Момент выживания — это момент власти. Ужас от ощущения смерти переходит в удовлетворение от того, что мертв не ты, а другой. © Элиас Канетти

      Никогда не думала, что это случится так. Находясь в разных штатах страны, мы встретили свой конец одновременно, ведь смерть того, кто был близок больше всего — это и есть твой конец.

      — Я люблю тебя.

      Неосознанно я положила руку на живот. Мне бы хотелось сказать что-то другое, гораздо большее, нежели то, что подкидывали мысли.

      — И я тебя, Доусон. Будь осторожен, — из телефона донесся шум и стук.

      Через несколько мгновений послышался ответ:

      — Минуту, я сейчас вернусь.

      Фраза, которая заставила все мое тело напрячься. Интуиция кричала, будто бы это ложь, хоть и непреднамеренная. Точно так же она предупреждала меня об опасности, когда нам волей случая пришлось расстаться друг с другом. Она говорила мне: останься. Останься, иначе произойдет что-то непоправимое. Но я не могла, ведь на меня полагались родители.

      В тот день, перед отъездом в Орландо, штат Флорида, отец позвонил мне, сообщив, что матери стало гораздо хуже. Возможно, то был единственный шанс вновь увидеть ее и попрощаться — последняя стадия рака разрушала ее легкие быстрее огня. Ни за что бы не упустила возможности сказать ей последнее «прости», как бы сложно это ни было.

      Я жалела, что бросила родителей вот так: съехала еще до свадьбы, звонила, хоть и часто, но недостаточно. Корила себя за то, что долго не навещала больную мать, почти не видела сестру. Поэтому, несмотря на все свои опасения, я отправилась в родной дом, а Доусон, подрабатывающий преподавателем в городском университете, остался, ведь брать отпуск нам было совсем не на руку. Мы ждали столь желанное вот уже несколько лет пополнение в семье.

      — Пол? — из трубки послышался удивленный голос мужа. — Что с тобой?

      Вновь раздался шум и голоса затихли. Дальнейший разговор было едва слышно, но я не могла сбросить звонок и продолжила ждать. Все произошло слишком быстро, не давая времени на осознание происходящего на том конце кошмара. Но даже будь у меня целые годы, я бы не была готова к тому, что произойдет.

      — Твою мать, — послышался чужой вскрик. — Они заражены.

      Слова, рушащие мой маленький мирок, который мы с таким трудом создавали столько лет. Будучи абсолютно разными, мы строили его с завидным упорством, какие бы невзгоды ни обрушивались на нас время от времени.

      Вскоре на том конце раздался выстрел, а я так и продолжила ждать. Не в силах сдвинуться с места и пошевелить рукой, я слушала. И слушала. И продолжала слушать до тех пор, пока батарея моего мобильного не известила о малом заряде, и даже тогда я не смогла пошевелиться и сдвинуться с места.

      — Они оба мертвы?

      — Считай, они были мертвы до того, как мы пришли. Пойдем. Ты отметил дверь? — произнес голос, который въелся в мою память.

      Голос, который я узнаю теперь из тысячи, даже приглушенный расстоянием, ведь он принадлежал одному из убийц моего Доусона. Голос, который я вспоминала гораздо чаще, чем голос собственного мужа.

      — Ирена, мне удалось связаться с воинской частью. Нам нужно собираться, пока есть время, — на этот раз мне удалось поднять взгляд от пола.

      В комнату впопыхах вбежал отец и стал рыться в шкафах, ища непонятно что. Непонятно зачем.

      — Ирена, ты меня слышала?! — крик начал приводить меня в чувство, хоть тело и не желало слушаться.

      «Мой муж мертв, — подумала я, пытаясь осознать случившееся, но вовсе не веря в это. — Он мертв?..»

      Телефон упал на пол с раздражающим хрустом. Наверное, точно так же хрустит сердце, когда его разбивают.

      — Начинай собираться, прямо сейчас! — отец схватил меня за плечи. — Времени очень мало, слышишь?

      — Папа… — едва слышно пробормотала я, — мне кажется, что Доусона убили.

