Глаза сухо жжет от яркого света экрана телефона, но любопытство и долгожданный ответ не дают лечь спать обратно. Чувство, сходное с облегчением, появляется внутри, а мысль о том что Мишу отец игнорировал долгое время, как это часто под напором радостно-щенячьих эмоций бывает, просто исчезает. Ведь, в конце концов, пишет, и даже не то чтобы совсем «на отвали». Совершенно плевать что до этого неделю от него не было ни слова.

Привет. Прости за то что не отвечал так долго — сам понимаешь, работа, устаю ужасно. Я обязательно приеду к тебе на День Рождения, да и Наташа с Алёной тоже обещали приехать. Давно не видели тебя…

Лермонтов невесело хмыкает, про себя думая, что все чуть более дальние родственники чем самые близкие только пятнадцатого октября и приезжают. Впрочем, тётя Наташа и тётя Алёна раньше сравнительно часто проводили время с маленьким Мишей, брали его на прогулки и покупали сладости, но когда он вырос, а у них у самих появились свои семьи, всё изменилось. Теперь им, скорее всего, почти плевать, но это, к счастью, не было даже хоть немного обидно.

Несмотря на слова отца, Миша понимал, что всё ограничится поздравлением по телефону. В каком-то смысле было только лучше от того что не приходилось сидеть за столом с родственниками разыгрывая идиотский маскарад чувственной привязанности с людьми которых в твоей жизни почти и нет. Корить себя за столь «неправильное» отношение к «семье» Лермонтов перестал уже давно, ведь он не мог себя заставить любить их.

… Не могу обещать, что увидимся раньше, но загадывать наперёд не буду. Впереди ещё две недели сентября. Люблю тебя. Папа.

Мише ответить нечего. Он ничего и не собирается писать отцу в ответ, потому что настойчиво требовать отцовского внимания неловко — занят, устаёт, нужно понимать. И всё равно обидно ужасно, до сжатых в кулаки рук, ногтями впиваясь в ладони. Лермонтов перечитывает последние строки, а в горле стягивается тугой ком, который юноша старательно игнорирует, кусая щёку изнутри и этой притупленной, явно не вровень с душевной болью, стараясь унять ноющее сердце. И вновь на него сваливается это противное исполинское чувство одиночества, которое Миша всё также пытается удушить в себе, не показывая никаких чувств. Чувство одиночества не просто от отсутствия чьего-либо понимания, принятия, а от осознания того что, по сути, кроме бабушки он совершенно никому больше не нужен. Никто не сможет, да и в первую очередь не захочет «поддержать в трудную минуту» и Лермонтов совершенно один против всего окружающего. Ему самому себя спасать придётся, без чьего-либо напутствия и участия.

Миша прикусывает нижнюю губу, понимая, что нужно перестать себя жалеть. От этого лишь развивается плотное чувство ненависти к себе — Лермонтов не терпел духовной слабости, а позволять её себе всё равно что окунаться с головой в собственное желчное презрение.

Он тяжело выдыхает, прикрывая глаза и убирая телефон обратно на тумбочку, по привычке обнимает обеими руками неприятно тёплую подушку, лежащую рядом, неспешно проваливаясь в тревожный, но необходимый организму сон. На утро это всё явно будет проще и легче переварить.

***

Выполнять домашнюю работу, на которую Лермонтов забил вчера, пришлось прямо на уроках, механически списывая с тетради одноклассницы решения задач по физике и ответы на вопросы по биологии. За ответы, правда, потом пришлось купить ей слойку с вишней в школьном буфете, но это было гораздо удобнее и лучше нежели выполнять то, что совершенно не хотелось, дома и тратить на это время.

С парой алгебры проблем не было. Математика в целом нравилась и за решением задач, нахождением нужного, правильного ответа, можно было отвлечься от чего угодно. В каком-то смысле это даже успокаивало. Здесь не могло быть неточностей, здесь всё было структурированно и логично, а если знать разные формулы и пути решения, иметь к этому интерес, то в целом всё становилось ещё и просто. Миша решил выданную самостоятельную работу за первые сорок минут пары и оставшееся время просто читал в почти полной тишине сосредоточенного на работе класса.

