Отдых подходил к концу, и Саша никак не мог нарадоваться, что у него все хорошо. Марик был с ним, он был жив и здоров, он наконец-то почувствовал какого это – не находиться постоянно под присмотром строгого родителя и вести себя так, как хочется даже не публике. Журавлев очень не хотел уезжать, он даже хотел предложить Марику остаться еще на несколько дней после окончания майских праздников, ведь даже проблема с сексом была решена. 

Саша как раз опять раздумывал над этим, лежа в тени яблони и наблюдая за мужем, который опять работал на грядках, когда у него зазвонил телефон. Журавлев недовольно поморщился и отключил звук. Олеся звонила ему уже третий раз за сегодняшний день, Саша был уверен, что у нее плохие новости, потому что никто из его семьи не звонит ему с хорошими новостями, никто. Но он просто не хотел брать трубку, не хотел узнавать эти плохие новости, ведь тогда ему и Марку, возможно, придется возвращаться назад в Москву. А Саша этого страшно не хотел. Поэтому он переворачивает телефон экраном вниз и отключает звонок. 

Он успешно игнорировал надвигающуюся проблему весь день и игнорировал бы дальше, если бы не заметил, что Марик разговаривает по телефону на крыльце бани. Из-за жары парни ходили туда по нескольку раз за день, просто что бы облиться холодной водой. Сейчас был уже вечер, но юноша почему-то ушел говорить по телефону именно туда, словно не хотел, чтобы Саша разговор подслушал, потому что, конечно же, он это делал. Журавлев смотрит на мужа достаточно долго и пристально, чтобы Марик почувствовал это, и как только тот встречается с ним взглядом, Саша хмурится и опять затягивается, облокотившись на перила. Юноша выглядит обеспокоенным и это плохо, очень плохо. 

Саша специально остается на террасе и специально ждет, пока Марик вернется к нему, а когда это случается, задает вопрос прямо в лоб. 

–Кто тебе звонил? Олеся? – юноша, пока что, осторожно кивает и встает рядом, отставляя в сторону пепельницу. – Что она говорила? 

–Там такое дело… – Он мнется, боясь вообще продолжать говорить. Но надо. Поэтому он серьезнеет и говорит: – В общем… Твой отец скончался. 

Собственные слова заставляют по позвоночнику пробежать табун мурашек, холодным неприятным дыханием вычерчивая на коже узоры, и, если Марку днём казалось, что он ни за что не успеет остыть на ночь, то теперь казалось, что он никогда не согреется. 

–И что им нужна помощь с похоронами… Я бы мог десятку подкинуть, может даже пару, у меня ещё есть деньги… – Марк склоняет голову на бок, вспоминая сколько денег было на его накопительном счету последний раз, когда он смотрел. Тот, к слову, стал куда худее, ведь Маркус постоянно хотел, чтобы у Саши все было самое лучшее. Он знает, что Саша, конечно же, будет против, поэтому десять уже отправил, получив от Олеськи приглашение на похороны, и, как ему показалось, искреннюю просьбу затащить туда Сашу. 

Поначалу Саша почти никак не реагирует на тяжелые новости. Он чуть дергается и замирает на несколько секунд, а потом вновь затягивается, касаясь подушечками пальцев своих губ. Юноша говорит что-то про похороны, что-то опять про деньги, и Журавлев мрачнеет еще сильней. 

–Детка, умоляю тебя, не отправляй им денег, если ты этого еще не сделал. – Саша внимательно следит за лицом своего мужа, а потом раздраженно трет переносицу. – Ты, блять, серьезно? Мы же уже говорили об этом, Марк, черт подери, почему тебе так важно мусорить деньгами? 

Журавлеву больно, очень больно. Не из-за потери нелюбимого им отца, нет, из-за горьких воспоминаний. Он опять чувствовал, как горит его щека под пощечиной, поставленной Маркусом, опять ощущал ту призрачную пустоту на душе, опять переживает тот кошмар. В тот день они чуть не расстались, в тот день Марк пригрозил ему этим, в тот день он ночевал не дома и Саша чуть не сошел с ума. 

–Им нужны от тебя только твои деньги, как ты не можешь этого понять? – парень устало вздыхает и опять опирается на перила, роняя голову на руки. О господи, как же он не хочет этого всего. – Блять, за что ты так со мной? 

Кому как не Марку знать о проблемах с отцом? Почему, блять, этот мальчишка не мог просто оставить эту часть жизни Саши в покое? Почему он не мог перестать заставлять его чувствовать себя так отвратительно, почему продолжает тратить ограниченные ресурсы так бездумно? Семья, как казалось Журавлеву, была единственным его слабым местом, лишь в нее никто не должен лезть, но Марик, черт его дери, все равно делает это. Даже потерпев неудачу в первый раз. 

