Лермонтов старается отогнать все мысли вместе с ушедшим их предметом, правда пытается вовлечённо в разговор слушать бабушку и рассказывать о каких-то новостях — в последние дни они не особо разговаривали в целом, — но перед глазами все равно лёгкая, ненавязчивая, но определённо приятная улыбка Ивана Алексеевича.
Миша постоянно поглядывает на телефон, хоть и знает, что уведомления включены, он услышит когда Бунин ему напишет и как минимум увидит загоревшийся экран. Это волнительное ожидание заставляет Мишу слегка встревожиться, пытаясь понять из-за чего именно ему так хочется быстрее получить сообщение, но оправдание находится быстро и звучит вполне убедительно — с Иваном Алексеевичем интересно.
Лермонтов почему-то всё чётче ощущал какое-то пока ещё неуловимо-необъяснимое духовное родство, укрепляемое как обычно кучей надежд и мыслей. Миша всегда старался думать реалистично, особо не вкладывал многое в эти зачастую опрометчивые надежды, чтобы, когда они рухнут, не было так неприятно и обидно, но надеяться и верить себе пока что не запрещал. Знал, что от этого толку мало, и упрямое любопытство, выражающееся в потоке фантазий, покоя не даст. По итогу — хотя бы контролировал всю ситуацию, ощущая себя чуть-чуть, но управляющим всем, что к нему как-либо относится. Определённо приятное чувство, сходное с самодостаточностью, мешающееся ненавязчивым коктейлем с насыщенной гордостью за самого себя. Мол, вот, я умею держать всё в своих руках, умею контролировать себя и сохранять нужную мне холодность и трезвость разума.
На дружбу, как это, наверное, можно назвать, Миша правда начал надеяться. Глупо, конечно, Ване двадцать шесть, у него свой круг общения, свои заморочки и проблемы, а Мише всего шестнадцать, он ещё ребёнок совсем с ворохом того, что Ваня уже пережил и прошел. Лермонтов понимает, что ему оттого только интереснее, потому что Бунин знает гораздо больше чем он, может рассказать что-то и подсказать нужную информацию, в конце концов объяснить что непонятно и дать совет. Но не дает совершенно никакой гарантии что ему будет интересно с Мишей.
Миша надеется — не сильно, честное слово, — что у них получится подружиться. Он не умеет налаживать отношения специально, потому что всегда это происходило само собой, но в этом случае почему-то хочется постараться.
Елизавета Алексеевна совсем не была слепа. Состояние внука получалось распознать более чем хорошо со свойственной ей женской эмпатией и проницательностью. Видит и то что Миша, задумываясь о чем-то своём, улыбается, хоть и пытается скрыть, и то что Лермонтов совсем не слушает её. Хочется спросить напрямую, но Мишель, конечно же, ничего не скажет. Впрочем, к чему, если всё вполне очевидно — сияющий блеск влюблённых глаз для Арсеньевой не в новинку, она угадывает его всегда слишком хорошо.
Вопрос состоял лишь в том, кто именно послужил причиной такой рассеянности. Неужели первокурсница медицинского, бывшая ученица той же школы, где и сейчас доучивается Миша, Катя всё-таки ответила ему взаимностью? Или, быть может, он познакомился с кем-то ещё? Но пока этот вопрос был второстепенным.
Придёт время — Миша сам всё расскажет.
— Ты хоть на учёбу-то не забиваешь, Миш? А то если это будет мешать как-то, то, может, повременишь с французским? Экзамен сложный ж будет, некоторые совсем не справляются, — Арсеньева ставит перед внуком тарелку с жареными овощами из супермаркетовских пакетов со смесями, а Мише сейчас совсем не до еды, несмотря на пустой желудок.
— Ну, я же не все, — вилкой ковыряя ярко-жёлтую, наверняка сладкую кукурузу и хмыкая. Елизавета Алексеевна качает головой, но тоже улыбается, гладя его по голове.
