– Почему Оса не приходит в студию? – ровно спросила Мари, удивляясь своему спокойствию. Пера она слишком хорошо знала, чтобы не понять, что он сейчас такой же одинокий, как и сама Мари. И, учитывая разговор неделю назад, ей это очень не нравилось.

Мужчина бросил короткий взгляд, но в нем было сказано больше, чем сказали бы любые слова. Одиночество, страсть и тоска – это страшный коктейль.

– Нам нужен перерыв, – также спокойно произнес Пер. – Она не нагулялась, да и мне рано ещё связывать себя по рукам и по ногам. 

Мари это не понравилось. Впрочем, Пер предвидел, что она превратно истолкует его слова.

– А ну-ка выйдем, – прошипела Мари и за рукав вытащила мужчину из студии. Зелёно-карие глаза полыхнули гневом, когда они оказались на коридоре. – Ты, идиот, совсем спятил, расставаться из-за меня? Жалеть надумал? А сходить куда подальше не хочешь?

– А я это сказал? – невозмутимо спросил Пер. – К тому же я не обманываю тебя. 

– О да, дружеский флирт в присутствии невесты, а потом почему-то им перерыв понадобился, – в голосе Мари прозвучала прямо издёвка. Девушка собой прекрасно владела теперь, и за её язвительностью невозможно было увидеть одиночество и подсознательную мольбу.

А Пер как читал её мысли - конечно, он знал, что ей так надо, знал, как хлестко она соблазняет грубыми словами, так, чтобы губы, с которых они срываются, хотелось заткнуть поцелуем. Теперь он схватил её за руку и повел из студии. 

– Ты куда? Эй, Гессле, что ты задумал!

– Мне это все надоело, – нарочито равнодушно заявил он, после долгого молчания наконец парировал девушке. Чуть ли не швырнул ее на сидение машины. Ему надоело, надоело, надоело это терпеть. Ее капризы и шалости, не подходящие почти тридцатилетней женщине, ее инфантильность, которая просто напускное – ведь Мари не умеет быть такой, и она не такая, она серьезная и тихая. Она ведет себя без допинга так, словно пьяная в хлам, пытается каждому бросить вызов и задеть за живое – и все ровно потому, что она не выносит вечера. Одинокие, пусть уже светлые, и холодные.

Когда он придумывал строчки "раскрашивай меня нужными цветами, ведь я чувствую себя такой женственной этим вечером, раскрась своей любовью весь мой мир", он понимал, что помнит именно этот наэлектризованный вечер в студии, которая еще не принадлежала ему. Он писал именно с нее эти строчки, с ее необычного мировосприятия, и он также понимал, что только она споет эти строчки так, чтобы они покорили любого – и так оно и вышло.

– Куда ты меня везёшь? – нервно спросила Мари.

– К тебе домой.

– Нам песни надо записывать, идиот!

– Ты трижды за последний месяц назвала меня идиотом. Фредрикссон, я тебя обожаю, но ты невыносима, а я иногда перестаю быть в доску своим. 

– И что? – ухмыльнулась на это Мари, закуривая и смотря куда-то в небо, затянутое светлыми серебристыми, почти невидимыми облаками.

Это разозлило Пера с концами, и он развернулся, чтобы поехать к морю. Ох, пусть бы никто об этом не пожалел впоследствии...

– Мой дом немного в другом направлении. Потом подбросишь? – чуть не пропела Мари. Она хотела злить его, злить и ещё раз злить, чтобы Пер осознал, что за глупость он делает. Какого хрена он показывает ей свою силу и злость, когда у него есть или была невеста? Не хочется Мари совсем быть причиной разрыва. И это огромное чувство вины заставляет ее доводить Пера до бешенства. Или он непробиваем от ее убойного выноса мозгов?

Но нет, карие глаза Пера выражали ничего, кроме огня, этого огня, которого Мари почему-то боялась. Этот взгляд обжигал её, когда он, поджав губы, бросил взгляд на её личико. 

"Дразнит, и не понимает, что я хочу ей помочь". 

Он на светофоре, когда загорелся красный, внимательно окинул взглядом Мари, которая в растерянности молчала и совершенно не могла понять, что происходит, почему он молчит, но вместо жалости он только завелся. Слишком хорошо в памяти отложились мягкие губы, горячее тело, то, как она дразнила его тем, что не носила нижнее белье в тот вечер. Это было слишком горячо и страстно. Это она раскрашивала своей страстью его мир и научила его любить, как никогда ранее.

– Такое чувство, что ты потерял всякий стыд, Гессле, – на всякий случай продолжала его чихвостить Мари. 

Гессле. Как же соблазнительно она произносит это слово, скрещивая руки и тем самым подчеркивая небольшую, но полную грудь. 

– Прекрати меня дразнить, Фредрикссон, – негромко попросил он, сворачивая с шоссе. 

И она вспомнила этот взгляд. Этот взгляд, заставивший её прильнуть губами к его, и он прижал её, полураздетую, к себе. 

Слишком хорошие минуты, чтобы не хотеть их пережить. Даже если она об этом пожалеет.

Она умела любить, как не умел никто. Ее бывшие – и Мартин, и уже Лассе, – всегда отмечали, что ее любовь не может быть обычной. Она слышала цвета, видела музыку, рисовать не умела, но подбирала цвета так, что ей можно было хоть в дизайнеры, хоть куда. Непонятно, зачем она не пошла в театр, будучи хорошей драматической актрисой, умеющей этим пользоваться. Она не осознавала даже, насколько разбивала сердца каждого, когда приходило время расставаться, потому что они не сходились или кто-то слишком растворялся в другом. Ей нельзя было быть такой – а она была.

Гессле был и дьяволом во плоти, и отдушиной. Он не повелся на тот вечер, как она и хотела - у нее намечался роман, она была просто чересчур возбужденной от собственной выходки, и от того дружба их крепла. Казалось, что они видели друг друга обнаженными и физически, и морально.

И вообще, с ума можно было сойти в тот вечер даже от того, как он сжимал ее тело в руках. И слишком хорошо это вспоминается вместе с этим непередаваемым взглядом...

– Ты куда меня везёшь? – пропавшим от возбуждения голосом спросила Мари. – Маньяк, что ли?!

Даже сейчас она не понимала, что происходит, и старалась не выдавать себя. Хотя за неё это сделал собственный голос. 

Неужели он настолько плевать хотел на Осу?

– С огнем играешь, – снисходительно улыбнулся Гессле. Вышел наружу, открыл дверь ей и подал руку: – С вещами на выход. 

– Шёл бы лесом, идиот, – огрызнулась она, хотя бы вылезая. 

– Я начал флиртовать с тобой уже тогда, когда мы с Осой приняли решение взять перерыв. 

Словно не в спину фразу бросил, а нож воткнул. 

Оказалось, она недогадливая идиотка. 

– Раз я идиот аж трижды или четырежды, с тебя минет, – заявил Пер, улыбаясь даже сейчас, слышно по голосу было. – Надоело слушать твои оскорбления.

– Да ты ещё и насильник, – Мари, уже ступив на песок, стащила туфли. – Привез, чтобы я на помощь не звала. 

Девушка наконец развернулась, и в этот момент Пер притянул её к себе, страстно, горячо целуя.