Миша отключился на несколько часов и за всё время даже не шелохнулся — Серёжа зашёл в палату, когда на часах было уже одиннадцать, неся перед собой чашку (между прочим, ту самую, свою любимую) только что приготовленного чая и поднос с лекарствами. От нечего делать он сам сходил на склад и взял всё нужное, успел даже прочитать несколько статей, убедившись, что всё сделал правильно, — при тяжёлой пневмонии только капельницами и лечатся. Бороться с беспокойством помогало трепетное осознание, что Серёжа действительно может ему помочь, — сторожевым псом будет сутками дежурить у палаты Миши, менять капельницы, поить чаем и заставлять пить нужные лекарства, но точно его вылечит. Он же доктор. Он же давал клятву, он ему поможет, поможет обязательно.

Бестужев всё так же спал, свесив руку с кровати и зажмурившись, и, как бы Муравьёв-Апостол не хотел, его нужно было разбудить. Поставив чашку на прикроватную тумбочку, он включил свет. Миша не реагировал, всё так же дышал глубоко и тяжело, крепко ухватившись за край одеяла. Серёжа подошёл ближе, для верности ещё раз коснулся лба Рюмина — температура отпустила, пациент согрелся, неплохое начало положено.

Со вздохом Серёжа коснулся чужого плеча, немного потормошив — тут же Бестужев открыл глаза и закашлялся, поднимаясь с кровати.

— Как себя чувствуешь? — как можно более спокойно спросил Серёжа, подвинув к кровати стул и садясь.

— А Вы знали, что в Швейцарии четыре государственных языка? — неожиданно спросил тот сквозь кашель. На плечах Рюмина всё ещё висело одеяло, которое он старательно поправлял, не желая расставаться с таким уютным и желанным теплом. 

Муравьёв-Апостол с удивление заглянул в карие глаза — неужто бредить начал?

 — А ещё там среднестатистический житель живёт до восьмидесяти, — не прекращал блистать умом Рюмин, еле выговорив слово «среднестатистический» — хрипел он жутко. — Но это странно, в России же всё тоже примерно так.

— Да, но если ты не замолчишь, то этим фактом в своей биографии похвастаться не сможешь, — буркнул Муравьёв-Апостол, всунув ему в руку чашку с чаем.

Бестужев фыркнул.

— А как Вас зовут-то, господин доктор? — саркастичным тоном (боже, этот придурок ещё пытался шутить в таком состоянии!) спросил Миша, обняв пальцами чашку и делая глоток.

— Сергей, — ответил Серёжа, по новой изучая парня: тому, кажется, после сна и капельницы стало немного лучше. По крайней мере, Рюмин больше не выглядел так, словно готов умереть в любую секунду, отвернись ты от него хоть на миг. — Ты так и не сказал, как себя чувствуешь.

— Нормально, — опустив глаза, уклончиво отозвался Миша, и сделав глоток, продолжил. — Голова жутко болит и кружится, да и вообще, если честно, всё болит. В лёгкие будто песок засыпали, горло жжёт ужасно, но уже хотя бы не знобит.

— Если бы ты сегодня не пришёл, ты бы, наверное, умер, — не очень-то позитивно произнёс Серёжа, строго глядя на Бестужева.

Миша выглядел так, словно хотел ещё что-то добавить, но промолчал, пялясь в чашку с пристыженным и грустным видом. Муравьёв-Апостол вздохнул.

— Ладно, в любом случае, ты уже здесь и не выйдешь с больницы пока я не буду уверен, что ты точно здоров. Объясни мне одно — почему из дома выгнали-то? Чем кому не угодил? — Серёжа встал со стула, взял Мишину руку, осторожно вытащил катетер. Рюмин по-детски зажмурился, прошипел себе под нос что-то вроде «мерзость!» и почему-то покраснел — Муравьёв-Апостол подумал, что температура снова поднимается. Достал из кармана пластырь, наклеил Бестужеву на руку и снова потянулся пощупать температуру. Может, это свет опять моргнул, а может, у Серёжи галлюцинации, но показалось, что Миша покраснел от этого только больше.

