Лампа накаливания на столе моргнула пару раз — интересно, всегда ли здесь были перебои с электричеством или как назло начались, когда он сюда приехал? Серёжа потёр уставшие красные глаза, стянул очки в тонкой проволочной оправе, откинулся на спинку стула и скучающим взглядом обвёл свой кабинет. Стол завален кипами бумаг и личными делами пациентов, стены, выкрашенные в блевотно-мятный, увешаны плакатами про педикулёз, туберкулёз и ещё тысячу и одну не очень радостную болячку. Тот самый блевотно-мятный оттенок в свете одной-единственной лампы кажется ещё темнее и куда более мразотным, чем на самом деле. Муравьёв-Апостол недовольно дёргает носом, поднимаясь из-за стола, хватает пачку сигарет — снова с предупреждением о не очень радостной болячке — и идёт к выходу, обогнув кушетку у двери и вешалку с собственным пальто. Белый халат шуршит за ним, хотя его можно было уже давно снять — вряд ли в такое время может ещё хоть кто-то поступить.

Сергею Ивановичу от роду двадцать шесть лет — совсем недавно закончил обучение и тут же был направлен сюда, на практику в деревенскую больницу. Из Серёжиных участков тут всего две небольшие деревушки и дачный участок, и если сегодня, поздним вечером тридцать первого декабря, Серёжа уже никого не ждал, то завтра с большой вероятностью хлынет народ: похмелье, травмы от взорвавшихся в руках петард, алкогольное отравление и прочие вытекающие новогодних праздников. Самому Муравьёву-Апостолу же праздновать не с кем — родные и друзья остались в городе. Полька, правда, порывался приехать, но два дня назад начались сильные снегопады — дороги замело так, что и ходить было трудно, а вкупе с морозом, сковавшим чуть ли не всю страну, высовываться из дома вообще было делом рисковым. Серёжа рассчитывал просидеть до полуночи, символически заскриншотить «00:00» на телефоне и лечь спать прямо на кушетке или в небольшой комнате отдыха, где есть диван, — к утру всё же нужно быть бодрым и выспавшимся. Дежурство Муравьёв-Апостол нёс вообще чисто из скуки — дома отмечать в полном одиночестве было уж совсем не весело, лучше уж в компании потрескивающей лампочки и гор документов. Помимо него в больнице дежурят две медсестры, так что ничего страшного в том, чтобы поспать, Серёжа не видел.

Выйдя на крыльцо, он не с первого раза смог прикурить сигарету из-за зябкого, холодного ветра. Тёмный двор с небольшой пустующей парковкой встретил его необычайной тишиной. Снежные сугробы, коих насыпало чуть ли не по самые подоконники, блестели в свете, льющимся из окон; вытоптанная к крыльцу дорожка усеяна щебнем, чем-то она ему напоминала созвездия — кажется, чуть правее можно нафантазировать себе Большую Медведицу из небольших камушков. Серёжа затянулся, пропустив дым через лёгкие, проверил время на наручных часах — 21:34. До полуночи ещё пару часов. Холодный порыв ветра швырнул ему за шиворот горсть снега с крыши, заставив поёжиться. Почему-то в голове возникла картина родной квартиры в Питере — Полька, Матвей, мама готовятся к Новому году, пока по телевизору идёт «Ирония судьбы» или «Один дома». Мама с Ипполитом нарезают салаты, Матвей только что выскочил в магазин за забытым горошком для оливье. На душе стало тепло — невольно Муравьёв-Апостол улыбнулся, сам не замечая, что уже минуты две разглядывает пустым взглядом свисающие с крыши сосульки.

Фонари на улице не горят. Больница эта расположена ближе к дачному участку, а кто тут зимой живёт? Разве что психи и мужья, которых жёны выгнали из дома. Ну или бомжи — так что свет им на улице не особо нужен. Зато луна светит необычайно ярко, нетронутый снег под её светом переливается и блестит почти так же ярко, как днём. Муравьёв-Апостол вздрогнул, поглядев на неуместно обёрнутый «дождиком» столб, ещё раз глубоко затянулся, выдыхая едкий дым, и перевёл взгляд на дорогу. Пустынный и безлюдный снежный пейзаж навевал тоску и какое-то чувство безысходности — Серёжа радовался, что находится в двух шагах от тёплого помещения, а не где-то среди поля, где снега по колено и есть риск упасть, уснуть и больше не проснуться.