На телефон приходит уведомление — экран загорается и тут же гаснет, а на экране блокировки под полем с часами и датой сообщение из телеграма:

@ivbunin

Здравствуй, Миша. Завтра в это же время?

Миша коротко задумывается, шмыгая забитым от лёгкой простуды носом, и быстро, спрятав телефон за учебниками, печатает в ответ:

@ars_lermontov

Здравствуйте. Если вам удобно, то лучше было бы на час позже, в 16:30. А то, боюсь, вам опять придётся ждать у подъезда.

Сверху мелькает другое уведомление — Слава пишет о том что можно сегодня прогуляться или сходить на новый вышедший ужастик, потому что ему уже легче и температуры нет, но зато очень скучно сидеть дома безвылазно уже пятый день. Лермонтов тихо усмехается, сразу отвечая тому быстрым «нет уж, лечись, я не хочу потом дома валяться в окружении лекарств, а у меня ещё и французский». Раевский с иронией, без какого-либо напора или уговоров пишет «что, твой французский не может подождать?», в конце добавляя недовольный смайлик, закатывающий глаза. Слава так и продолжает скидывать мемы и какие-то записи в «Вконтакте», но Миша их не читает, а возвращается в телеграм, где уже прислано ответное сообщение от Бунина.

@ivbunin

Отлично. Так удобнее. В это время и будем заниматься теперь?

@ars_lermontov

Думаю, да. О каких-то отдельных случаях буду вас предупреждать.

@ivbunin

Хорошо. Удачной учёбы. Если будут какие-то вопросы по домашнему заданию — пиши.

Миша отвечает таким же формальным официально-деловым «обязательно, спасибо», надеясь, что это не звучит слишком пассивно-агрессивно. Хотя, с другой, стороны, плевать как это звучит. Вообще не до этого, да и не до Бунина сейчас.

С последнего урока всех отпускают и, вернувшись домой раньше, Миша быстро закидывает портфель в стол и переодевается, ни о чём особо не думая и сохраняя подобие душевного равновесия и нормального, — до хорошего ещё далековато, — настроения. Ему в беседе пишут Лёша и Саша, которые через Мишу познакомились и начали общаться, уговаривая двоюродного брата приехать. С ними у Лермонтова были вполне неплохие отношения и из более дальних родственников, можно сказать, только с ними он и общался. Верещагина была старше, Столыпин младше, но всё равно им вместе уж совсем скучно не было и на каких-то семейных праздников они находили чем себя занять.

Мишель недолго сопротивляется и уже спустя полчаса выходит из дома в той же тёмно-зелёной ветровке не по погоде, слушая в наушниках музыку и лавируя меж серых домов в сторону метро. И не думая ни о чём.

***

— Ну и как тебе в универе?

— Да я заебалась, — с усмешкой, — Ну, обычно то есть. На первом курсе было сложнее, на самом деле. У меня, кстати, теперь стипендия больше, так что вообще замечательно, — Саша держит в руке бутылку, переливая пиво в плотный высокий пластиковый стакан для лимонадов, чтобы не было лишних косых взоров на подростков, распивающих алкоголь средь бела дня. Под наклоном, чтобы не пиво не пенилось, она аккуратно выливает каждое, передавая стаканчики Столыпину и Лермонтову. Смешно, на самом деле. Раньше Верещагина всё отказывалась, говоря что «не будет спаивать малолетних родственников», а теперь сама же это и делает.

Цитрусовый «Dr. Diesel» приятный, гораздо лучше приевшихся вишнёвого и лимонного гаража, которые постоянно таскают одноклассники в школу и на празднества. Несмотря на нелюбовь к апельсинам, этот вкус вместе с манго нравится Лермонтову.

— А ты куда собираешься? Всё на свою филологию хочешь? — студентка выкидывает бутылки в и без того заполненную урну рядом, усаживаясь на скамейку.

— Ну да, — Лермонтов пожимает плечами, приподнимая бровь в негласном вопросе и скрещивая руки на груди.

— И кем ты потом будешь?