— Ешь давай, гений серого Ленинграда, — по привычке говорит бабушка, снисходительно улыбаясь.
— Уже давно Петербурга, — Лермонтов накалывает три кукурузинки, лениво отправляя их в рот и подпирая щеку рукой. Арсеньева весело фыркает, поворачиваясь к плите и накрывая крышкой сковороду с оставшимися овощами, а затем протирая тумбы вокруг.
Миша продолжает поглядывать на телефон и с каждой минутой ему все больше кажется, что нетерпение растет прямо пропорционально времени на часах. И продолжает, скрипя вилкой по тарелке, накалывать кусочки картофеля и мягкой моркови, механически уплетая их. От наконец-то утоляющегося голода понемногу клонит в сон, но Лермонтов совершенно игнорирует это желание хотя бы потому что еще совсем не сделаны уроки.
Уроки его волновали сейчас в последнюю очередь, но не важно.
Экран телефона загорается и Миша, сразу взяв телефон, тут же разблокировывает его, но едва ли не выдыхает недовольное «да блять», видя, что это всего лишь уведомление из беседы класса. Уже более раздраженно он доедает, и то не до конца, пока бабушка всё еще находится на кухне, и когда он поднимается из-за стола чтобы убрать тарелку, Елизавета Алексеевна возмущается — опять не доел, так ещё немного и «ветром сдувать будет». Лермонтов лишь чмокает бабушку в щеку, отвечая стандартное «не сдует», а затем быстро уходит, закрываясь в комнате и доставая из тумбочки рабочего стола сначала коробку с мелкими школьными принадлежностями вроде ластиков, ручек и карандашей, а уже из-под неё исписанную стихами и зарисовками обычную девяностошестилистовую тетрадь с фотографией Эйфелевой башни на обложке.
Что именно будет показывать Бунину из написанного он еще не решил, даже не представлял, но знал точно, что нужно брать лучшее.
На первых страницах ещё корявым, размашистым неумелым почерком, переписаны любимые стихотворения разных авторов, а после них — на свой лад переписанные четверостишия, будто на пробу. Своеобразные такие тренировки и занимательный поиск подходящего слова для каждой строчки чтобы получить рифму и привели к тому что как минимум с середины тетради Миша писал уже свои произведения. Поначалу, конечно, сырые, простенькие, но оттого не менее чувственные, не менее искреннее. С каждым стихотворением все больше замечалось оттачиваемое мастерство и вышколенный классикой и практикой стиль.
Лермонтов перечитывает отрывки из недоработанной поэмы «Демон», думая, что если что и отправлять, то их. Самого «Демона» он ещё доредактирует, разместив окончательный вариант в чистовом блокноте в твердом голубом переплете каллиграфическим почерком, но отправить фрагменты, в которых Миша не сомневается и ничего переписывать не собирался, можно и сейчас.
Он проверяет телефон на наличие новых сообщений ещё несколько раз, прежде чем откладывает его в сторону чтобы сделать домашнюю работу. И все равно постоянно отвлекается, в нетерпении ожидая сообщения.
Может, стоит отправить работу первым? Или лучше подождать пока Иван Алексеевич напишет сам?
На часах почти десять вечера и Миша думает, что неплохой идеей будет просто отправить Ивану Алексеевичу работы сейчас, а потом выйти из социальных сетей и лечь спать. А там, как говорится, будь что будет.
Он фотографирует листы с нужными отрывками, обрезает фотографии и выбирает те, где лучше и более разборчиво видно текст, а затем запально, — потому что если медлить, то можно передумать, — отправляя их Бунину. Сообщения загружаются быстро и по галочке внизу видно, что уже доставлены, но еще не прочитаны. И ладно.
Миша тут же откладывает телефон, облегченно выдыхая и выключая в комнате свет, чтобы лечь спать пораньше. И только поворачивается к кровати — экран загорается.