–Одна просьба, только одна просьба, Марк, неужели тебе так трудно пойти мне навстречу? – Саша даже не знает, грубо или отчаянно его голос звучит, он одинаково разъярен и огорчен. – Я позволил тебе закормить себя лекарствами, я благодарен тебе за то, что теперь у нас есть призрачная надежда на то, что я не выкашляю к херам свои легкие, но, еб твою мать, никогда, слышишь, – Журавлев опять повышает голос, – никогда, блять, не лезь в мои отношения с моей семьей! Тебе не хватило того раза? Хочешь опять довести меня, надавать мне по ебалу и упорхнуть в закат? Я, например, этого не хочу. Так же как не хочу ехать на эти ебучие похороны. 

Саша выпрямляется и, ткнув сигарету в пепельницу, уходит в дом, бросив напоследок через плечо: 

–Если тебе эта ебучая благотворительность важнее меня, то можешь ехать. 

Саша хлопает дверью так сильно, что, кажется, с полок упало пара пузырьков с непонятными настойками. Парень, не глядя, берет с полки какие-то старые крепкие сигареты и скрывается на тесном чердаке, игнорируя «взгляд» Веры Игнатьевны, упирающийся ему в спину. 

Саша говорит-говорит-говорит, а Марку кажется, что он бьёт его по лицу. И воспоминаниями, и своим отношением к нему, и своим отношением к своей жизни. Какого черта он хоть немного не может побыть человеком? Принять помощь, оказать ее. Маркус совсем не разбирался в таких делах и был в растерянности. Саша старше, опытнее, а он девятнадцатилетний мальчишка, который пытается все сделать правильно, так, как его воспитывали, но Журавлев злится и сбивает с толку. Что ему теперь делать? Как на все это реагировать? Почему Саша злится и не даже не пытается понять, что Марк хотел как лучше? И он опять кричит. Злится, ругается, плюется и кричит, так унизительно, что у юноши только от этого наворачиваются слезы, и он не знает, что сказать в ответ. 

«А ругался бы Саша так с Артемом?» – Унизительно проносится в голове, и Марк чувствует, что задыхается из-за того, что вдруг осознал, что его не любят. Нет, конечно, Саша говорил ему что любит, и даже говорил, что счастлив с ним, но нет... Сердце его возлюбленного с другим. Где-то глубоко под землей в деревянном ящике. И Маркус никогда не получит и толику той любви, о которой так мечтал, и которую, как ему казалось, заслужил. 

Он очень рад что Журавлев уходит и закрывает за собой дверь, потому что стоять и сдерживаться не было уже никаких сил. Он опускается на землю, все еще тщетно пытаясь вдохнуть, чувствует, как темнеет в глазах и не понимает, это от слез, которые неконтролируемым потоком потекли по его щекам, или от того, что он уже пару минут не может нормально дышать. 

Как же он... Какой же он идиот. Саша говорил ему прямым текстом, а он самонадеянно решил, что справится с этим. Его не любят, и никогда не полюбят. Он так радостно самообманывался, задаривая любимого дорогими игрушками, радуясь, что наконец-то не покупает чью-то любовь, а поощряет, совсем забыв, что понравился-то он Журавлеву только из-за тела и того, что он перед ним щеголял голым. 

Маркус был так окрылен, так счастлив, что его заметили, полюбили, а в итоге они просто трахались. За красивую задницу, подтянутое тело, смазливое лицо он получал секс которого так хотел, зачем же жаловаться? Затем что его обмазывали словами любви, даря надежду на то, что он нужен, заставив забыть, что не нужен никому, и даже сам себе. 

Марк так и остался сидеть на земле перед домом, наконец-то вдохнув и вытирая с лица слезы, которые так и не останавливались, краем футболки. Еще пол часа назад он хотел настоять на том, чтобы Саша поехал, а теперь?.. Теперь ему плевать, он не хочет ничего. 

Марк не знает как скоро, но слезы останавливаются, и он просто смотрит на землю перед собой, купаясь в океане собственных разрушающих мыслей. И мысли эти разрушали не только его самого, но и их отношения, которыми он так дорожил. Кто-то появляется рядом, и он уверен, что это не Саша, тот так быстро не отходит, он так быстро не успокаивается. Да, конечно, Вера Игнатьевна. Заставляет его встать и идти в дом. Что-то говорит, а Марк не слушает, и ей это прекрасно известно, но она продолжает, и от одной только ее манеры речи становится хоть немного спокойнее. А может это та гадость, которую женщина дала ему? Да какая разница, поскорее бы этот кошмар закончился. 

Марк не знает, как поступить дальше... Он постоянно заверял себя, что он родился и вырос не на помойке, что если что-то произойдет, то он лучше уйдет от Саши, чем терпеть унижения и постоянные ссоры, в надежде, что он сможет разбудить в любимом человечность и сострадание. Как глупо пытаться изменить взрослого, уже сформировавшегося, парня. 

С вливанием в него какой-то дряни покончено, и старушка отводит его в комнату, и, кажется, велит спать. А Маркус только и рад забыться, утыкаясь носом в подушку, вдыхая такой любимый им запах Саши, от чего внутри опять начинает болезненно сжиматься и скрестись. 