— Да все мы знаем что филфак заканчивается «свободной кассой», — со смехом проговаривая, Лёша садится рядом, делая глоток пива и широко зевая. Сам-то на какую-то техническую специальность идёт, ещё не определился точно куда.

Саша ладонью отвешивает ему подзатыльник и все тихо посмеиваются, прячась от дождя в парковой беседке.

— Редактором, думаю. Не знаю, честно говоря, да и плевать пока что. Но хочу туда. Я думал на политическое пойти вообще, но на кой чёрт оно мне надо? — хмыкает, — будто бы сейчас возможно пробиться вверх в политике.

Разговор от учёбы к личной жизни и историям плавно скользит, создавая расслабленную обстановку и комфортную, несмотря на погодные условия и то, что они на улице, атмосферу. Мишу на голодный желудок от пива уносит быстро, становится легче, сознание слегка плывёт, а язык чуть заметно заплетается, но всем оттого лишь веселей. Дождь так и не заканчивается, а Лермонтов, зевая, выходит из беседки, запрокинув голову назад и ощущая как капли стекают по лицу вниз и как быстро промокают все его вещи. Саша пытается его затянуть обратно, чтобы тот не заболел, но вскоре и сама вместе со Столыпиным выходит, со смехом побежав вперёд по дороге осенней аллеи.

— Стойте, меня подождите! — слышится сзади от Лёши, а Лермонтов лишь ускоряется, не оборачиваясь насмешливо крича ему в ответ:

— А ты, что, уже не можешь догнать?

Верещагина, заливаясь смехом, напевает Тату, и бежит следом, размазывая по холодным щекам капли дождя. Играть в догонялки под ливнем, ещё и осенью, ещё и пьяными, — затея ужасная, но совершенно никого это не смущает. И уж тем более не смущает то что им далеко не восемь лет, чтобы как дети носиться по улицам и на площадках, оббегая горки, качели и карусели, чтобы не быть пойманными.

Миша насквозь промокает, в кедах хлюпает вода, но носиться по лужам, не задумываясь о последствиях, ему понравилось. Домой приходится идти пешком, потому что жетон на метро он потерял, а Саша с Лёшей уже к тому времени уехали.

И, конечно, уже дома вечером у Миши поднимается температура, как и у Верещагиной со Столыпиным, но он ни капли не жалеет о том что провёл время так. Ему было весело и слишком хорошо и свободно, как свободно бывает только от совершения таких странных, выходящих за рамки «правильного» поступков. Лермонтов чувствует себя физически просто отвратительно, но он счастлив хотя бы этими короткими мгновениями, и если простуда — это расплата за веселье, то пожалуйста.

Тайком от Елизаветы Алексеевны он утаскивает из аптечки какой-то порошок от гриппа, высыпая его в кружку с горячей водой и выпивая, в надежде что это поможет хотя бы снять симптомы — голова болела ужасно и пришлось забить на уроки в который раз, но в этом случае была хотя бы какая-то вполне правдивая отмазка. От действия лекарства Лермонтов засыпает сравнительно рано, в половину девятого, но проспать долго не выходит — примерно в три ночи его начинает мучить жажда. Приходится вставать, стараясь не нарушить чуткий сон бабушки в соседней комнате, и идти за водой.

На электронных часах 3:23, а спать с каждым глотком хочется всё меньше. Очень не вовремя Лермонтов вспоминает, что домашняя работа по французскому не выполнена, как и все остальные, но если на прочее можно было благополучно забить, то оставлять несделанным французский с таким учителем было просто-напросто стыдно. Миша усмехается — самое, черт возьми, время садиться за простые упражнения с местоимениями и зубрёжку некоторых базовых слов, чтобы к уже сегодняшнему уроку иметь хоть какие-то сравнительно крохотные, ничтожные знания. Отчего-то перед Буниным становится заочно стыдно за то, что Миша знает не так уж и много. Как для вполне способного ученика это было едва ли не унизительно и не столько с точки зрения оценки других людей, сколько с самооценивания.