Блять, серьёзно?
@ivbunin
Сейчас прочитаю. Я как раз нашёл некоторые рассказы, которые можно показать.
@ars_lermontov
У вас не все рассказы для чужих глаз?
@ivbunin
Скорее, мне будет несколько неловко их показывать тебе. Так что выбирал.
Лермонтов хочет спросить почему, но давить и выпрашивать ответ не собирается, потому что и без того сейчас будет читать то, что ему доверит Иван Алексеевич.
Следующее сообщение от репетитора — три вордовских документа. Миша открывает первый, объемом в десять страниц, вчитываясь в каждую строчку, сидя на краю кровати. Ванин слог отчего-то нравится Лермонтову сразу: это отсутствие напряжения, слишком заумных огромных предложений и воды, но в то же время текст не сух, а красочен и насыщен. Присланные рассказы просты, но занимательны и даются легко, а смысл и авторскую мысль долго гадать не приходится, особенно как человеку, углубленно изучающему литературу и умеющему анализировать прочитанное.
Прежде чем Миша дочитывает третий рассказ, «Солнечный удар», приходит ответ:
@ivbunin
У тебя восхитительно получается, почему ты никому не показываешь свои работы?
Правда, это красиво и чувственно, ощущается проработка текста и персонажа. С кого ты писал образ?
Улыбка расползается на лице тут же, буквально от каждого написанного слова, словно от лучшей похвалы, которую Миша когда-либо мог услышать. Лермонтов непроизвольно прикрывает рот рукой, будто пытаясь от кого-то невидимого, от самого себя скрыть наличие этой несвойственной Мише улыбки на губах, одной рукой печатая ответ:
@ars_lermontov
С себя. Не узнали?
А не показываю только потому, что вряд ли могу кому-то доверить.
Миша подбирает каждое слово, стараясь не перейти собственную границу дозволенного, но в то же время сказать правду, как есть.
@ars_lermontov
Плюс, это отрывки из недописанной поэмы. Ещё не завершил её, чтобы представлять свету.
@ivbunin
И ты так просто отправил её мне?
Юноша поднимает ноги с пола на кровать, упираясь пятками в мягкий матрас и на пару секунд прикрывая глаза — собраться с мыслями, тяжело вздохнув.
Действительно, Миш, и ты так просто отправил её ему? Поздравляю, Шарик, ты балбес. Разве что открытки с конфетти не хватает.
@ars_lermontov
Почему-то подумал, что вам отправить можно.
@ivbunin
Это льстит.
Лермонтов не сдерживается и все-таки закатывает глаза, тихо усмехаясь. Ну, кто бы сомневался. Этим только его самолюбие и раздувать, конечно. Но в тоне отправленного сообщения не чувствуется прежняя надменность.
@ivbunin
Спасибо, что отправил свои работы, в любой случае. Мне понравилось.
@ars_lermontov
Ваши работы мне тоже очень понравились. Удивительно, что вы их никуда не выкладываете и не печатаетесь.
@ivbunin
Сейчас мало кому нужно чье-то более вдумчивое творчество, всем подавай заурядной простейшей романтики, драм и бесцветной, ничем не отличающейся и не привлекающей внимание любви без накала и остроты чувств. А если есть накал, то по-детски наивный. Это раньше сочинения были нарасхват.
Забравшись под одеяло и подложив под голову подушку, Миша читает всё написанное Ваней, понимая, что полностью согласен с его точкой зрения. Опять же. Неужели ему на самом деле так повезло и у него теперь есть собеседник, солидарный во многих вопросах с ним? Отчего-то совсем не верилось, казалось, что это недолговременно и единично.
@ars_lermontov
Понимаю вас, тоже об этом думал и к тем же выводам приходил. К сожалению, сейчас гораздо сложнее пробиться.
Ответ приходит не сразу — Бунин, видимо, вышел из сети, но Миша диалог не закрывал, перечитывая всё, будто пытаясь выучить наизусть все ванины слова.