— Да нечего объяснять, — буркнул парень, потёр затёкшее запястье, снова обхватил тёплую чашку руками. — Папу не устраивает моя компания: пришёл домой вечером, а он как начал затирать мне про неблагодарного сына, влепил пощёчину… Я зимнюю куртку в стирку закинул, теперь жалею. Сразу думал на дачу поехать, но ночью электрички не ходили, телефон сел, некому звонить было, всю ночь на вокзале просидел, видимо, там продрог и заболел.

Вот уж интересная история. Сердце у Серёжи в который раз пропустило удар, эта история от Миши почему-то звучала в несколько раз хуже, у Муравьёва-Апостола поселилось странное чувство, будто он знает Бестужева уже много лет, а не всего пару часов. Хотелось выпытать номер его родителей и пойти с ними скандалить, хотя Серёжа и понимал, что это, вообще-то, не его дело и нечего ему в чужие семейные отношения лезть, но всё же! Из-за какого-то истеричного отца Миша праздновал Новый год в стенах больницы, в стенах его, Серёжиной, больницы, с тяжёлой пневмонией. Этого ли хотел Бестужев-Рюмин старший?

— А с Вами на ты можно? — нарушил молчание Миша, подняв красные глаза.

— Конечно, — Муравьёв-Апостол одобрительно улыбнулся и кивнул. — Ты, получается, младше всего на четыре года.

— О, так тебе двадцать шесть! — Миша засмеялся — ломаным, похожим то ли на воронье карканье, то ли на собачий лай смехом и в который раз поправил на плечах одеяло. Несмотря ни на что, этот Мишин смех Серёже показался довольно милым. — А сколько времени? Сколько до Нового года?

Муравьёв-Апостол бросил взгляд на наручные часы.

— Двадцать минут, — ответил тот.

— Отмечать со мной вместе будешь? — Миша очаровательно склонил голову на бок, улыбнулся — улыбка у него получилась немного вымученной и уставшей.

— Придётся, кто ж в тебя ещё лекарства впихнёт? — Серёжа закатил глаза.

— Серёж, я тут всего три часа, а ты мне уже болезнь в тысячу раз облегчил! — Бестужев, видимо, снова захотел рассмеяться, но его одолел приступ — Рюмин чуть ли не по полам согнулся, зайдясь ужасным лающим кашлем. Муравьёв-Апостол беспокойно положил руку ему на плечо, но разогнулся обратно Миша только минуты через две. На руках у него были сгустки крови. — Я так лёгкие скоро выплюну, — едва слышно пробормотал Миша, разглядывая свои дрожащие пальцы.

— Я сейчас салфетку дам, — тревожным голосом выдохнул Серёжа, потянулся к тумбочке и вытащил оттуда упаковку влажных салфеток, которую туда то ли Аня забросила, то ли кто-то из предыдущих пациентов забыл.

Бестужев тут же поспешно принялся вытирать руки, чуть ли не истерично — пальцы у Миши так дрожали, что Серёже стало даже жутко от этой картины. Грязные салфетки полетели в мусор, а Рюмин постарался восстановить дыхание.

— Так, ладно, выпей лекарства и ложись, тебе нужно тепло, — на выдохе, отстранённо, но уверенно сказал Муравьёв-Апостол, указывая на нужные таблетки жаропонижающего, антибиотика и обезболивающего.

— А это от чего? — Рюмин ткнул пальцем на коробочку, лежащую чуть поодаль.

— О, пастилки от кашля. Ну, тебе таких пачек нужно принять минимум десять, чтобы эффект был, но они с мятным вкусом, так что, — Серёжа пожал плечами. — Чай остался? Пей давай.

Миша послушно выпил все таблетки под строгим взором врача, опустился на подушки, устремив взгляд к потрескавшемуся потолку. Серёжа опустился на стул, уже как по привычке разглядывая его лицо, светлые, влажные волосы, раскиданные на белой подушке, аккуратный профиль… Сейчас Бестужев выглядел прямо-таки скорбно — интересно было бы посмотреть на него здорового, послушать его здоровый, а не срывающийся на кашель смех. Муравьёву-Апостолу страх как хотелось взглянуть на летнюю версию Миши Бестужева.

