– Что скажешь? – торжествующе заявил Пер, вваливаясь тем утром в студию.

На обложке журнала крупными буквами было написано ""The Look!" уверенно шагает по планете"*.

– Может, "моя" песня ещё выстрелит, – надула губы Мари, догадываясь, что странные намеки Пера продолжатся. А ей совсем этого не хотелось. Хотя она так всегда себе это говорила, потому что у него была Оса, невероятно красивая и милая девушка, и Мари, по натуре резковатой, казалось, что Оса идеальна.

Мари снова задумалась. Поняла, что не может сказать, не хочет ли ничего с Пером, не знает, насколько искренен её образ немного опасной и сумасшедшей девчонки. Ничего она не может толком сказать с тех пор, как Гессле снова начал эту непонятную дичь.

– Фредрикссон, ты с луны свалилась? Мы её выпустили полгода назад! С тебя прекрасный и красивый лиф на сцену, – грубоватое обращение Пера впервые за долгое время заставило слёзы защипать её глаза.

– Зато она вторая в Швеции, а The Look не попала в пятерку!

– Ой, отмазки, – улыбнулся Пер. А работы невпроворот. Организовать кучу концертов, отрепетировать и...

Мари надулась пуще прежнего, но никто же её не заставлял соглашаться на этот идиотизм. Значит, так надо.

Она была отчего-то совершенно без сил, а, едва вернулась домой, тяжело зарыдала. Через полтора месяца ей исполнится тридцать лет. Она совершенно одинока. Ни семьи, ни дома, ни-хре-на. Нет, не отсутствие партнёра ей срывает башку, а тот ужасный факт, что, кажется...

– Замолчи, он занят! – в отчаянии крикнула сама себе в зеркало Мари, обрывая мысли во время мытья рук.

Это правда. Пер Гессле по рукам и ногам связан. С Осой настолько всё серьезно, что Мари хоть и хочется маленькой интрижки длиной в одну горячую ночь, она не имеет права даже желать этого. Отбивать парней – всегда последнее дело, правда, Фредрикссон? – рассуждала Мари, когда так происходило. Но разбивать им сердца она точно умела. Впрочем, речь сейчас не об этом. Ей нужно сейчас маскировать под ребячеством тоску от недавнего расставания с мужчиной, страсть, внезапно от одиночества нахлынувшая именно вот по этому занятому.

Когда до Мари наконец дошло, что дело в том, что она до чертиков скучает по страсти Пера, она в бессилии села просто на порог ванной и зарыдала в голос. Ударилась бы лбом о косяк, если бы не скрестила руки на косяке так, чтобы лбом биться о свои же руки. На них останутся синяки, но какая ей разница?

Она не любит Пера, это точно. Она просто изнемогает от страсти. А голос внутри ей так и говорит: это неправда.

И от этой неопределенности она ещё сильнее плакала.

Из-за рыданий Мари не услышала, как в дверь постучали, тихо, неуверенно. Затем дверь распахнули, и вот перед её глазами напряженное лицо Пера, которому совершенно не понравилось, что его коллега и друг рыдает.

– Маричка, ты чего? – он попробовал её обнять, но она несильно заколотила его по груди, требуя оставить её в покое. Это всё словно наваждение. Может, она так сходит с ума, что ей уже кажется?

Но нет, Пер схватил девушку за запястья и отвел их в сторону, чтобы крепко обнять Мари.

– Мари, прошу, не пугай меня. Что с тобой случилось? – Пер спросил это ласково и грустно, потому что он не мог быть равнодушен к Мари, ещё с тех пор, как слышал её потрясающую игру на фортепиано семь лет назад. Он был чутким, и видел, как она расстроилась на, казалось бы, безобидные поддевки.

Меньше всего хочется рассказывать правду, подумала Мари. Но не успела она взять себя в руки, как из груди вырвалось судорожное и глухое от слез:

– Я схожу с ума от одиночества...

Так вот оно что. Лассе знатно ей разбил сердце своим уходом, подумалось Перу. Ну не сошлись, ну бывает – а тяжело порой снова оказываться в поиске. Или вообще закрываться, вместе с тем отчаянно желая найти свою родственную душу. И вообще понятно теперь, что альбом тот на разрыв вышел не просто так – Мари вложила в музыку личную драму. Эх, Гессле, дурак ты, надо было раньше обращать на это внимание и быть рядом с подругой, так с досадой подумал Пер, стараясь придумать, как же успокоить Мари.

– Вставай, вставай, опасная, – он поднял её и повёл на кухню. – Тебе просто необходимо выпить хорошего кофе с молоком и успокоиться. Ты имеешь в виду какое одиночество? У тебя же есть всегда семья, и ты можешь поехать к ним, будь то Эсшё, будь то Хальмстад. Что не так?

Ведь правильно? Почему бы ей не поехать к родственникам или друзьям?

– Идиот, я не про это одиночество! – Мари хотела огрызнуться, но только жалобно простонала это, шмыгая носом.

– А я тебе предлагал, пусть и намеками... – задумчиво протянул Пер.

– Мы не можем, понимаешь?! Ты это прекрасно знаешь!

У Пера как раз были определенные новости насчёт того, что они могли и не могли, но Мари не давала ему и слова сказать. Она, поняв, что выдала себя с концами, начала забалтывать его. Забалтывать, когда успокоилась, что это ей приснился кошмар, и она сама не своя, что не приходилось никогда выступать в откровенных для неё, скромной деревенской девушке, костюмах, а она проспорила Перу; рассказывала какую-то дичь про очередного милого фаната, который её забрасывает цветами и открытками.

– Ты не хочешь дать мне что-то сказать? – вздохнул Пер, на самом деле побаиваясь новых слёз Мари.

Она замолчала.

– Вы с Осой женитесь? – предположила она, даже не представляя, что с ней случится, если она навсегда останется без мужчины, ведь никому-то толком она довериться не может.

– Да как раз нет. Но ты, наверно, сейчас мне не поверишь, – Пер помедлил, понял, что ещё не время об этом говорить. – Давай лучше с тобой возьмем и продумаем, что мы будем исполнять в туре. У нас есть пару отличных местечек на случай представления Look Sharp...

Как Пер и думал, Мари оживилась. Потом, всё потом расскажет...