Мысли слишком быстро превращаются в вату, кажутся какими-то странными, пористыми — в них слишком много пробелов. Я сижу на обшивке орбитальной станции, провожу ремонтные работы согласно инструкции. Мой напарник находится неподалёку, говорит что-то про планы на сегодняшний день. Момент — и я теряю сознание. Ещё момент — и я в открытом космосе, лечу, подгоняемая инерцией, и вращаюсь как волчок.

Первые несколько секунд я открываю глаза и пытаюсь осознать, в чём дело. Перед глазами будто чёрная ткань, в которой ярко, словно точки-лампочки, сияют звёзды. В ушах шипит открытый канал связи. В желудке собирается тяжесть, дышать становится немного труднее — меня начинает подташнивать. Вместе с тошнотой до головы добирается забавная мысль: хорошо, что я не завтракала, а то бы давно уже вырвало. Мне смешно.

Спохватываюсь.

Я поспешно берусь за джостик моего реактивного ранца и с силой нажимаю на кнопку на нём, активируя. Моё вращение останавливается, и я хотя бы могу понять, где я. Удерживая джостик и аккуратно поворачивая его, я осматриваюсь по сторонам. Безмятежный космос окружает меня, мерцая звёздами, столь близкими, но столь далёкими от меня. Но чем больше я осматриваюсь, тем сильнее холодный пот бежит по моей спине. Орбитальная станция находилась на орбите Марса, и даже если бы меня унесло, я должна была видеть Марс, он ведь не мог исчезнуть в один момент?

Но вместо Марса я вижу пустоту, куда бы я ни повернулась — всё тот же космос, всё то же холодное ничто. Но меня же не могло унести так далеко, даже если в меня бы что-то врезалось и снесло одну лишь меня, силы инерции на это бы не хватило! Канал связи продолжает шипеть, действуя на нервы, и я поспешно нажимаю на одну из кнопок.

— Это Мойра Нортбим, ответьте! Ребята, есть кто-нибудь живой? Ребята! — кроме шипения я больше ничего не слышу. Либо я настолько далеко, что связь потеряна, либо… либо никого больше нет в живых. В последнее я отказываюсь верить. Я переключаюсь между каналами связи, вызываю орбитальную станцию, вызываю планетарную базу. И везде, везде я слышу только шипение.

В панике я вновь берусь за джостик реактивного ранца. Последнего хватает на то, чтобы развернуть меня в сторону, откуда меня несло, после чего он, будто в насмешку надо мной, окончательно вырубается.

Чёрт.

Подавив короткий нервный смешок, я с яростью жму на кнопку, дёргаю джостик из стороны в сторону, но ранец не отвечает на мои команды. После полуминуты сопротивления я сдаюсь и зависаю в пустоте, стараясь расслабиться. Не стоит тратить силы понапрасну. Надо думать логически.

Предположим, никто не умер, а это меня унесло куда-то — ведь обломков орбитальной станции нет. Куда — понять сложно. Я могла бы сказать, где я нахожусь, только относительно планеты, которой тоже нет, а, значит, этот вариант тоже в пролёте. Одёргиваю себя, чтобы не удариться в панику, и продолжаю думать. Если никто не умер, то меня должны искать. В мой костюм вшит маячок, а, значит, меня найдут. Поэтому мне стоит успокоиться и ждать, пока прибудет — а она обязательно прибудет — помощь.

Глубоко вдыхаю, выдыхаю. Расслабляюсь. Вокруг меня расстилается величайшее чудо, созданное Большим Взрывом, и я смотрю на него, продолжая дышать, отсчитывая секунды между вдохом и выдохом. Нечасто получается полюбоваться им вот так. С иллюминаторов ни на корабле, ни на станции не видно такой красоты. Самая глубокая, бархатная темнота, в которой рассыпались газовые сферы — звёзды, светящие ровно, глубоко, увлекающие, заставляющие тянуться к ним, как будто они — гигантская лампа, а ты — мотылёк.

С самого детства, глядя на небо, я чувствовала себя частью космоса. Многие говорят, что бескрайнее звёздное небо давит на них, но я никогда не знала подобного чувства. Я не считала себя песчинкой. Я была кораблём — тогда ещё строящимся на верфи, но мечтающем о бесконечном океане.

Материалами моими были книги фантастов; удивительно, но почему-то ими стала именно советская фантастика, когда я случайно наткнулась на неё. Было в ней что-то такое, что искала я. Бесконечно наивное, но, в то же время, устремлённое к светлому, полное надежд и открытий. Храбрые девушки и парни в этих книгах меняли будущее, побеждали саму природу, летали в космос, как на работу. Я смотрела на них с открытым ртом и пылко желала идти по их стопам. Я мечтала, что буду среди них. Я мечтала, что буду такой же.