Юноша возвращается в комнату, плотно и тихо прикрывая за собой дверь, а затем щёлкая кнопкой на настольном светильнике, доставая распечатку с заданиями. В принципе, всё до смешного просто, но Миша переводит каждое незнакомое слово, даже если по смыслу в целом понятно о чём идёт речь, выписывает в отдельную тетрадь слова, транскрипцию и перевод, вновь шмыгая носом.

Ночная тишина позволяет хорошо сосредоточиться на уроках, а отсутствие сонливости добавляет способностей сделать задание максимально эффективно. Учить слова, шепотом проговаривая каждое, тоже выходит легче чем обычно и это удивляет, радуя.

Миша фотографирует домашнюю работу, сразу отправляя её Ивану Алексеевичу в телеграме.

И что удивляет ещё больше быстро выученного домашнего задания — Бунин сразу прочитывает сообщение.

@ivbunin

Как-то поздновато ты решил выполнить работу.

Миша слегка сводит брови к переносице, не понимая, что должен ответить репетитору и почему тот вообще не спит так поздно — на часах уже четыре двадцать семь. Лермонтов перебарывает своё желание написать что-то вроде «а вы что, сидели и ждали её намеренно?», заменяя на более нейтральное:

@ars_lermontov

Ну вы же явно не сейчас её проверять будете. Не успел сделать днём.

@ivbunin

Не спать по ночам вредно для здоровья, так что лучше в следующий раз не делай вообще, чем терзать организм. Я же не школьный учитель или злобный профессор, пойму.

Миша вообще окончательно не понимает почему Ивана Алексеевича так пробирает на эту непонятную заботу, да и, по сути, заботой это вообще назвать сложно. Тогда зачем он пишет это все?

Лермонтов падает на смятую постель, укладываясь на спину и подкладывая под голову подушку.

@ars_lermontov

А что ж тогда вы не спите?

А на кончике языка — блять-блять-блять-блять, зачем ты это пишешь? Вы же и близко не приятели чтобы так общаться! Да и тебе же плевать совсем.

Ответ приходит чуть позже чем все предыдущие — видимо, он обдумывал что написать.

@ivbunin

Бессонница.

Миша думает о том, что пора прекращать эту неуместную и неловкую переписку, потому что, в конце концов, ему рано вставать.

@ars_lermontov

Понятно. Я лучше пойду, мне завтра в школу. Спокойной ночи.

@ivbunin

Спокойной ночи.

И это «спокойной ночи» выглядит чересчур странно в списке диалогов. Миша убирает телефон под подушку, стараясь прогнать из головы лишние мысли и не вдумываться в то что было.

Но с другой стороны получить такое внимание в любом случае ненавязчиво-тревожно приятно.

***

Весь день проходит будто бы в ускоренном режиме вплоть до возвращения домой. Лёгкая головная боль присутствует как напоминание о вчерашнем, но с ней помогает справиться какое-то обезболивающее, взятое у школьной медсестры, которая, на удивление, была на месте, а не пропадала вне школы как это обычно бывает.

Перед тем как вернуться домой Мише приходится зайти в книжный магазин за теми учебниками, которые ему посоветовал Бунин, но половины ни в «Буквоеде», ни в «Буквице» не оказывается — всё придётся заказывать доставкой, а значит, что ещё пару дней придётся подождать. Лермонтову не к спеху, но хотелось сделать всё разом, не задумываясь после о том что нужно ещё что-то докупить.

На этот раз он успевает хотя бы немного подготовиться к занятию и повторить выученные слова. Иван Алексеевич приходит ровно в шестнадцать двадцать, не опаздывая, будто точно рассчитал время поездки и в запас оставил ещё десять минут на то чтобы раздеться и начать урок. Миша опять же отмечает эту то ли педантичность, то ли перфекционизм, потому что по виду совсем нельзя сказать что Бунин из тех людей, которые из вежливости и уважения к другим стараются не опоздать. Тут явно дело в каких-то собственных установках и правилах.

Он вновь в том пальто и той чертовой водолазке, взгляд к которой так и приковывается на аристократичной шее и ровных плечах, не говоря уже об обтянутой тканью спине. Миша чувствует себя сбитым с толку, но, конечно, старается держаться.

— Здравствуйте, проходите, — Лермонтов отталкивается от дверного косяка, на который облокотился ранее.