— Серёж, — обратился к нему внезапно пациент. — Расскажи что-то о себе, пожалуйста. Страшно в тишине сидеть, как на своих похоронах. А если я правда умру?

— Будешь такое говорить, я не посмотрю, что ты заболевший, и стукну тебя, — фыркнул недовольно Муравьёв-Апостол. — Чего разволновался? Зато знаешь, как говорят? Пережил пневмонию и больше никакая простуда не страшна. Всё в порядке будет.

— Ну, если это сказал врач, — Рюмин хихикнул. — Верю.

— Ещё бы, — Серёжа снова глянул на свои наручные часы, хмыкнул с улыбкой. — С Новым годом, кстати.

— Что? Уже? — Бестужев приподнялся на локтях. — С Новым годом! Сейчас бы шампанского…

— И не мечтай, ты на антибиотиках, — и всё же он не смог спрятать улыбки, мысленно с Мишей соглашаясь. — Ты бы сейчас с кем хотел отметить?

— Мне и так хорошо, ты только говори со мной, пожалуйста, и не уходи, а то я точно умру, — неожиданно признался Рюмин.

— Стукну, Миш, — напомнил Муравьёв-Апостол. — Никуда я не уйду.

— Вот и хорошо! — чуть более спокойно выдохнул парень, вытянувшись на подушке. — А ты бы с кем хотел отметить?

— С семьёй, наверное, соскучился уже по ним, — сознался Серёжа. — У меня мама и два брата, Матвей и Полька. Звонил им часа два назад. Матвей, кстати, сказал что тебя знает, в компании Пестелевой видел — это из-за этих друзей тебя из дома выгнали?

— Да бред это всё! Выгнали и выгнали, мне плевать, я не перестану с ними общаться! — заявил Бестужев, неопределённо махнув в воздухе рукой. — А раз у тебя брат Матвей, ещё и про меня знает, то ты, значит, Муравьёв-Апостол?

— Угадал, — с улыбкой фыркнул Серёжа.

— Какое совпадение! Я про тебя знал, получается, ещё до знакомства, Матвей про тебя много рассказывал! — Воскликнул Рюмин восхищённо. — Нас судьба свела!

Муравьёв-Апостол не переставал удивляться таким совпадениям — наверное, поэтому с Мишей было так приятно и легко разговаривать, косвенно они уже были знакомы, вот только на дачи, в Серёжину больницу, его занесло по чистой случайности — и хорошо, на самом деле, кто знает, сколько бы ещё времени им понадобилось, чтобы познакомиться, в ситуации был хоть какой-то плюс. Рюмин снова замолчал, разглядывая потолок, но теперь молчание было каким-то уютным и спокойным.

— Серёж, меня в сон клонит, — оповестил его Миша.

— Это от лекарств. Спи, утром легче станет, — заверил тот.

— А ты?

— Тут буду, я же обещал, — Муравьёв-Апостол пожал плечами, поправил краешек одеяла в углу кровати.

Миша закрыл глаза, высунул из-под одеяла руку и вслепую нащупал Серёжину, осторожно сжал ладонь. Серёжа очень хотел списать это на бред от температуры и побочки от лекарств, и ладно, если этим можно было объяснить Мишины действия, но собственное учащённое сердцебиение никаким объяснениям не поддавалось.

— Не уходи, — сонным полушёпотом попросил Миша и уже через минуту снова уснул.

Муравьёв-Апостол внезапно понял, что не уйдёт, даже если захочет.

***

Утром первого января новых пациентов не было — то ли кто-то свыше расценил, что одного Миши ему было с головой достаточно, то ли люди в этом году поумнели и стали более осторожными — одно из двух. Тем не менее, Серёжа был рад — в шесть утра его разбудила Бельская, поздравила с Новым годом и оповестила, что они с Катей почти закончили смену и уходят через два часа.