Западную фантастику я никогда не любила, хотя и читала всё равно запоем. Эта всегда полнилась болью и горем, оставляя после прочтения только чувство липкого сожаления, лёгкую резь в глазах и солёный привкус слёз. Там не было места мечтам — они разбивались о холодную, бесстрастную реальность розовыми стёклами внутрь. Надо сказать, к реальности западная фантастика была куда ближе. Но я отчаянно цеплялась за мечты.

Наверное, зря.

Наверное, читай я западную фантастику, я бы осталась на Земле. Зачем куда-то рваться, тем более, на Марс? Пусть страдают и умирают другие, а мне и тут хорошо. Здоровый эгоизм — слышала о таком? Остаться в тепле, безопасности, лениво попивать кофе с коллегами, сплетничать о начальнике и жить простую человеческую жизнь. Нет, мне надо было сорваться с места и броситься даже не на Луну — на Марс, ещё более жестокий и необследованный. Во мне не кричала даже — орала — душа первооткрывателя, исполнение моих желаний. Почему я не заткнула её?

Корабли застревали во льдах, умирали герои, покрывались пылью изобретения и тут же забывались, погребённые под гнётом истории, терялись и не находились. Максимум, в честь тебя назовут географический или космический объект. Как в честь Фрэнсиса Крозье назвали кратер на Луне. А назовут ли хоть что-то в мою честь? Хоть белый карлик, хоть крошечный метеорит? Космическую пылинку? Пожалуйста?

Вряд ли. Я не настолько героиня, чтобы в честь меня назвали хоть что-то. Пожалуй, моё имя даже не выбьют на табличке у алюминиевой фигурки «Павшего астронавта», потому что уже поздно. Те парни были первыми жертвами, а я даже не одна из последних.

Стискиваю зубы. Нет, меня найдут, обязательно найдут, нельзя предаваться унынию, надо держаться и ждать. Помощь скоро прибудет. С Марса уже, скорее всего, выдвинулись поисковые корабли.

А пока можно и повисеть.

Меня всё равно никуда не уносит, а метеоритный пояс в куче световых лет отсюда, так что ничего до меня не долетит. Я в безопасности, если только не считать того, что меня уже унесло в открытый космос. Хорошо, в относительной безопасности.

Космос больше не кажется таким уже тёплым, бархатным. Его темнота начинает пугать: холодная, скользкая, она будто забирается внутрь тебя, пролезая под скафандр, находя крохотные щели там, где их невозможно найти. Космос холоден и пуст, и даже звёзды — это своеобразный обман, потому что каждая их них в тысячах, сотнях тысяч световых лет. Я откидываю голову назад и сглатываю ком в горле, зажмурившись. Я пытаюсь абстрагироваться от этого места, но в голову лезут страшные картины моей смерти. Помимо того, что я уже имею, я всё ещё имею шанс умереть в муках. Мотаю головой из стороны в сторону, чтобы сбросить наваждение, но тут же бросаю дёргаться, понимая, что могу сделать только хуже.

Поднимаю руку и включаю канал связи, пытаюсь звать на помощь опять. Но слышу всё то же шипение и, против своей воли, смаргиваю слёзы, что в невесомости застилают мне глаза мутными каплями. Жмурюсь. Нельзя плакать! Считаю от сотни до нуля. Потом снова, снова и снова. Но счёт не останавливает панику. Мысли уносит куда-то не туда, и я вновь пытаюсь абстрагироваться.

Представь, что ты…

Ха-ха, нет. Не поймаешь.

Можно сколько угодно представлять, что ты Сири Китон, но тот хотя бы дрейфовал в космосе в удобной спасательной капсуле, где его обеспечивали питательными веществами, пробуждая из мёртвых в определённый промежуток времени. Но я не могу не отметить, что действительно чувствую себя одиноко, как он. Я не знаю, что с теми ребятами на орбитальной станции, на базе. Я не знаю, где я сейчас оказалась. Я даже никуда не двигаюсь — я в состоянии покоя. Единственное, что отделяет меня от моей гибели — это количество кислородных атмосфер, которые у меня остались до того, как я начну задыхаться. Я машинально скашиваю глаза на шкалу.

Ноль.

Меня сковывает ужас. Такого не может быть. Такого правда не может быть. Возможно, шкала врёт? Я ощупываю место, где должен располагаться кислородный шланг, и чувствую даже сквозь толстую перчатку, что он порван. Тогда как я дышала? Как я плакала?

Выходит, всё это предсмертное видение? Несколько секунд, растянутые для меня в бесконечность моим собственным мозгом. А в реальности, быть может, я давно уже как мертва. Горько усмехаюсь, потому что меня хватает только на это. Слёз больше нет.

Я не вижу белого света в конце тоннеля; наоборот, ледяная тьма находит путь и пролезает внутрь скафандра, заполняя его, заставляя меня тонуть. Я обхватываю себя руками и закрываю глаза.

Теперь я действительно стала частью космоса.