Минута, две, три, пять ощущаются какой-то невыносимо тянущейся вечностью, с учетом жуткой нелюбви к ожиданию чего-либо, пока не в конце концов на экране не появляется новое сообщение.
@ivbunin
Сложно, но возможно. Главное стараться. Мой друг, например, писал и пишет пьесы и сейчас их ставят в театре.
Кстати, не хочешь сходить на одну из них?
Сначала кажется, что ему это только мерещится и ничего такого Иван Алексеевич и вовсе не писал. Секундное помутнение, галлюцинации и невдумчиво прочитанный текст сообщения. Перечитывает — не ошибся. Все правильно понял. А переспросить и уточнить всё равно охота.
С чего вообще всё это? Какого.?
@ars_lermontov
Сходить на пьесу? Всмысле с кем-нибудь посмотреть на искусство и оценить?
@ivbunin
Всмысле со мной посмотреть на искусство, Миш.
Тихая паника в голове резко возникает, разносясь предвкушающим волнением и слишком большим количеством дофамина и серотонина.
Это — в первую очередь, конечно, — радость от приближения к прекрасному, к литературе и театру одновременно.
И это — Миша признает, — радость от самого факта предложения Иваном Алексеевичем совместного времяпровождения.
И никак не в другом порядке.
Лермонтов не отвечает с минуту, пытаясь переварить и осознать всё.
В голове крутится идиотская шутка про свидание, чем это ни в коем случае не является, и её юноша просто заталкивает как можно глубже, как назойливую фотографию прячут между страниц самых скучных книг. Лишь бы не наткнуться вновь.
@ars_lermontov
А когда?
@ivbunin
Послезавтра.
Послезавтра, по идее, должно быть их занятие, значит они пойдут после? Сразу после занятия или вместо него?
@ivbunin
А французский можно перенести на завтра или просто в следующий день позаниматься на час-полтора дольше. Как тебе?
Миша хочет ответить, уже начиная печатать, но тут же приходит ещё одно сообщение:
@ivbunin
Нужно приобщать молодёжь к искусству, как говорится. А мне как раз не с кем идти на новую постановку. «Вишневый сад» обещает иметь успех, я читал его уже.
Точно. Приобщение молодых к искусству. Да. Чуть ли не рыцарский долг каждого образованного человека.
@ars_lermontov
Удобнее будет потом сразу несколько часов позаниматься.
Я не против, а только «за» в любом случае. Выберусь хоть куда-то.
@ivbunin
Отлично. Начало в семь, значит нужно быть в «Русской антрепризе» уже где-то в шесть. Ну, театр имени Андрея Миронова.
Мише на Петроградскую ехать на метро час с лишним. Лень, долго, так ещё и спешить придётся, чтобы сразу после школы приехать вовремя. Но это совсем не повод отказываться. Вопрос в том, отпустит ли его бабушка, потому что дома Миша явно будет позже одиннадцати, но ведь не «шляться где-нибудь», а со взрослым ответственным человеком, которому, по идее, можно доверять.
@ars_lermontov
А сколько билеты стоят?
@ivbunin
Мне достались бесплатно, успокойся.
Лермонтов верит в это с трудом, но, учитывая что автор пьесы — ванин друг, звучит вроде бы правдоподобно.
Мише в любом случае неловко и волнительно, как слишком давно не было, хоть прямо сейчас отказываться, лишь бы не покидать зону комфорта. А посмотреть постановку всё равно хочется. Тревога, конечно, только из-за Бунина. Вполне объяснимая, пусть и странная, но значения этому Лермонтов не придаёт. Есть и есть, пройдёт как-нибудь само собой.
@ars_lermontov
Хорошо. Но почему вы решили пойти именно со мной?
@ivbunin
Поменялись планы.
А ты малый смышлёный, не пропадать же билетам.