Неприятно поёжившись, он развернулся, потушил окурок о перила лестницы и зашёл обратно в помещение, потирая замёрзшие руки. Вернувшись в свой кабинет, Серёжа включил свет, выключил надоедливую лампу и включил электрический чайник, ища в полках шкафа любимую кружку и чёрный чай. Разряженный телефон лежал на подоконнике, заряжаясь у розетки, — провод коротковат. Чуть позже стоило позвонить родным, поздравить с наступающим. Муравьёв-Апостол зевнул, слушая как внутри чайника громко булькает вода, прислонился поясницей к столу, засыпая в чашку сахар. Чайник щёлкнул, сам выключился, свет в комнате снова заморгал — чёртово электричество. Серёжа залил пакетик чая кипятком и сел за стол. Отодвинул в сторону документы — на сегодня все отчёты записаны, нужные подписи поставлены, можно уделить внимание чему-то другому. Отодвинув полочку стола, он достал оттуда книгу — старая и пыльная достоевщина, которую Матвей в самый последний момент перед отъездом подсунул ему в рюкзак; сейчас за эту книгу Муравьёв-Апостол был готов расцеловать брата, она стала единственным спасением от скуки в этой глуши.

Не прошло и двадцати минут, как в дверь постучали — Серёжа, сделав глоток уже едва тёплого чая, крикнул «Войдите!» и отставил кружку и книгу в сторону. В проёме показалась медсестра — Аня Бельская. Её лицо было обеспокоенным, но серьёзным, светлые волосы собраны в косичку, в тусклом коридорном освещении её фигура казалась чересчур тёмной.

— Серёж, — по-дружески обратилась она, быстрым и сосредоточенным тоном. — Только что пришёл один, с пневмонией, кажется, — температура ужасная, сидит весь трясётся, пешком шёл по ночи…

— На голову больной что ли? — возмутился Муравьёв-Апостол, тут же вскочил из-за стола, накинув на плечи снятый ранее белый халат. — В приёмной этот… экземпляр?

— Я в палату направила, Катька ему одеяло тёплое притащила, — ответила спешно Бельская, догоняя Серёжу, который неожиданно быстро сорвался с места.

— И правильно… Вот тебе и Новый Год, — буркнул тот, заходя в стационарное отделение. Тут стоял запах стерильности, хлорки и антибиотиков — всю университетскую жизнь Муравьёв-Апостол провёл в этой гнетущей атмосфере, но никак не мог к запаху и атмосфере этой привыкнуть.

Все планы разом разрушились — родным придётся звонить, наверное, за минуту до Нового года, а про сон можно вообще забыть, если это действительно пневмония. Работы в Серёжиной больнице мало, а если и есть, то либо ужасно скучная, либо случаи попадаются такие запущенные, что приходится вызывать скорую из ближайшего города. Муравьёв-Апостол почему-то разволновался — после дней трёх относительного затишья этот вызов был довольно неожиданным, к тому же посреди ночи, и не просто ночи, а ещё и новогодней. Похоже, дело действительно не терпит отлагательств.

Свет горел в одной-единственной палате. Серёжа дёрнул дверь.

На кровати, прижавшись спиной к стене, сидел парень, укутанный в плед так, что Серёжа видел только светлые растрёпанные волосы. На вешалке у входа висело чёрное тонкое пальто, плечи которого ещё были припорошены снегом. Муравьёв-Апостол прокашлялся.

— Здраствуйте, — поздоровался тот, подходя ближе.

Парень дёрнулся, пододвигаясь к краю кровати, кивнул и тут же сильно закашлялся, согнувшись пополам и крепче ухватившись за своё одеяло. Серёжа нахмурился, наклонился, отодвинув одеяло в сторону. На вид пациенту было не больше двадцати двух, весь смертельно бледный, под глазами залегли глубокие тени, какие бывают у людей, болеющих часто и тяжело, у бесцветных, почти белых, потрескавшихся губ — капли крови. Вид его у Серёжи вызвал искреннее беспокойство — сердце неожиданно и по-особенному больно сжалось, а мозг тем временем холодно вспоминал симптомы запущенной пневмонии. Настолько сильный, надрывной кашель, сопровождающийся кровью, — это уже действительно серьёзно.