Древние сигареты оказались гораздо крепче тех, которые постоянно курил Саша, без всяких искусственных ароматов, спустя две сигареты Журавлев опять почувствовал, как у него горят легкие. Парень обнял себя руками, прикусив сигарету зубами, и просто свернулся эмбрионом на деревянном полу чердака, полностью погрузившись в сигаретный дым и экзистенциальный ужас. Что он, блять, наделал. 

Ему нужно вернуться, нужно извиниться, нужно признать свою вину, нужно успокоить юношу, он наверняка ужасно расстроен из-за его слов. Саша опять глубоко затягивается и отчаянно кашляет, схватившись рукой за вспыхнувшее болью горло. Сигарета выпадает на пол, и он обжигается, неловко ловя ее за тлеющую часть. Парень недолго смотрит на обожженные пальцы, не выпуская из них сигарету, а потом сжимает их еще сильнее. Нужно вернуться. Марк наверняка опять начал накручивать себя, он, черт его дери, так чувствителен, он все воспринимает так близко к сердцу, хотя изо всех сил делает вид, что это не так. Саша крутит кольцо на своем безымянном пальце и закусывает губу, обжигаясь его дороговизной. 

Зачем юноша делал это? Марк был таким неискушенным, читаемым, как открытая книга, впитывающий в себя все эмоции как какой-то энергетический вампир. Он отдавал всего себя, всего, без остатка, и требовал того же в ответ. А Журавлев не мог, просто не мог, он не умел так. Он боялся так делать. Он очень старался не срываться на Маркусе, он выполнял его просьбы, изменял своему эго, изменял своим принципам, для Саши это было очень-очень много. А для Марка нет. 

Саша вцепляется себе в волосы и просто смотрит в одну точку, надеясь раствориться в дубовом полу, исчезнуть в этом ведьмином доме бесследно. Он опять все испортил. Он опять сделал любимому человеку больно, он опять подвел юношу, он опять… он опять повел себя, как обычно. 

Он лежит так долго, очень долго, выкуривая одну сигарету за другой и помирая между ними от дикого кашля. Почему он такой? Почему он не может подарить Марку то, что он заслужил? Почему он живет вообще, почему в тот ебучий день он просто не пошел покурить, почему он позволил юноше загубить себя? Нужно было сдержаться, нужно было откусить себе язык, но не поддаться губительной привязанности. Тогда бы Марику жилось гораздо лучше. Без Саши вообще всем жилось гораздо лучше. 

Когда он, чуть не сломав шею, спускается с чердака и возвращается в комнату, Марк уже спит. От него пахнет успокаивающей настойкой и табаком, которым набивала свою трубку Вера Игнатьевна, походу, без помощи старухи, юноша остался бы на улице. Саша невольно замирает в дверном проеме и приваливается к косяку двери, чувствуя, как сердце его бьется уже где-то в разодранном кашлем горле. Спящий юноша был красив. Точка. Саша часами мог им любоваться, подмечать, как он иногда поджимает губы, как обнимает одеяло, подушку или же самого парня. Марик всегда спал очень закрыто. У него не было привычки раскинуть руки и ноги так, чтобы занять всю кровать, он делал так только чтобы подразнить Сашу, который, собственно, этим грешком был известен. 

Юноша так мило морщится, когда парень заваливается рядом и крепко-крепко обнимает его, изо всех сил прижимая к своей груди. От Саши воняет табаком, Марик наверняка не любит этот запах, но Журавлев ничего не может с этим поделать. 

–Прости меня – тихо бормочет он на ухо юноше, а потом опять утыкается носом в его шею, прижимаясь всем телом к мужу. – Прости меня, мудака, я умоляю тебя, прости. 

Марк не замечает, как заснул, зато точно замечает, когда возвращается Саша, вторгаясь в его спокойные сны своим табачным духом и извинениями. И на мгновение становится так тепло и сладко, что он улыбается, а когда в голову опять непрошено лезут те самые мысли, он слегка трезвеет, но продолжает улыбаться, понимая, что похоже, он себя нашел на помойке, раз позволяет всему этому происходить. 

–Я не обижаюсь, правда, все хорошо. – Он крепче прижимается к любимому, зарываясь носом в его грудь, жадно вдыхая, и замирает. Он наслаждается им, да, целиком и полностью. Но одновременно с этим Марк думает, что их отношения никогда не станут прежними. По крайней мере для него. Никогда он больше не почувствует себя действительно любимым и нужным, всегда его будет преследовать эта неосторожная и такая колко-унизительная мысль «А повел бы он себя так с Артемом?». И, конечно, Маркус был уверен, что не повел бы. 

–Я люблю тебя, – тихо, чуть севшим голосом произносит, наконец позволив себе шевельнуться, укладываясь поудобнее, чтобы проспать в любимых прохладных объятиях всю ночь. Чтобы обманываться и позволять обманывать себя снова и снова, радостно окунаясь в мир своих несбыточных грез, создавая иллюзию вокруг себя, что его любят, что он действительно нужен. Что он хоть сколько-то важен для Саши, и не только как домашняя обслуга.