@ars_lermontov
Спасибо вам. За всё.
@ivbunin
Глупости.
И правда что. Глупости. Только вот не каждый делает такие поступки, если это вообще можно назвать поступком. Но для Миши, жизни ещё насыщенной не видавшего, определённо можно.
***
Четверг проходит быстро, незаметно, а пятница тянется так долго, что, кажется, ещё дольше не тянулось ничто в мишиной жизни. Ночь перед встречей прошла неспокойно, с окутывающим волнением, от которого не избавиться и не отвлечься ничем, да и нечем.
Ни телефоном, ни книгой, ни домашней работой. Ни французским.
Круговорот мыслей, словно глобус, вертелся в голове, повторяясь бесконечно. Крутанёшь глобус влево — видишь множество надписей с крупными городами и странами, вправо — Тихий океан и мелкие острова. И ворох ожиданий-представлений был устроен так же: к чему бы Миша не возвращался, всё равно везде надежды и загадывания наперёд были всё теми же.
Поспать удалось едва ли два с половиной часа, от чего на каждом уроке хотелось спать. Сонливость, конечно, смягчила волнения, но не убрала их полностью.
Даже Слава, наконец-то вышедший с больничного, заметил, что с Мишей что-то не так.
— Ты спишь вообще? Реально хуево выглядишь, Миш, — Раевский качает головой, вопросительно смотря на друга и вилкой перебирая рис в полупобитой столовочной тарелке.
— Это чуть ли не худшее, что ты мог сказать именно сегодня.
Слава пожимает плечами, закатывая глаза точь-в-точь как это всегда делал Лермонтов. Уже их общая манера, выводящая всех из себя.
— Почему сегодня? Какой-то особенный день? — всё такая же вопросительная интонация, изогнутая бровь над правым глазом и устремленный на Мишу взгляд. Славе Миша ещё ничего не говорил, да и повода не предоставилось. Потому что придётся рассказывать всё, объяснять всё, а этого делать Лермонтов категорически не любил.
— Я не спал почти всю ночь. Бессонница.
И последнее слово повторяется в голове его голосом, с воспоминанием о той их переписке в три ночи. Мишу чуть ли не током пробивает.
Да сколько можно. Это уже ни черта не нормально.
Раевский понимающе кивает и больше вопросов не задаёт. Ему Миша как-нибудь расскажет о Ване, но точно не сейчас, да и не в ближайшие пару дней явно.
— А как твой французский-то? — будто мысли читая.
— Тебе серьёзно интересно, или ты просто хочешь поговорить, но не знаешь о чём? — Лермонтов делает глоток почти холодного противного чая, не найдя альтернативы в буфете.
— Не ищи везде подвох, а? Мы в конце концов лучшие друзья. И мне правда интересно.
Миша усмехается и протяжно зевает, прикрывая рот рукой. Звонок должен вот-вот прозвенеть, а потому это удачный аргумент, чтобы говорить вкратце.
— Хорошо. Преподаватель хороший. Явно лучше чем у нас в школе, — юноша кладёт вилку и ставит стакан на свою пустую тарелку, собираясь уходить. — Voyez-vous, mon cher, вот-вот начнётся алгебра, поэтому если ты не доешь за минуту, мы опоздаем.
Слава под нос себе проговаривает «ты невозможный», а затем чуть ли не на ходу доедает гарнир, оканчивая эту своеобразную викторину.
Миша спокойно выдыхает.
Елизавета Алексеевна внука с опаской, но отпускает, предварительно позвонив Ивану Алексеевичу, уточнив у него всё, и попросив проводить Мишу хотя бы до метро, ведь будет уже достаточно темно. Лермонтов внутренне ликует и, кажется, ощущает себя в этот момент донельзя довольным и удовлетворённым происходящим, чего не было так долго, что, казалось, это ощущение пришло впервые.