Когда приступ кашля закончился, Муравьёв-Апостол протянул руку, коснувшись лба пациента, и тут же удивлённо её отдёрнул — парень буквально горел, по ощущениям не то что сорок, все девяносто градусов.

— Ань, что у нас по антибиотикам? Тут на всю ночь капельницу, и отлёживаться нужно, — обратился Серёжа к Бельской. — И ещё градусник и жаропонижающее.

— Сейчас сделаю, — кивнула светловолосая, выйдя из комнаты.

— Тебя как зовут? — спросил Серёжа, стянув халат — ради Христа, у него один пациент, и тот на грани смерти, кому какая разница будет.

— Миша, — хрипло и едва различимо ответил тот. Сердце у него снова болезненно сжалось. — Бестужев-Рюмин.

— Снимай рубашку, Миш, — спокойно сказал Муравьёв-Апостол, отнимая у озябшего пациента одеяло. Миша уставился на него, как на полоумного, но послушно потянулся дрожащими пальцами к пуговицам, оставшись в одной тонкой футболке. — Вот, отлично. Сколько лет? Давно болеешь? Чем лечился?

— Двадцать два, неделю болею, — снова сипло отозвался парень, потирая предплечья. Серёжа видел, как его колотило от температуры, но твёрдо приказал себе сохранять спокойствие. — Ничем. Ничем не лечился.

Муравьёв-Апостол удивлённо округлил глаза.

— Совсем с ума сошёл? У тебя на вешалке осеннее пальто! Не лечился, умереть что ли хочешь? — принялся отчитывать пациента Серёжа, скрестив руки на груди. Миша выглядел смущённым. — Ещё и на дачах зимой…

— Меня из дома выгнали, некуда было идти больше, — буркнул тот и снова зашёлся чудовищным приступом кашля, прикрывая рот ладонью. Тонкая, белая футболка тут же пропиталась каплями крови.

Муравьёв-Апостол почувствовал укол совести — из дома выгнали, значит. Какая же у этого Миши предыстория? Выгнать из дома в канун главного в году праздника, к тому же его — с печальными больными глазами, исхудавшего и тонкого. Мишу, заболевшего, продрогшего, несчастного, внезапно стало безумно жаль настолько, что Серёже захотелось его обнять, а за сказанное стукнуть себя несколько раз по голове. И чего он сразу так набросился? Ответ нашёлся в ту же секунду — сильно разволновался, забеспокоился — ещё бы не беспокоиться, когда к тебе сам от безысходности пришёл некто подобный.

Дверь палаты со стуком открылась — Аня катила перед собой штатив с капельницей.

— Ложись давай, — кивнул ему Серёжа. Радовало хотя бы то, что теперь есть свобода действий — не придётся совмещать препараты, можно сразу убить заразу антибиотиком. После капельницы всем становилось значительно лучше, и Серёжа надеялся на такой же эффект, наблюдая, как ловко и уверенно Бельская ищет на тонкой руке вену и ставит катетер. Бестужев недовольно морщится, отворачивается к стене, не желая смотреть на это. Серёже почему-то хочется перехватить его взгляд — как-то так сложилось, что глядя пациенту в глаза ему всегда проще определить, что у него болит конкретно сейчас. Вряд ли Рюмину хочется говорить без риска заработать ещё один приступ кашля.

Муравьёв-Апостол встряхнул в руках градусник, подал его Мише и сел рядом на кровать, отодвинув в сторону капельницу, чтобы не мешала. Бестужев взял его и тут же укутался обратно в тёплое одеяло, оставив только руку с катетером. Аня поспешно вышла, поняв, что её помощь больше не потребуется.

— Простите, — просипел Миша глухо, зажмурившись, словно пытаясь прогнать боль удушающую из лёгких. — Мне очень плохо сейчас.

— Я у тебя в палате дежурить сегодня буду, твоё состояние нестабильно, если вдруг станет хуже — вызову скорую из города. Но у меня ты точно быстро поправишься, — заверил его тот, на самом деле, не очень понимая, почему вызвался дежурить — это, вообще-то, работа медсестры, а не врача. Но возле Миши почему-то хотелось быть самолично.