      — Не неси чепухи и возьми себя в руки, — он взял меня за локоть и куда-то потащил, словно я безвольная тряпичная кукла. По правде говоря, такой я себя и чувствовала. Безвольной, непонимающей, что происходит. Куклой с остекленевшим лицом и непослушными ногами.

      — Пожалуйста, помоги собрать вещи сестре. Мы поговорим позже, обещаю.

      Неожиданно для себя выхватив руку, я направилась туда, где ждал единственный отныне человек, который всегда мог утешить и поддержать. Я направилась в комнату матери. У самой двери мне пришлось остановиться и отдышаться, ведь пугать ее мне совсем не хотелось.

      — Николас? — из-за двери послышался слабый хрип. — Николас, это ты?

      — Нет, это я, мама, — войдя в комнату и посмотрев на уже пожилую, бледную лежащую мать, я ощутила покалывание где-то в животе. Дыхание перехватило.

      Когда-то она была самой красивой женщиной из тех, что я знала. Пламенно-рыжие волнистые пряди обрамляли ее бледное, не ведавшее горестей лицо, взгляд серо-голубых глаз всегда был весел и полон самых искренних эмоций. Таких, как она, я больше не встречала. Людей, действительно любящих и олицетворяющих собою жизнь. И надо же было именно маме ее лишаться, день за днем, год за годом.

      Мне от нее досталась лишь бледная кожа, что сгорала, будь я чуть дольше на солнце, чем требовалось, и волосы. Рыжие, но не столь яркие и пышные. Ненавистные светло-карие глаза достались мне от отца.

      Сейчас передо мной лежала вовсе не счастливая и энергичная женщина, какой я помнила ее всегда. Голову матери едва покрывали седые волоски, кожу возле губ и глаз накрыли глубокие отпечатки морщин, а на лбу и подбородке она была словно натянута на череп тугими щипцами. В комнате пахло лекарствами и дезинфекционными средствами, но даже сквозь этот химический смрад можно было ощутить запах, который многие люди зовут запахом смерти.

      — Мам, — не сдержавшись, я сорвалась с места и бросилась к кровати.

      Сев возле нее, я прижалась к бледной морщинистой руке, которая была столь легкой, словно принадлежала вовсе не человеку, а неведомому эльфу. Фигуристость и тяжесть давно ушли из нее так же, как и былая красота.

      — Ирена, — тихий голос обволакивал меня своим теплом и добротой. — Что случилось?

      Вторая рука мамы легла на мои волосы, утешая и забирая лишь малую часть моей боли.

      — Все хорошо, — прошептала я, поднимая голову. — Я пришла, чтобы тебя проведать. Ты знаешь, что происходит на улицах?

      Словно вторя мне, из-за закрытых окон послышался вой сирен, заставив меня содрогнуться.

      — А что там? — улыбнулась она сухими губами и сама же ответила. — Там играет Сэм, в песочнице. Почему ты не играешь с ней, Ирена?

      Я больше не могла сдержать предательских слез. Она стала забывать. Стала забывать, что сестре давно не пять лет, а мне далеко за двадцать. И все же мама представляла нас юными. На днях Сэмми уже стукнуло четырнадцать.

      Я стерла скатившуюся слезу и вновь взглянула на мать.

      — Сэм сейчас в соседней комнате, мам.

      — Нет же, я слышала ее во дворе, — она продолжала улыбаться и гладить меня по голове.

      За дверью раздался топот шагов.

      — Ирена, что ты тут, черт возьми, забыла? Я что, должен бегать за вами с Сэмюэль? — вскричал отец, хлопая за собой дверью. — Мы уезжаем из города, сейчас же.

      До меня далеко не сразу дошло, что это значит. Ведь мама не могла ходить.

      — А мама?

      — Она останется здесь, за ней присмотрят. Надевай, — папа кинул мне желто-белый костюм и маску.

      — Ты хочешь бросить ее здесь?! — встав с колен и швырнув костюм обратно под ноги отца, воскликнула я.