После школы, быстро прощаясь короткими объятиями со Славой под предлогом «занятие вот-вот начнётся!», Лермонтов бежит домой, понимая, что на сборы у него есть чуть меньше двух часов, за которые нужно успеть и поесть, и собраться, и дойти до метро. К счастью, уроков в субботу нет и не придётся что-то делать на завтра. Хоть Миша бы и забил на это при любом раскладе.
Лермонтов надевает черную рубашку, купленную для особых случаев вроде поездки на чей-то день рождения или вот таких мероприятий, и черные джинсы — брюки были бы уже перебором, — осматривая себя в зеркале. Убирать растрепанные непослушные волосы было делом бесполезным, а две попытки уложить их хоть как-то окончились неудачей, только время зря было потеряно.
За десять минут до установленного времени, Миша пишет Бунину, видимо, либо опаздывающему, либо уже находящемуся в здании, уточняя, где им встретиться.
@ars_lermontov
Я уже у театра.
@ivbunin
Чуть-чуть опаздываю, через пару минут буду.
Миша шумно выдыхает, собираясь со своими мыслями и убирая руки в карманы пальто — не ветровку же с рубашкой таскать, да и не в театр.
Бунина не видно и через три минуты, и через пять.
Главное, не волноваться. Просто ждать, несмотря на то, что с каждой минутой нетерпение растёт.
Лермонтов поднимает согнутую в локте руку перед собой, смотря на небольшие часы, а сзади на его плечо уверенным жестом ложится чужая, заставляя вздрогнуть от неожиданности.
— Привет. Прости, дела были, да и в метро толпы, — спокойно говорит Бунин, как только Миша оборачивается, распахнутыми глазами смотря на Ваню. Мужчина протягивает одиннадцатикласснику руку в приветствие, а тот оживлённо отвечает:
— Здравствуйте, — пожимая руку в ответ. — Ничего, всё в порядке. Я тут недолго стою.
Иван Алексеевич кивает, поправляя русые волосы, ветром треплемые, и предлагая уже наконец-то зайти в здание, где будет явно теплее, чем на улице. Да и следовало бы уже сдавать вещи в гардероб, и занимать свои места, чтобы после не перелезать через расположившихся людей. Зал небольшой, но все же хотелось этого избежать.
— Как в школе? — снимая с себя пальто у окна гардероба и доставая из карманов всё, что там лежало.
— Ну вам же не интересно, — усмехается, протягивая Бунину, намеревавшемуся повесить вещи на один крючок и брать только один номерок, свое короткое пальто.
— На самом деле, я просто понятия не имею что у тебя спросить, — а Мишу опять как-то пробивает на параллели и воспоминания, отчего тот едва ли не выругивается. А в голове все равно проносится — «да сколько можно?». Лермонтов улыбается понимающе, отдавая пальто, а Бунин протягивает свои и мишины вещи гардеробщице, выдающей сразу номерок. Ваня убирает его в пустой передний карман штанов, а затем, оглядываясь, глазами быстро находит вход в зал.
— Вы и так много обо мне знаете, читали же. А вот мне все ещё слишком много непонятно.
— Например?
— Почему вы репетитором работаете, если пишете так хорошо? Уверен, вас бы взяли в какую-нибудь редакцию, с вашими-то умениями.
Через раскрытую дверь было видно ряды стульев, пока ещё пустых, а на плакатах были распечатаны афиши всех спектаклей, что будут показываться в этом сезоне, в том числе и тот, на который Миша и Ваня пришли. Усевшись на мягкую скамью рядом со входом и дожидаясь, пока начнут впускать людей, Бунин, недолго помолчав, отвечает:
— Потому что репетитором проще заработать больше. В плане, работы-то не меньше, но по итогу получается больше. Да и сидеть в одном месте постоянно — не для меня. Была бы возможность, путешествовал бы. А так, разве что путешествия по Питеру совершаю.
