— Первым будет Вергилий. 

Этот сон слишком отличается от тех, наполненных нарастающей тоской. 

— Уже надумала? С ним будет сложнее даже тебе. В смысле, он, конечно, научился, но все равно, вдруг будет больно? 

Вечер при отсвечивающем прямо на них ночнике делает спину и шею Кэт не просто смуглыми, а бронзовыми — они на ощупь, точно нагретый металл. Данте знает: сейчас они шутливо спорили, пока он её раздевал. 

— Я справлюсь, — пытается убедить его Кэт. 

Сейчас им что-то нужно высказать, что-то про него и Вергилия, но Данте лишь продолжает:

— Правда? Ты вообще видела Вергилия? Нет, если он у тебя не первый и ты достанешь смазку или такая уродилась, что тебе размер не важен, то хорошо, иди, но и тогда не будет так приятно, если ты что-то там навоображала. 

Кэт равнодушно встречает все его возражения, но кладет его руку к себе на щеку — Данте только что убрал волосы с её лица. 

— Он лучше сдерживается, — глядя на него в упор, отвечает Кэт, — И ему не нужно никак готовиться. 

Данте только ближе прижимает её к себе: у него на руках она сидит ровно, смыкая ноги. И тут же отпускает — ему кажется, в какой-то миг она становится напряжена для его объятий. Проверять, стоит ли обнимать её крепче, Данте не хочется. 

— Ну... Есть нам правда лучше до отвала, прежде чем подходить к тебе. Вергилий просто выделывается и корчит из себя ледышку, а не показывает напрямую, что ему кто-то важны. Я даже везуч в этом — у меня есть порой достаточно времени, чтобы до меня дошло, да и сам брат не против... 

Кэт задумчиво хмурится. 

Данте в ответ неопределенно машет рукой: мол, всегда так, я привык. 

— Это все? — минутой позже спрашивает она. 

Данте на миг удивляется: он не слышит её мыслей. 

Но тут же принимается снова перечислять:

— Ну привычки у него не очень, так что скажи ему сразу. Нет, он все выслушает, просто эта упрямая жопа вообще не очень показывает, что ему нравится или наоборот, не очень. Делает всё хорошо, но... Говори, короче, что тебе по вкусу. Не люблю я все эти его «доверься мне» и бла-бла-бла. Ты вообще любишь когда тебя раздевают? А то что-то майку стянула сама. 

«Я ушла. Ушла прежде, чем просто ему подрочила. Все закончилось вполне обычно, а не так, как я видела ваши поздние завтраки».

Так должно быть в её голове. 

Но Кэт отвечает:

— Иногда. 

Данте уточняет:

— Прямо всю целиком? И что там с позами, привычками трогать, ты любишь больше смотреть или что-то делать? 

Кэт задумчиво гладит костяшки у него на ладони. Её голова по-прежнему словно пуста — но так не может быть: либо он не может прочитать её мысли, либо... 

— Смотря кто и как.

Данте немного опешивает:

— А со мной ты... 

— Да, хотелось бы быть активней, что ли. Тебе интересно что-то новое, ты не обычно отказываешься, да? 

Данте торопливо кивает:

— Не хочу отказываться, вообще-то. Но тебя-то хочется как минимум не выпить, вот и не начинаю — по неопытности случалось всякое. 

Кэт оглядывает его внимательно, но без страха. Она действительно заслуживает всей этой откровенности, но у смертных часто бывает свой предел, так ведь? Поэтому Данте тут же продолжает:

— С тобой точно должно быть все хорошо. Мне и пальцами тебя, и языком нетрудно, но все эти клыки и когти... Не хочу оставлять тебе во время секса боль и шрамы. 

Кэт тянется к его лицу и Данте наклоняет голову, стараясь и подставить ей шею, и пореже дышать — вдруг именно сейчас её запах окажется аппетитней обычного и придется бежать на другой конец комнаты? 

Пальцы, которыми она зарывается ему на затылке — это лучшее, до чего он задумался. И приятно, и можно жмуриться, не глядя на неё — не хочется думать, что ещё за венку он умудрится разглядеть на этой коже.

Так его голос звучит не только глуше, но и достаточно просяще:

— Он ведь наоборот, любит строго одним способом. И если хочешь — я буду смотреть, чтобы он не пошёл дальше. 

На «смотреть» Кэт судорожно вдыхает, а её сердце на миг стучит тише — Данте тут же перестраивает:

— Пугает или нравится? 

Кэт вздыхает: 

— Второе. Но ведь так опасней, разве ты не предупреждал? Тем более Вергилий может не понять... 

Данте цыкает: 

— До этого с ним можно и поговорить. Он будет корчить недовольную мину, но ему вся эта хрень с кучей планов понравится, я его знаю. Увы, секс-шопы там не на первом месте, но вот объесться до икоты мы можем, засунуть в нос всякой фигни, чтобы не срываться, потом сбрызнуть по тебе нашей крови, плюс дать немного серебряны... 

— И этого точно хватит? — перебивает Кэт, — Одному Вергилию? 

Её пальцы ощутимо давят на линию роста волос и Данте довольно мычит:

— Да вроде бы и всё. Остальным ты его уже проняла, хоть он ото всех и бегает, хотя раньше с ним было проще. 

Рука Кэт медленно сползает ему на плечо и Данте почти не удерживается, чтобы прижаться к ней щекой: коротко боднув мелькнувшую ладонь, он тут же отстраняется. 

— Кровь... 

Данте удивленно моргает:

— А что? Он выйдет, а ты искупаешься, у меня как раз будет время, чтобы рассказать ему, сколько опыта со смертными он упустил из-за своих аппетитов и почему все его проваленнве заморочки с «лежать недвижимо и не дергаться» не значат то, что тебе что-то не нравится. Чувствую, что объяснить это ему придётся и мне, а то он опять... 

— Опять что? — переспрашивает Кэт. 

Данте недовольно морщится:

— Да опять тебе все сначала — и целуй, как будто ничего не было, и просить с видом, что это якобы в первый раз он тебе отлизывает и руками ноги держит, и совсем прошедшее ему не важно. Ну в общем, начиняйте меня доверием заново и снова суйте в печку, я не помню что там было и помнить не хочу, якобы забыл. Короче, тебе сколько смазки в карман положить? Я не отговариваю, просто хочу, чтобы хоть сейчас он не выделывался. 

— Кровь за кровь. У всего своё значение. Мне пора. 

Данте сначала не понимает такого странного ответа. 

А затем Кэт улыбается — это благодарность.

Она не говорит «А как же ты?»

Не обещает сделать всё так, как он ей сказал. 

Но совершенно точно видит, что к нему можно прийти ещё раз. До или после Вергилия — неважно. Может быть, он наконец-то сделает ей приятно без того риска, на который она согласна с Вергилием. Всё-таки смертные додумались и до вещичек для настоящего удовольствия, особенно до тех, которые на пульте управления. 

Данте не успевает сказать Кэт хотя бы «удачи с моим упрямым братцем».

Кэт словно испаряется, а шея Данте начинает гореть огнём, словно на ней незаметно поставили клеймо. 

Он выскакивает за дверь и смотрит в сторону коридора, который ведёт к крылу Вергилия. 

Кэт должна быть хотя бы слышима оттуда. 

Но его встречает лишь отмеченная мерцанием оранжевых ламп тишина. 

Данте отнимает внезапно липнущую руку от шеи. 

И просыпается.