Рюмин спал. К сожалению или к счастью, за руку его больше не держал, и теперь Серёжа и сам был слегка растерян — не привиделось ли ему вчера, не показалось ли. Проверив его на температуру, Серёжа вышел из палаты, надеясь, что успеет сбегать домой до того, как он проснётся. Собравшись за пару минут, накинув тёплое пальто на тёмный свитер и вытащив зубами из пачки сигарету, Муравьёв-Апостол вышел на свежий воздух.

Морозное утро встретило его ослепляюще-ярким солнцем и хрустящим под ногами снегом. Уже через пять минут ходьбы у него заслезились глаза, ещё через пять минут, дойдя до дома, Муравьёв-Апостол чуть ли не рассмеялся истерически, обрадовавшись, что всё-таки дошёл. Дома было холодно и сыро — и дни, и ночи Серёжа проводил в больнице, а сюда наведывался за сменной одеждой, чтобы приготовить еду и принять душ. Сейчас — найти какие-то старые свитера и толстовки для Миши. Только потому, что состояние пациента его очень заботило, и не почему больше.

…Так ведь?

Серёжа отрыл в шкафу старый пыльный рюкзак, принялся просматривать одежду — вся она была немного сырой, но приятно пахла стиральным порошком и лавандовым кондиционером. «Было бы неплохо нагреть её на батарее позже, » — подумал Муравьёв-Апостол, осторожно складывая всё на дно рюкзака. Сам сменил рубашку на свежую, натянул сверху тёплый синий свитер и вышел из дома, застёгивая на ходу пальто. Несмотря на утренний мороз, его изнутри грела мысль о том, что Мише, наверное, будет приятно и тепло — не очень-то полезно в одной футболке заболевшему гонять.

Меньше чем за десять минут возвращаясь в больницу, Серёжа тут же пошёл к себе в кабинет. По пути успел мимолётом заглянуть в приёмную — Аня выписывала какому-то мужчине за пятьдесят выводитель токсинов. Ничего серьёзного, как и всегда. Ранним утром в коридорах было светло и даже приветливо, солнце струилось сквозь прозрачные, вышитые кружевами занавески, даже запах стерильности сменился холодным и свежим, бодрящим запахом зимы — Аня имела привычку по утрам, до прихода уборщицы, проветривать в коридорах.

Муравьёв-Апостол снял пальто, переложил одежду на полку шкафа и щёлкнул электрическим чайником, не желая возвращаться к Бестужеву без тёплого напитка — при любой болезни, вообще-то, рекомендуется пить побольше жидкости, и пневмония не исключение. Пока чайник грелся, он предусмотрительно развесил на батарее несколько толстовок — от чугунной, старой батареи даже пар исходил, настолько она была горячей. Из одежды тот выбрал серое, растянутое худи, толстовку жёлтого цвета, которую именно потому, что она жёлтая, и не носил. Пробовал подсунуть Поле — тот категорически заявил, что такое носить не будет. Теперь почему-то подумалось, что Мише такая вещица понравится — и ради бога, пусть забирает хоть навсегда, лишь бы она его грела. После этого вернулся к чаю — на сей раз выбор пал на пакетик с малиновым чаем. Серёжа честно не знал, что в этой траве было от малины, но раз на коробочке написано, значит употреблять можно.

Добавив сахар, Муравьёв-Апостол накинул на плечи свой белый халат, взял чашку, перекинул через руку жёлтую толстовку и чистую футболку со спортивными штанами, которые уже были размера на два меньше его, и вышел из кабинета, направляясь в отделение стационара.

— А говорил, что не уйдёшь, — обиженно буркнул Миша, увидев в дверном проёме знакомое лицо врача. Несмотря на тон, Серёжа видел, как загорелись у него глаза. Даже лёжа под капельницей, которую, вероятно, Аня поставила, растрёпанный после сна, Бестужев умудрялся выглядеть мило.

— Прости, пришлось, домой бегал, — Муравьёв-Апостол скинул на постель одежду. — На, вот, с капельницей закончишь, таблетки глотнёшь с чаем, хоть в тёплое переоденься.

— Только за одеждой? — удивился Миша, переводя взгляд с непривычно жёлтой толстовки на Серёжу и обратно.

