низкий хриплый голос, такой…
Угомонись! Успокойся!
Не помогает. Фрост передергивает плечами, пытаясь скинуть подступающую панику, но это тоже ложное — не помогает. Даже последующий порыв приятного ветра, что сносит с ближайшей ветки капли воды и обрызгивает его целиком мелким дождиком, не помогает.
Ты должен ему сказать, твою мать! Должен поговорить!
Джеку смешно, ведь он это уже проговаривает себе хрен знает сколько. Страшнее другое: на том конце знают прекрасно о чем пойдет разговор. Они, блядь, оба понимают, что вот этот разговор будет точкой невозврата. Новой и жирной такой. Блядской, горячей — выжигающей точкой.
Соберись! Соберись тряпка…
У мальчишки начинают подрагивать пальцы, и он обреченно осматривает кусочек кампуса, что виднеется за кронами деревьев. Послать всё нахер не получится теперь, вообще ничего не получится. Парню смешно за свое же поведение, до истерики смешно и страшно одновременно, потому что он не может контролировать бушующее, что с ним сейчас творится.
А голос так хочется услышать вновь. Джек вспоминает те почти ласковые и властные одновременно интонации Блэка и глухо стонет, не выдержав, пару раз с силой прикладываясь затылком о кирпичную стену позади.
«Побейся ещё раз!» — шипит подсознание, и он бы с удовольствием, только вот сотка вибрирует, оповещая о входящем вызове, и Джек с неожиданности и волнения чуть не выбрасывает её в окно. Черт! Айфон скользит во влажной ладони, пальцы холодеют и не слушаются, дрожащее пытаясь попасть на зелененькую трубочку.
— Да блядь! — рычит Джек и наконец принимает вызов, до боли вжимаясь в крошащийся красный позди и крепко зажмуриваясь, поднося телефон к уху.
— Да… — хрипло отвечает парнишка и замирает, не в силах даже сделать глоток воздуха.
— Всё нормально? — без церемоний спрашивает Питч, однако и в его голосе Джек слышит едва различимое напряжение. Неужели, блядь, они опять начнут играть в обычный разговор и ходить вокруг да около?
— Не знаю, — уставшее честно признается парень и наконец выдохнув, трет свободной рукой переносицу и глаза, — Твою мать, правда не знаю, Питч.
— Ты хотел поговорить, — как констатация неизбежного, как приговор, как бетонная упавшая на него плита, и Джек лишь заебанно ухмыляется.
— Хотел… — как с приговором соглашаясь и вновь замолкая, не зная почему всё то, что вертится бурей в голове он не может обличить в слова, назло и Питч молчит, даже не слышно привычного звона граненого бутыля с виски или же шелеста заполняемых бумаг. Чертово попадалово на обоих.
— Блядь. Да как же ж... — шипит Джек, и всё же не выдерживает, начиная быстро говорить, — Как же заебало. Надоело до такой осточертелой степени. Но хватит. Просто довольно! Всё! А теперь послушай, я хочу…
— Нет это ты послушай, — резче чем следует перебивает мужчина, но равно сам спотыкается, замолкает на пару секунд, слышится усталый вздох и в конце концов Блэк сам сдается: — Блядь, Снежный мой…
На том конце снова тишина, и у Джека тишина, лишь резко сбивается на нет дыхание от этого последнего «Снежный мой», потому что было сказано настолько… Парень жмурится, пытается скрести красную пыль на внешней стороне окна, сжимается весь, напрягаясь подобно пружине и понимает, что больше не может так.
Молчание их убивает, разделяет и рубит на мелкие кусочки, молчание обоюдное и понятое. И Джека в миг захлестывает такая тоска, что он тихо всхлипывает, даже не желая скрываться.
— Питч… — судорожно произносит Фрост, но словно умоляет, не то прекратить его мучения, не то продлить на всю оставшуюся жизнь, — Черт… Питч, прошу, скажи что...
— Что сказать?.. — впервые в голосе этого мужчины парень слышит такую усталость и нескрываемую обреченность, так, что вновь жмурится не желая этой боли им обоим, — Что тот случай, когда мы познакомились, нас, ебаных прагматиков-реалистов, нагнул и поимел, малыш? Или что это уже неизбежно, и пиздец как глубоко впиталось, так, что не выцепишь, да и… — Питч на том конце усмехается, словно издевается над своими же бывшим цинизмом, — Да и не сильно-то хотелось.