Миша качает головой, несильно сжимая губы. А ему ведь тоже придется выбирать работу после филфака — оставаться работать на одном месте, или же так же преподавать, хоть и Лермонтов никогда не хотел связывать свою жизнь с обучением других. Ну уж нет.
— А почему специальность тогда именно такую выбрали? Есть же всякие факультеты туризма и всего подобного. Да та же журналистика. Всё время на одном месте не придется сидеть.
— Нет, журналистика точно не для меня, — Бунин морщится, смотря на Мишу, усевшегося рядом и внимательно слушающего Ваню. У мальчишки всё ещё были красные от холодка щеки и любопытный взгляд, что не могло не воздействовать на Яна. И вроде совсем не вяжется такой образ Миши с тем усмехающимся мальчишкой в парке трехсотлетия.
— Да уж, звучит это всё, конечно, не обнадеживающе.
— Расслабься, — Ваня опускает руку на мишино плечо в жесте поддержки, легко улыбаясь. — Все будет нормально.
И в этот момент Миша остро понимает — это то, что он хотел бы услышать от отца. Именно в такой форме, с таким жестом, с такой улыбкой и обнадеживающей верой в глазах напротив. Такие простые четыре слова, а внутри всё сжимается, словно от каких-то серьёзных речей и душераздирающих стихотворений, действуя напролом.
«Всё будет нормально» — слишком простая, утерявшая вес фраза, но способная добить не меньше, чем колюще-режущее оружие.
Всё будет хо-ро-шо.
Прежде чем Миша отвечает что-то, прежде чем может вообще придумать что ответить кроме жалкого «спасибо», в дверях работник театра говорит, что можно заходить, и Бунин поднимается, потрепав мишины каштановые волосы и подходя вместе с ним ко входу, где проверяют билеты и запускают внутрь.
Лермонтов старается запихнуть нахлынувшие эмоции как можно дальше, следуя за Ваней и находя свои места. Удобно, но если захочется выйти — все-таки придётся лезть через людей. Зато прекрасно видно сцену и все будет слышно.
Миша от силы бывал в театре раза четыре, в основном на детских новогодних спектаклях с классом, где в конце всем раздавали подарки, но на каких-то серьезных — ни разу.
— Если что, я с собой взял чай в термосе, чтобы не тратиться в дорогущем буфете. Так что не стесняйся и говори, если пить захочешь, — Ваня укладывает свой рюкзак на коленки и глядит на сцену, где ещё висит занавес. Он бывал здесь с Антоном, когда тот приглашал его смотреть репетиции, а потому место для него было уже знакомое, изученное. Миша же рассматривал небольшие балкончики, видя их впервые, рассматривал ряды и сцену, запоминая что и где.
— Спасибо.
На языке всё крутятся шутки то ли про свидание, то ли про ванину какую-то родительскую заботу-опеку, но ничто из этого Миша, конечно, вслух не произносит.
— А о чем хоть «Вишневый сад»?
— Как раз и проверим твою смышлёность, — Ян лукаво улыбается. — Посмотрим и увидишь.
Лермонтов, посмеиваясь, закатывает глаза.
А в коридоре слышится третий звонок.
***
После антракта, во время которого они обсуждали актерскую игру и авторскую задумку, Мишу постепенно вырубает. Все-таки бессонная ночь взяла своё, причем максимально не вовремя, заставляя юношу задремать прямо в кресле, положив голову на спинку кресла. Ваня не замечает этого ровно до того момента как лермонтовская темная макушка не оказывается у него на плече, а сам Миша, не обращая внимания на шум и громкие голоса актёров, устало спит.
На губах появляется снисходительная усмешка, а где-то внутри — неосознанное желание отправить Мишу домой прямо сейчас, чтобы мальчишка не мучал свой организм и в конце концов лёг спать. Да только тот наверняка будет отпираться, упрямый слишком.
Лермонтов так и досыпает оставшийся час пьесы у Вани на плече.