— Bonjour, Michelle, — по коже пробегаются мурашки и Миша окончательно теряется, коротко и непроизвольно улыбнувшись. — Avez-vous bien dormi?

Миша теряется, потому что перевода не знает и, приоткрыв рот, пытается что-то ответить, но Иван Алексеевич сразу замечает это, и снисходительно усмехается.

— Я спрашиваю, выспался ли ты? — ощущение, что этого человека подменили, потому что он спрашивает это относительно мягко, без той холодной высокомерности, что была в понедельник. Миша этому только рад, но всё равно удивлён. Слишком часто в последнее время все начало его удивлять, и мысленно Лермонтов отвечает сам себе, что вселенная, наверное, решила смиловаться.

— Oui. Et vous? — Бунин вешает пальто на крючок и проходит вместе с рюкзаком в комнату вместе с Мишей, мельком глядя на того.

— Non, — мужчина усаживается на то же место, откладывая рюкзак на пол и, склонившись к нему, сразу доставая листок с проверенной домашней работой. — Ты молодец. В большинстве заданий у тебя нет ни одной ошибки, даже несмотря на то что ты делал их ночью, — вновь усмешка, но без укора, а просто лишь как шутка. — Это хороший результат. Думаю, теперь можно будет тебе дать задания посложнее и побольше. Такими темпами быстрее сможешь освоить всю базу, а там, если ты хочешь дальше учить, можно будет и более углублённо.

Лермонтов слушает всё что рассказывает Бунин с интересом и увлечённостью, пока не ловит себя на том что опять отвлекается на чужую шею и ругает себя за эту рассеянность. Ещё бы не хватало залипнуть на внешность собственного репетитора, нет уж, проблем и так хватает. Но несмотря на все домыслы и самоконтроль не любоваться учителем не выходит. Миша надеется, что тот не замечает более долгих чем нужно взглядов, продолжает записывать конспект рассказа Ивана Алексеевича, и вместе с ним решает задания, сразу уточняя всё что непонятно и неизвестно. Мужчина, сложив руки на груди, наблюдает за всем что пишет в рабочей тетради Лермонтов, игнорируя собственную сонливость и вообще стараясь ничем не выдавать то что спать хочется до ужаса — уснуть так и не вышло, а в восемь утра пришлось ехать на основную работу.

Миша в этот раз практикуется гораздо больше, бегая взглядом по чужому лицу и будто бы пытаясь найти неосознанно необходимое поощрение. Диалоги совершенно незамысловаты, Бунин подсказывает как сказать правильнее и говорит те слова, которые ещё Лермонтов не знает, но они нужны ему для составления предложения. Миша записывает всё едва ли не с жадностью, кивая и постоянно поправляя мешающиеся волосы — так и хотелось их собрать в хвост.

— К следующему уроку выучи вот эту, — Бунин обводит красной ручкой название столбика со словами, — группу слов и все правила которые ты записал. Поработай над произношением. Если хочешь, могу тебе скинуть какие-нибудь фильмы где хорошо слышно правильное произношение слов, потому что гугл или яндекс-транслейту я совершенно не доверяю.

— Да, давайте. Только я не уверен что успею посмотреть их до пятницы. На выходных наверное.

— Главное чтобы посмотрел. Ну и, да, не занимайся ночью, опять же. Слова лучше всего учить вечером, а потом повторить через десять-пятнадцать минут, а потом на утро. Так запоминание работает лучше, — Ваня поднимается, потягиваясь, а Миша, кивнув, оглядывается назад, видя за окном всё нескончаемый ливень. Зонта при Бунине не было, да и едва ли бы он его спас, значит, может быть…

— Может, переждёте недолго? На улице ливень, но не думаю что он долго продлится, — чуть ли не скороговоркой выговаривает, не понимая от чего вообще его волнует как он будет добираться до дома.

Бунин смотрит на улицу с явным недовольством — хотелось обратно вернуть тёплые солнечные, но не жаркие дни, а предстояло ещё по меньшей мере полгода терпеть питерскую слякоть и дожди. Это раздражало, но делать нечего.

— Разве что если не помешаю.