      — За ней присмотрят, Ирена. Мои знакомые за ней присмотрят, она не сможет бежать с нами, ты должна понимать, — чуть смягчившись, сказал он.

      — Но зачем нам уходить?

      — Потому что через полчаса в город нагрянет полиция, и за кордон не выйдет никто. Здесь начнется хаос. Мы немедленно поедем в наш загородный дом, иди к сестре и собирайтесь вместе.

      — Нет, — твердо ответила я. — Мы не можем просто оставить ее здесь…

      «Умирать» — чуть было не сказала я.

      Отец медленно, но уверенно, подошел и взял мою руку в свою.

      — Послушай, как только мы уйдем, за ней придут. Ей окажут должную помощь. — Чуть тише он добавил: — Ее уже не спасти, но Сэм и тебя — да. Ты правда хочешь подвергнуть сестру опасности?

      — Рен, слушайся отца, — пробормотала мать, словно не понимая, что тот хочет ее бросить.

      Я будто бы вновь оказалась провинившимся ребенком, который никогда не слушал старших. Я снова стала беззащитной и, не внимая голосу разума, делала то, что мне велели.

      Пройдя через множественные коридоры некогда родного дома, я поняла, что уже порядочно подзабыла его. Меня не было здесь очень давно, но комнаты Сэм и матери я нашла бы хоть с закрытыми глазами через сотни лет.

      Дрожащей рукой я схватилась за ручку двери, ведущей в спальню сестры, но меня остановил звук плача.

      — Сэмми, — тихо позвала я, войдя в комнату.

      Она подняла на меня робкий взгляд карих глаз и прошептала:

      — Я не хочу уходить. Здесь мама и мои друзья.

      — Знаю, Сэм, — на секунду приобняв сестру, я начала помогать ей упаковывать вещи.

      Если бы только папа видел, что она взяла. Старый потрепанный заяц, подаренный мамой на один из праздников, фотографии, вещи, которые едва ли скоро пригодятся. Я молча убрала из ее рюкзака кое-что из ненужного, положила туда аптечку и мыло и наткнулась на фото нас с Доусоном. Это был свадебный снимок, сделанный ровно пять лет назад.

      Мои рыжие волосы убраны наверх, на лице — счастливая улыбка. И Доусон. В тот день он сбрил свою вечную щетину с подбородка, а темно-русые короткие волосы были тщательно уложены им самим. Я и не знала, что он это умеет. Доусон никогда особенно не уделял внимания своей прическе, в отличие от большинства его ровесников-преподавателей, а небольшой беспорядок на голове всегда ему шел.

      Шел.

      Я и не заметила, как быстро перешла на прошедшее время. Тут же захватило то самое чувство, будто мир вокруг застыл в тишине. Не было слышно ни начавшегося дождя, ни сирен, ни автомобилей, ни даже голоса Сэм, звавшего меня.

      Снова до боли в глазах мне хотелось плакать. Я, что есть сил, прижала снимок к груди, словно это поможет мне удержать прошлое, удержать Доусона.

      Закончив с рюкзаками и забив большую их часть банками с едой и водой, мы с сестрой направились к маме, но уже у входа послышался пораженный возглас отца:

      — Господи, что ты наделала?!

      Я ворвалась в комнату и первое, что бросилось в глаза — пачки от маминых таблеток, в беспорядке лежащие на прикроватной тумбе.

      С трудом направив взгляд на мать, я начала оседать на пол, теперь уже не сдерживая рвущих горло рыданий. Живот начал отдавать болью.

      — Мама! Мам, — Сэм бросилась к кровати и схватилась за ее рукав.

      Отец трясущимися руками пытался набрать номер скорой, но мы оба знали — это бесполезно.

      Дыра, что образовалась в моем сердце, неумолимо стала затягивать в себя все силы и мужество, стараясь заполнить себя хоть чем-то. Начало конца наступило раньше, но достигло своего апогея именно сейчас. Я чувствовала, что в этот день потеряла самых близких мне людей.

      Мужа. Мать. И, возможно, еще не родившегося ребенка.