— Но я не хочу так!.. — мотает изо всех сил головой Джек, — Я не вывожу! Я хочу…
— Как раньше? — следует настолько ядовитое, но попадает Блэк в точку, — А что насчет меня? Циник, что послал бы тебя при первом звонке нахуй, если бы было не по его, а сейчас посылает лишь внешку нахуй и со всеми потрохами, сдыхая только по тебе?
— Питч, господи твою ж мать! Да… — Джек ударяет кулаком по ребру подоконника и шипит, — Да что же ты говоришь? Ну зачем? Нахуя?! Блядство, блядство ебанное! Сука ты, вот кто ты! — на последнем выкрикивает парень и хочет запустить сотовый со второго этажа, но лишь шумно возбужденно дышит, понимая, что вновь по лицу вниз катятся горячие капли. Сучесть! И он сам та ещё сука. Какое же это… Джек вновь прикладывает сотовый к уху, закусывая до боли губу, едва различимым шепотом проговаривая:
— Не доводи. Не сейчас...
— Чем же именно?
И это его последняя капля, и парень срывается, не в силах больше держать все под мнимым контролем:
— Чем? Чем, да?! Может тем, что уже не вывожу? Нет, не так как раньше, а вообще? Не вывожу без тебя, без твоего голоса, сообщений, звонков, этого блядского такого — «Снежный мой»? Тем, что сдыхаю без тебя медленно и боюсь одновременно лезть в это пекло? Ибо мне страшно! Страшно, твою мать, до такой степени чувствовать это новое, эти эмоции, которых я в жизни своей не ощущал и не знаю, что делать! И потерять при этом тебя боюсь аж пиздец, так боюсь, что проще будет артерии вскрыть, нежели допустить мысль, что ты когда-нибудь уйдешь от нашего общения… — Джек сдается наконец-то, хрипло продолжая то, что уже неизбежно скрыть, — ...Уйдешь от меня. Потому что уже, сука ты такая идеальная, считаю тебя… своим. Своим и ничьим больше. Потому что дышать не могу без тебя и не хочу! Хочу лишь тебя… Тебя одного и похуй на жизнь, на будущее, на всё! Ты, неизвестным вообще для меня неебучим образом, стал тем единственным настоящим за всю мою жизнь после того ада. И я не знаю, как поступить! Не знаю! Бросить, сука, трубку и больше никогда постараться не звонить, не ощущать или… или сдаться уже, допустить. Я не знаю, Питч! Мне страшно, страшно, твою мать, потому что это сильнее меня!
Он срывается чуть не выкидывая айфон об стену, но лишь обессилено оставляет в ладони, не желая даже что-то слышать, потому что не выносит.
— Ты хочешь от этого уйти, я так понимаю?
— Не знаю, я уже ничего не знаю, Питч! Это… — парень вновь замолкает, шмыгает носом и даже не рад бодрящему порыву ветра, — Мне… Я не знаю, как поступить.
И они по новой молчат. Джек больше не может что-то говорить, что-то придумывать, у него нет на это ни сил, ни смелости. Он не может без этого мужчины теперь и дня, не может и в равной степени принять совершившейся факт — хладнокровных прагматиков тоже настигает и нагибает такое чувство, на букву "Л".
Книжные романы, да? Оды признающихся в любви на экране? Все эти школьные, университетские признания, чувства — вся эта большая и светлая?.. Да хуйня всё это! Фиктивность. В реалии, если зацепишься, то сдохнешь от этой единственной настоящей. Потому что она нихуя не большая и не светлая. Она всеобъемлющая и темная, как просторы жестокого космоса, как истинный первородный мрак!
Попадешь и пиздец: ты из этого не выберешься, не захочешь даже. Лишь будешь скулить и просить ещё, ещё, ещё!
И он скулит, взвыв тихо в голос, так, что его наверняка услышали. Но Фрост не смущается, не закрывается, он уже просто не может, разрываясь между страхом неизведанного и тем, что вот он — рядом, тот самый родной, любимый…
Они оба попали, оба сейчас это осознают, играя в нужное молчание, которое лишь рвет нервы в клочья, но понимая прекрасно, что и говорить нечего, доказывать нечего, у каждого именно то самое проклятое — разделенное друг с другом.