Рюмин не ответил, а через минуту и вовсе умолк, либо уснув, либо потеряв сознание от усталости. Муравьёв-Апостол скорбно подумал, что через пару часов его всё равно придётся будить, проверить ещё раз температуру, сменить капельницу и желательно впихнуть в него пару чашек тёплого чая. Серёжа всё ещё был в лёгком шоке — выгнать из дома кого-то вроде Миши для него было преступлением на уровне убийства, на которое способен разве что настоящий бездушный мудак. Серёжа разглядывал спокойное лицо своего пациента — вот так интересный подарок у него на Новый год, очень даже милый, а ещё жутко больной. В осеннем пальто несколько улиц шагать по снегу с температурой — вот так действительно ужасающий опыт, и врагу не пожелаешь. Не удивительно, что Миша отключился, едва светлая макушка коснулась подушки. Возможно, Серёжа поступил сегодня непрофессионально, но при виде Миши все алгоритмы покинули его голову, и надежда осталась только на капельницу с антибиотиком — ох, как же он это дело запустил! При таком-то кашле, который вообще куда больше лай напоминал, Бестужев может просто напросто задохнуться. Кровь тоже не была утешительным пунктом — это ж сколько надо глотку рвать, чтоб кашель стал до такой степени тяжёлым?

Но, тем не менее, сейчас на душе стало спокойнее — теперь-то этому дураку в осеннем пальто никуда не деться, Серёжа сделает всё, чтобы поставить его на ноги в кратчайшие сроки, потому что смотреть на бледного и больного Рюмина даже страшно было. Муравьёв-Апостол про себя подумал, что стоит перетащить в палату обогреватель из кабинета, а завтра утром съездить домой и перебрать шкаф — у Миши-то с собой вещей не было, скорее всего. Рюмин сильно его зацепил не пойми чем, пробудил внутри странное желание позаботиться, чего бы это ему ни стоило. То ли этой смелостью прийти посреди ночи в больницу, то ли свой глупостью — ладно, из дома выгнали, но чего зимнюю одежду-то не взял? Чего раньше не пришёл, неужто надеялся, что пронесёт? Вот уж точно слабоумие и отвага. Серёжа бесшумно фыркнул, поднялся и ещё раз посмотрел на спокойное лицо Бестужева. В тишине палаты было слышно хриплое, тяжёлое дыхание и треск электричества. Действительно необычный случай.

— Клянусь, дома не появлюсь, пока этот не поправится, — тихо буркнул себе под нос Серёжа, подхватил свой халат и вышел из палаты.

Войдя в свой кабинет, Муравьёв-Апостол подумал, что нужно на всякий случай найти пару статей про пневмонию в интернете — для верности. Беспокойство за Мишу всё ещё съедало его изнутри: Серёже казалось, будто ему в руки дали свечку, строго-настрого наказали охранять пламя, чтоб не потухло, и вытолкали на улицу в сезон ветров. Почему ж такого чувства не было раньше, когда, например, поступила женщина с подозрением на туберкулёз или мужчина с тяжёлым отравлением? Почему сейчас, почему это касается именно Бестужева?

Встряхнув головой, Серёжа подлетел к подоконнику, схватил зарядившийся телефон и торопливо набрал номер старшего брата. В динамике послышались гудки, а потом Матвей снял трубку с характерным «алло?». Где-то сзади на фоне прозвучала шутка из «Голубого огонька».

— Матюш, представь себе, поступил только что пациент, — набрав номер брата, тут же начал рассказывать Серёжа, делая глоток остывшего чая, — так и оставил полупустую чашку на столе. — Двадцать два года, с пневмонией, Мишей зовут. Так запустил! Кровью кашлял, говорит, мол, на даче живу, потому что из дома выгнали.

— Миша, говоришь? — задумчиво протянул Матвей на другом конце динамика. — Случайно не с двойной фамилией?

— Да, Бестужев-Рюмин.

— Так это ж из компании Пестеля. Ну, помнишь, я тебе рассказывал? Там ещё Рылеев Кондратий, Серёжа Трубецкой, Каховский Петя, — перечислил тот, под весёлый смех Поли на фоне. — Он там вроде как недавно, я на последнем вечере его видел — эмоциональный такой, всё фокусы всякие показывает, прям душа компании. Как тесен мир!

— Тесен, так тесен, — проговорил потрясённо Серёжа. От переизбытка информации за последние несколько часов начинала болеть голова. — Так как вы там, готовитесь?..