— Да, я так понял, своих шмоток у тебя с собой нет, — Серёжа в привычной манере скрестил руки на груди и пожал плечами, кивнув на прикроватную тумбочку. — Чай стынет. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем вчера. Успокоит ли тебя то, что я больше не собираюсь умирать? — Рюмин фыркнул, потянулся за чашкой чая и сделал глоток. Довольно зажмурился тут же. — Малиновый — мой любимый.

— Буду знать, — доброжелательно улыбнулся Серёжа. — Температура есть? Может, знобит?

Бестужев, залпом выпив сразу три таблетки, покачал головой.

— А кашель?

— Ещё утром, до капельницы, — Миша демонстративно дёрнул себя за футболку, расцвеченную новыми, но уже успевшими засохнуть, каплями крови. — После кашля всегда невыносимо горло болит.

— Пастилки и обезболивающее, Миш, пастилки и обезболивающее, — напомнил ему Серёжа.

Тот недовольно поморщился, слишком резко дёрнув головой.

— Вытащишь? — глухо, с нотками какой-то обречённости в голосе, попросил Бестужев, протягивая руку с катетером. — Ненавижу иглы.

— Конечно, — Серёжа подошёл ближе, сел рядом, наблюдая за тем, как спешно Миша отворачивается, зажмурив глаза. Муравьёв-Апостол без труда вытащил иглу, достал новый пластырь (остались детские дурацкие пластыри с мордашками мультяшных героев — Серёжа подумал что на руке у Миши именно такой будет смотреться кстати), наклеил на ранку — Рюмин выдохнул куда более спокойно.

Бестужев подтянул к себе жёлтую толстовку — повертел её, ещё тёплую, в руках с видом, словно держит в руках какой-то бесценный артефакт.

— Я выйду тогда, переодевайся, — Муравьёв-Апостол спохватился, встал, быстро вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Сердце снова забилось чаще, необъяснимо почему — смотреть на довольного Мишу было свыше Серёжиных сил. Не зря домой бегал, одна улыбка Бестужева стоит многого. Как там в сказках говорится: «полцарства за улыбку Мишки Рюмина», — и Муравьёв-Апостол эти чёртовы полцарства уже, кажется, выиграл. Внутри органы совсем не научно, не анатомически сплелись в узел. Или Серёже так казалось. Неужто вот это необъяснимое волнение и тошнота — те самые клишированные бабочки в животе? Бред, не может быть, они познакомились-то буквально сутки назад, Серёжа не мог так быстро позволить себе влюбиться. Влюбиться в парня, да ещё и в своего пациента, словно он внезапно стал главным героем какого-то дешманского сериала. Он ведь не мог, да? Это глупо. Это, блять, невозможно.

Муравьёв-Апостол в отчаянии потёр лицо и взъерошил волосы. Снова захотелось курить, как будто никотин был чудесным средством от всех болезней, среди которых числится странная, спонтанная влюблённость. Вот уж спасибо, Дедушка Мороз, за подарок, от тебя такой подставы не ожидал никто. Серёжа, конечно, врач и находится в больнице, но ещё пару вот таких улыбок от Миши и ему придётся вызывать скорую. Ну или катафалк.

С другой стороны двери Миша постучал — Серёжа и не заметил, как прошло пять минут. Войдя обратно в палату, Муравьёв-Апостол закрыл за собой дверь и повернулся к Бестужеву. Тот, держась одной рукой за штатив капельницы, чтобы не упасть, походил на копию солнца — Серёжина толстовка ему была великовата, но буквально сияла в купе с Мишиными светлыми волосами и лёгкой, вымученной ухмылкой. Серые спортивные штаны пришлось затянуть на поясе, а шнурок завязать два раза бантиком — Муравьёв-Апостол не прекращал удивляться, его вообще кормили последние дни?

— Неплохо, — единственное, на что хватило Серёжу. Скажи он больше — рассыпался бы в комплиментах и сболтнул бы лишнего.

— Прям мой размер, ещё и тёплая, — довольно подметил Миша.

— Да, специально для тебя, больного, на батарее грел, — буркнул Муравьёв-Апостол, поглядел на время и открыл двери, пропуская вперёд Мишу. — Пошли, горе луковое, завтракать.