— Питч, я… — пытается начать парень, только снова спотыкается теперь сам, закусывает губу и зажмуривается, — Я…
— Не говори ничего, — обрывает Питч, — Если хочешь, я положу трубку и ты…
— Нет! — вскрикивает моментально Джек не давая ему даже закончить фразу, — Не смей! Не… уходи. Прошу тебя, только не уходи!..
— Я не ухожу, — совсем уставшее, но объясняя словно испуганному пятилетнему ребенку.
— Останься со мной, — сразу же жалобно просит Джек, хотя и понимает, что мотает нервы Блэку, как заправская сука. Да, он сука и эгоист. А ещё ебаный трус...
— Настолько не хочешь меня отпускать?
— Не хочу тебя терять, вообще.
— А значит мне забрать тебя у всего мира не даешь? — разбавленное в ядовитом тоне, так, чтоб парень наверняка услышал и понял, усмехается Блэк.
— Питч, — Джек дрожит, ну не может он по-другому, всхлипывает едва слышно, — Хороший мой, ну не говори такое, я не со зла. Я так боюсь…
— Тогда прекрати надумывать и дай мне тебя присвоить! И ебись к черту весь остальной мир!
— Это всё, что я хочу на самом деле, но… — парнишка смеется истерически и даже злобно, ощущая какой у них ебнутый недоспор недорешение проблемы.
— Я не могу без тебя, — шепчет Джек отчаянно в следующую минуты, и срывается на несдержанный полустон, — Но я не могу сейчас хоть что-то сказать. Хоть как-то ответить! Дать хоть крупицу надежды, обнадежить тебя! Я слишком сильно тебя… — Фрост резко спотыкается, зажмуривается, чувствуя почти эмпатийно, что не у него одного сейчас дыхание прервалось на миг, но продолжить надо: — ...Просто знай, я не хочу причинять тебе боль, и пока что я остановлюсь. Питч... Дай мне подумать до… вечера. Дай хоть немного времени. Прошу тебя!
— Это значит, что вечером у нас возможно последний разговор, а меня ждет персональная казнь, лично тобою оглашенная? — голос почти ровный, почти, ибо в остаточных нотках та самая пустая обречённость напополам с едким смирением, и Джек уже порывается ответить, как Питч чувствует это, заговаривая вновь: — Нет, не перебивай. Что ж... Будет по твоему, Снежный.
— И… ты примешь любое мое решение, какое бы оно не было для нас?
— Что мне на это тебе ответить, мой маленький Снежный?
— Прости… Блядь... Прости! Прости, Питч! — но даже с этими беспомощными извинениями в голове у Джека одно лишь паскудное — «Недостоин! Ты его не достоин! Ты испохабишь ему жизнь…»
— Фрост, угомонись. Меньше всего я сейчас хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым.
Джек на это лишь всхлипывает и обессилено опускает голову на прижатую к груди ногу. А через пару медленных опустошающих минут, Блэк вновь заговаривает, но теперь в его голосе парень слышит чутка большую уверенность, даже что-то отвлеченное:
— Я кое-что тебе взял…
И Джек едва улыбается уголком губ, вспоминая их двухнедельной давности разговор, который вскользь был об украшениях, ювелирке и подвесках. И Фрост почему-то моментально догадывается, что Питч сейчас намекнул именно об этом, и, грустно усмехнувшись, тихо говорит:
— Я же говорил, что у меня аллергия на металлы.
— Это платина, — без компромиссов, как Блэк и любит, и вновь молчание на пару секунд, а после новая фраза таким уверенным голосом: — Чем бы не закончился наш разговор вечером, я хочу чтобы ты это носил.
— Питч…
— Дослушай. В любом случае он попадет к тебе, почтой или... я сам на тебя его надену… А ты даже не представляешь, как я хочу прикоснуться к твоей коже.
У Фроста мурашки по всему телу от этого последнего, у него крыша съезжает и единственное, что может парнишка, так это вымолвить последнее на сегодня сухое: — «До вечера» и отключить звонок. Хватит с него этого невыносимого пиздеца.